Всем нам. Да. Исполать вам.
Долго еще продолжалось приобщение Евгения Максимовича к сонму великих подвижников и страстотерпцев.
До конца они друг друга не поняли. Но все были довольны знакомством. Все искали пользу…
В чем?.. Может ли битая морда улучшить положение в медицине?
Легче ему не стало — не сумел отвлечься Евгений Максимович от больницы, ремонта, прораба…
***
Маркович:
— Да я ему просто морду набью — и все. И никаких страданий, как у шефа.
Мироныч:
— За десятку морду бить будешь?
Маркович:
— Не в деньгах дело. Что за оскорбительное ко мне отношение?! Он, как председатель месткома, официально меня попросил: сфотографируй всю экскурсию, мы оплатим. Я же не просил, не напрашивался. Эти его штучки унижают меня. Мне не надо оплачивать — гори он огнем. Но за бумаги и пленку — будь добр. Ладно пленку. А бумагу пусть оплатит. Да мне не надо, но раз ты, сволочь, сам просил, сам сказал от имени месткома — так плати! Он председатель профкома, а я ему не пыль на дороге. Подумаешь, заведующий приемным?.. В общественных организациях все равны. А если не равны…
Макарыч:
— Ладно тарахтеть. С тобой никто не спорит. Ты человек! Мы люди! Обманывать нельзя! Никто не спорит. Хочешь бить морду — бей. Никто не спорит.
Маркович:
— А вы, Иван Макарович, не относитесь так легкомысленно к деньгам наших общественных организаций. Это не смешно. Каждая копеечка общественных денег должна быть на учете, подотчетна. Это не личные деньги, а наши общие.
Макарыч:
— А я не смеюсь. Кончай, говорю, шуметь. Истории болезни надо писать. Унизили его — десятку обещали! Обидели! Копеечку отняли. Борис, зарежь его.
Маркович:
— Эрудит! Не смешно. Всякий обман унизителен и оскорбителен. Тем более обман общественными организациями.
Макарыч:
— Волга впадает в Каспийское море. Первый, что ли, раз наша общественная организация тебя…
Мироныч:
— Да он же тебе не сказал, что не заплатит.
Маркович:
— Зато сказал, что не просил меня. Сказал, что деньги я беру за собственное удовольствие. Пусть вспомнит, что просил. Свидетели были. Что ж он жлобом меня выставляет перед людьми?
Макарыч:
— Опять завелись.
Маркович:
— Для тебя это пустяки, а для меня достоинство мое человеческое запачкано.
Мироныч:
— Ох ты, боже мой! «Достоинство»! Вот так орать из-за достоинства? Достоинство — дело тихое.
Маркович:
— А я буду за него биться. Бить. Кулаками бить.
Мироныч:
— Ну еще одна драка. А ты давай в суд. А? Товарищеский…
Мироныч с Макарычем рассмеялись. Усмехнулся и Маркович. Вроде бы в ординаторской стало теплее.
Вошла Вика. Макарыч:
— Жена нашего начальника не может долго не видеть своего благоверного. Смех! На этот раз вам неудача. Так и не увидите.
Вика:
— А где ж он?
Мироныч:
— Куда-то вызвали по начальству. Здравствуйте, Виктория Михайловна.
Вика:
— Ох, извините. Здравствуйте. Торопилась. А уехал надолго?
Мироныч:
— Как получится. Кто знает? Сами видите, что у нас делается с ремонтом. Может, и надолго.
Макарыч:
— Вы нам в отделение подходите. Мироныч, Маркыч Максим, Макарыч и вы — Михална. А?
Трое мужчин дружно рассмеялись. Вика:
— Я от нас привезла мать вашего заведующего приемным отделением. (Мироныч и Макарыч засмеялись опять.) Что вы? А где он, не знаете? Не могли дозвониться.
Мироныч:
— Он тоже уехал. Может, и вместе. Не знаем.
Вика:
— А смеетесь чего?
Макарыч:
— К слову пришлось.
Вика:
— Что — к слову?
Мироныч:
— Неважно. Ерунда. Что случилось-то?
Вика:
— У нее, по-моему, холецистит. Но такой, что, как вы говорите, горит. По-моему, оперировать надо. И, по-моему, сейчас. Не тянуть.
Опять Мироныч с Макарычем дружно захохотали, a Маркович оглядел терапевта с сомнением и какой-то тайной неприязнью. Вика с недоумением посмотрела на хирургов, затем скосила глаза на себя, вопросительно перевела взор на каждого по очереди.
Мироныч:
— Вот и хорошо. Я ухожу в поликлинику на совместительство, на заработки, за длинным рублем. А Всеволод Маркович сегодня дежурит ответственным — ему и карты в руки.
Маркович:
— Разберемся. Придет шеф — пусть он и оперирует. Я с этим типом дело иметь не хочу. Пусть Максимыч работает. Оба заведующие — а мне негоже. Пусть приходит и оперирует. Придет — сделает.
Макарыч:
— Да ты посмотри сначала. А вдруг нельзя ждать?
Маркович:
— Вот и посмотри. А я не хочу.
Макарыч:
— Да ты ответственный дежурный сегодня. Ты сам всегда за ответственность. Тебе и решать. Иди смотри. Вдруг ждать нельзя? А у меня рабочее время давно кончилось. Да и после дежурства я. У тебя второй дежурный, интерны… Помогут.
