– Конечно, – сказал священник, поднимаясь.
Он медленно двинулся туда, где, как мне было известно, горела всего лишь одна свеча. Мистер Коллопи тяжело опустился в кресло и сгорбился в нем, погруженный в свои мысли, безучастный ко всему вокруг. Он механически потягивал свое питье, пристально уставившись сквозь решетку плиты на отблески пламени. Брат легонько подтолкнул меня локтем и закатил глаза.
– Ах, дорогая, о... – печально пробормотал мистер Коллопи.
Он снова наполнил свой стакан, не забыв при этом и отца Фарта.
– Мы не знаем ни дня... ни часа. Все приходит к тому, кто умеет ждать. Все это очень грустно.
Он снова замолчал и сгорбился. Очень-очень долго не доносилось ни единого звука за исключением тиканья будильника, висящего над плитой, которое мы услышали, казалось, только сейчас. В конце концов отец Фарт тихо вошел в комнату и сел на свое место.
– Я очень доволен, Коллопи, – сказал он.
Мистер Коллопи озабоченно посмотрел на него.
– Это было, – спросил он, – это было?..
– Она успокоилась. Все ее немногочисленные невинные грешки отпущены. Мы видим здесь Божье милосердие в действии. Она успокоилась. Она улыбалась, когда я уходил. Бедняжка очень больна.
– Вы... сделали все необходимое?
– Разумеется. Благостное духовное спасение отнюдь не всегда лишь другое наименование смерти. Часто оно означает чудесное выздоровление. Я знаю множество подобных случаев.
Тут заговорил брат:
– Не сходить ли мне за доктором Бленнерхассеттом?
– Нет-нет, – ответил мистер Коллопи. – В любом случае он должен зайти сегодня вечером.
– Давайте не будем столь самонадеянны, Коллопи, – мягко сказал отец Фарт. – Пути Господни неисповедимы. Возможно, она встанет на ноги через две недели. Мы должны молиться.
Но через четыре дня миссис Кротти скончалась.
8
Примерно в то же время, когда умерла миссис Кротти, «бизнес» моего брата вырос до удивительных размеров. Он установил в холле ящик – настоящую коробку из-под мыла от Дэвиса-бакалейщика – и взял за правило каждый день утром спускаться вниз, чтобы перехватить небольшую лавину писем, скопившихся там прежде, чем они попадутся на глаза мистеру Коллопи. Для своих операций брат до сих пор использовал наш домашний адрес. Все еще оставаясь профессором Латимером Доддсом, он сделался вдобавок Превосходным Букмекерским Бюро, действуя, как я подозреваю, в соответствии со старой системой разделения клиентов на группы в количестве, равном количеству лошадей в данном забеге, и прикрепления к каждой группе определенной лошади независимо от ее реальных шансов. Какая бы лошадь ни выиграла, всегда найдется группа клиентов, поставивших на нее, а одно из деловых правил, введенных братом, состояло в том, что выигравший клиент должен послать ему гонорар в пять шиллингов. Теперь он стал открыто курить дома, и несколько раз я видел его входящим в паб или выходящим из него, обычно в сопровождении каких-то потрепанных типов. У него завелись кое-какие деньжата.
Он также организовал школу журналистики «Зенит», которая претендовала на то, что способна за двенадцать «ясных, аналитических, точных и не имеющих аналогов уроков» научить людей в совершенстве владеть пером. Кроме того, брат попытался наводнить Британию трактатом о содержании птиц в клетках, изданным «Симплекс Нейчур Пресс», которая выпустила также и «Пособие для Садовода». Обе работы были, разумеется, составлены из материалов, надерганных из книг Национальной библиотеки. Он избавился от своего маленького печатного станка и нанял для изготовления своих брошюр какого-то изможденного типа, имевшего весьма смутное представление о технике. Однажды брат попросил меня получить для него оттиски, выдав мне на расходы два фунта. Что дало мне некоторое представление о соответствии его претензий истинным возможностям.
В тот день, когда останки миссис Кротти были перенесены в церковь на Хаддингтон-роуд, брат, похоже, находился в дурном расположении духа. Он не вернулся домой после окончания церемонии и, не сказав никому ни слова, отправился куда-то, скорее всего в паб. Явился он на следующее утро еще до рассвета, в ужасном виде, весь мокрый, что называется «краше в гроб кладут». Я в тот момент думал о Водсворте и его несчастной «Трогательной ошибке». Брат, все еще пребывая в плохом настроении, как обычно, спустился вниз, чтобы забрать почту.
– К черту этот дом и эту жизнь, – сказал он, вернувшись. – Теперь нам придется тащиться в Динсгрейндж под этим дурацким ливнем,
– Миссис Кротти была далеко не худшей из женщин, – сказал я. – Ты просто обязан прийти на ее похороны. Когда-нибудь и тебе самому отдадут последние почести.
– Она была хорошим человеком, – признал брат. – Но ее проклятый муженек. Как я устал от...
В этот момент с козел кеба раздался голос мистера Ханафина, зовущий меня, брата, мистера Коллопи и Анни. Возле церкви нас ждали катафалк и еще два кеба, непостижимым образом вместившие в себя всех пожелавших присутствовать на похоронах, которые сразу же заторопились к мистеру Коллопи и Анни, чтобы крепко пожать им руки и шепотом выразить свои соболезнования. Нас с братом они игнорировали. Когда отпевание должно было вот-вот начаться, прибыл третий кеб с тремя пожилыми леди и высоким истощенным джентльменом в черном. Это, как я догадался позднее, были члены комитета, помогавшие мистеру Коллопи в его таинственной работе, в чем бы она ни заключалась.
Катафалк был нанят для того, чтобы провезти на нем тело миссис Кротти вдоль по Меррион-роуд к берегу моря. А там в это время начиналось что-то вроде небольшого урагана. Неожиданно экипажи замерли, буквально наткнувшись на открытую могилу. Мистер Коллопи, проявив признаки неподдельной скорби, был краток.
– Бедная миссис Кротти очень любила море, – сказал он в конце.
– Похоже на то, – заметила Анни. – Однажды миссис Кротти сказала мне, что, когда она была маленькой девочкой и жила в Клонтарфе, ее невозможно было удержать вдали от моря. Она умела плавать и все такое.
– Да, она была очень разносторонняя женщина, – сказал мистер Коллопи. – И настоящая святая.
Похороны в дождливый день, когда ливень непрерывно хлещет всех присутствующих, – не слишком веселое занятие. Приглушенное бормотание латинских молитв на краю могилы, казалось, делало погоду еще отвратительней. Мой брат, который держался в задних рядах, все время ругался себе под нос. Я был очень удивлен и даже слегка шокирован, когда увидел, как он тайком достал из заднего кармана плоскую фляжку емкостью в полпинты и с гримасой на лице сделал из нее добрый глоток. Не правда ли, перед открытой могилой такое поведение выглядело не самым подобающим? Думаю, отец Фарт тоже это заметил.
Когда все закончилось и сырая размокшая глина укрыла крышку гроба, мы двинулись к воротам. Мистер Коллопи шел вместе с задыхающимся тучным человеком, пришедшим пешком. Когда мы поняли, что этому бедняге не на чем ехать обратно, мой брат любезно предложил ему сесть в кеб. Предложение было с благодарностью принято. Брат сказал, что может позаимствовать велосипед у знакомого, живущего неподалеку, но я был уверен, что он замыслил позаимствовать нечто более внушительное, чем велосипед, поскольку паб на Килл-авеню тоже был неподалеку. По пути домой мистер Коллопи, наверняка почувствовав облегчение от того, что наиболее болезненная часть испытания осталась позади, немного оживился и представил нам незнакомца как мистера Рафферти.
– Я бы не стал утверждать, Рафферти, – заявил он, – что то, что вы-сами-знаете, является единственной причиной смерти женщин. Не является единственной причиной, запомните это. Но, ради Христа, здесь открывается огромное поле деятельности.
– Вы считаете, что открывается? – возразил мистер Рафферти. – Как, черт побери, вы можете быть в этом уверены. Спаси нас Боже, вы еще засомневаетесь, христианская ли это страна вообще.
– Это страна лицемеров.
– Прошлой ночью мне пришла в голову одна мысль, мистер Коллопи. Через два года будут выборы Корпорации. Я уверен, вы являетесь владельцем своего дома и, следовательно, можете быть избраны. Почему бы вам не попробовать себя в качестве кандидата? Вы могли бы положить на обе лопатки движение в Сити-Холл и пристыдить всех этих ублюдков. Можно приказать городскому клерку проинструктировать городского инженера или землемера, или кого он там еще назовет, отметить в городе все, что нам нужно.
– Я думал об этом, – ответил мистер Коллопи. – Вы говорите, два года? Только Всемогущий Господь знает, сколько несчастных женщин будет безвременно сведено в могилу за это время. А я ведь тоже живой человек. Заботы и тревоги могут за это время свести в могилу и меня самого.
– Не позволяйте подобным глупым мыслям забивать вам голову. Ирландия нуждается в вас, и вы это знаете.
Мистер Рафферти, вежливо отказавшись от приглашения проделать с нами весь путь, сошел в Боллсбридже. Добравшись до дому, мы сняли промокшие пальто, мистер Коллопи разжег огонь в плите, быстро достал свой любимый глиняный кувшин и погрузился в кресло.
– Анни, – позвал он, – принеси три стакана. Когда просьба была исполнена, он налил в каждый из них по щедрой порции виски и добавил немного воды.
– В такое утро, – сказал он церемонно, – и при таких грустных обстоятельствах, как эти, я думаю, каждый из присутствующих должен получить добрую крепкую выпивку, если мы не собираемся помереть от холода. Я осуждаю любого, кто начинает употреблять крепкие напитки прежде, чем достигнет возраста двадцати пяти лет, но, Богом клянусь, сейчас спиртное можно считать просто лекарством. Оно полезнее, чем та первоклассная отрава для печени и почек, чем те пилюли, таблетки и микстуры, которые продают вам негодяи-аптекари.
Мы выпили. Что касается меня, то был первый раз, когда мне довелось попробовать виски, и я был поражен, заметив, что Анни приняла приглашение выпить совершенно обыденно, как будто уже привыкла к спиртному. Я вдруг почувствовал, что меня клонит в сон, и решил поспать несколько часов. Я так и сделал и проспал беспробудно почти до пяти. Потом я встал и вернулся в кухню незадолго до того, как туда пришел брат. Мистер Коллопи, со всей очевидностью, провел эти часы в компании своего любимого глиняного кувшинчика и почти не обратил внимания на долгое отсутствие брата и на то возмутительное обстоятельство, что брат был пьян. Другим словом это назвать было нельзя – именно пьян. Он тяжело опустился на стул и посмотрел на мистера Коллопи.
– В такой день, как этот, мистер Коллопи, – сказал он, – по-моему, я мог бы получить капельку вашего тоника.
– На этот раз, думаю, ты прав, – ответил мистер Коллопи, – если ты принесешь еще один стакан, мы посмотрим, что тут можно сделать.
Стакан был принесен и тут же наполнен щедрой рукой. Мне они ничего не предложили и выпили молча. Анни начала накрывать на стол к чаю.
– Не думаю, – сказал наконец мистер Коллопи, – что вам, парни, так уж необходимо идти в школу завтра и, может быть, послезавтра. Траур, вы же знаете. Братья монахи все поймут.
Брат со стуком поставил свой бокал на плиту.
– Неужели это правда, мистер Коллопи, – сказал он раздраженным тоном. – Неужели правда? Так позвольте мне сказать вот что... Я не собираюсь идти в эту проклятую школу ни завтра, ни послезавтра, ни в любой другой день.
Мистер Коллопи в изумлении уставился на него.
– Я бросаю школу, прямо с сегодняшнего дня. Я сыт по горло пустой невежественной болтовней, которая льется из уст этих придурков – христианских братьев. Это просто неграмотные сыновья фермеров. Вероятно, все они учились в какой-нибудь бедной церковно-приходской школе.
– Ради Христа, есть у тебя хоть капля уважения к сану этих святых служителей Господа? – возмущенно воскликнул мистер Коллопи.
– Они не служители Господа, они рабы собственных садистских страстей, мошенники и самозванцы, позорящие свой духовный сан. Они разрушают души молодых людей в этой стране и гордятся своим гнусным делом.
– Есть у тебя хоть капля стыда?
– У меня больше стыда, чем у этих педерастов. Как бы то ни было, я бросил школу, и это правильно. Я хочу сам зарабатывать себе на жизнь.
– Да ну? Зарабатывать? И чем? Будешь водить трамвай или хлебный фургон или, может быть, подбирать на дорогах навоз за лошадьми?
– Я сказал, что хочу зарабатывать себе на жизнь. Это не совсем верно. Правильнее было бы сказать: я уже зарабатываю себе на жизнь. Я издатель и преподаватель международного уровня. Посмотрите на это!
С этими словами он порылся во внутреннем кармане и эффектно достал оттуда пачку банкнот.
– Вот! – вскричал он. – Здесь около шестидесяти пяти фунтов, – в этой пачке и в комнате наверху. И еще у меня есть двадцать девять фунтов в чеках, присланных по почте, которые я пока не успел обналичить. А у вас есть только ваша рента и никакой работы, а главное, никакого желания что-нибудь делать.
– Ну хватит, довольно! – раздраженно прервал его мистер Коллопи. – Ты сказал, будто я ничем не занимаюсь. С чего ты это взял? Позвольте мне сказать вам кое-что, тебе и твоему братцу. Я принимаю участие в одном из самых трудных и патриотичных проектов, когда-либо предпринимавшихся жителями этого города. Вы еще услышите о нем после моей кончины. И ты, черт побери, еще имеешь наглость утверждать, что я ничем не занимаюсь. Что еще, по-твоему, я могу делать, учитывая состояние моего здоровья?
– Не спрашивайте меня, что. Я бросил школу, и это главное.
Тема разговора выдохлась, ее оставили. Это был очень изматывающий день, и физически и эмоционально, а брат и мистер Коллопи – оба напились до безобразия. Позже, уже лежа в постели, брат спросил меня, собираюсь ли я продолжать ходить в школу на Синг-стрит.
– Придется, по крайней мере сейчас, – ответил я, – пока не смогу найти подходящую работу.
– Ну, как знаешь, – сказал он, – но не думаю, что это место подходит для меня. Ирландский адрес, черт возьми, никуда не годится. Британцам он не нравится, они не доверяют ему. Они думают, что все стоящие и честные люди живут только в Лондоне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17