Опять эти двое смеются. Вика:
— Да что все время смеетесь? Детский сад!
Мироныч:
— Он, Михална, в ссоре с заведующим приемного.
Вика:
— Тогда, может, действительно кто другой посмотрит? А то потом не оберетесь…
Макарыч:
— Ничего страшного. Помирятся. Никак с фотографиями не разберутся.
Вика:
— Ой! Всеволод Маркович! Совсем забыла. Большое спасибо за фотографии. Прекрасные! Витька там так хорошо получился!
Маркович:
— Хорошо сделал. Само не получается.
Вика:
— Ну разумеется. Это всего лишь форма. Большое вам спасибо.
Маркович:
— Пустое. Это я смеюсь. А те всё хихикают…
Вика:
— Да что с вами, ребята? Смех да смех. Может, палец показать? Силу лишнюю накопили? Так идите оперировать. — И тоже засмеялась. Маркович:
— Вот именно. «Гы-гы-гы» да «гы-гы-гы»! Работали бы лучше.
Отсмеявшись, Макарыч, не сходя с места, повернулся к Марковичу:
— Иди, иди смотри больную. Хватит выступать. Работа.
Маркович:
— Вы, Иван Макарович, меня не понукайте. Я знаю, что мне делать, и ты мне не подсказывай. Я сам отвечаю за свои действия. И сделаем все по закону и инструкциям. Да, да! Ничего смешного. Пойдемте, Виктория Михайловна, посмотрим больную.
Впереди стремительными шагами, словно в кадре плохого фильма о хирургах, с развевающимися на ходу полами халата шел по коридору Всеволод Маркович, не стараясь хотя бы из вежливости соразмерить свой бег с Викторией Михайловной, которая по-женски семенила тихой курицей следом за суперменом.
Мироныч смотрел им вслед и задумчиво, но без большого сочувствия неторопливо промолвил:
— Никуда ему не деться. Если Вика сама привезла оттуда, значит, и впрямь пожар. Наверное, надо делать сразу. Она с него не слезет, как бы он ни вертелся. Мы ее знаем.
Макарыч:
— Да и он не прост.
Мироныч:
— Пусть посмотрят. Решат.
Макарыч:
— Да, может, привезла сама потому, что мать заведующего. Заботу проявила. Да и лишний раз своего Женечку повидать. Опять же под глазом.
Мироныч:
— Дурак ты, парень. Все об одном. Ладно. Я пошел, пока не грянула очередная баталия. Лучше побреду на заработки, детишкам на молочишко, чем здесь в войнах участвовать.
Макарыч:
— А какой длины там рубль у тебя? За чем гонишься?
Мироныч:
— Полставки. На руки около шестидесяти. А то и больше.
Макарыч:
— Ну, давай обогащайся. И я пойду. А то еще придется ему ассистировать. Тут ребят достаточно. Кто сегодня вторым дежурит? Пришли?
Мироныч:
— Конечно. Уже четыре. Все где-то здесь.
Сняли халаты, повесили их в шкаф, надели пиджаки и ушли.
Через минуту в ординаторскую ворвался бурый от возбуждения Всеволод Маркович. За ним впорхнула Вика.
— Ушли? Вот мерзавцы! Нарочно ушли, Конечно. И халаты в шкафу. И чего ваш ездит беспрестанно? Хирург больными должен заниматься, а не ремонтом. Я б на его месте не поехал.
— Во-первых, вы не знаете, где он, а во-вторых, вы потому и не на его месте. Так что, Всеволод Маркович? Что с больной?
— «Что, что»! Конечно, оперировать надо. А почему она к вам попала? Почему он ее сразу не к нам привез? Может, не хочет?
— Она с дочерью живет. Ночью «скорая» привезла. Он сам утром позвонил, сказал, что после работы приедет. Кто знал, что так выйдет. Когда он звонил, я ее еще не смотрела. Терапевт дежурный не разобралась. А когда ему позвонила, он уехал куда-то.
— Черт их всех подери! Все равно оперировать надо.
И пришлось оперировать. Он так и не дождался ни своего заведующего, ни своего недруга — сына больной.
Гневливость его к началу операции уже в значительной степени подогревалась лишь наигрышем, а не искренним возмущением, принятой позой, а не борьбой с вероятным оскорблением. Гнев переходил в игру, но сам Всеволод Маркович еще не отдавал себе отчета в этом. В конце концов речь шла о немедленной операции, о здоровье человека, и он, притушив игру, дал команду поднимать больную в операционную.
Пока анестезиологи налаживали аппаратуру для наркоза, Маркович белым смерчем носился по операционной: то подгонял сестер, то понукал анестезиологов, то звонил, торопил второго дежурного Артема Борисовича, то просил звонить по всем телефонам больницы, выяснить, не появился ли шеф. Началась уже другая игра. Он игруч, Всеволод Маркович, — не всегда стоило серьезно относиться к его словам и действиям. Но во время операции он работал как мог, как умел, как любой хирург на уровне своих возможностей и умений. Во время операции он боялся играть. Разве что в конце, когда уже снова накатывала волна пустых замечаний и обобщающих банальностей.
Наконец анестезиологи наладили наркоз и разрешили хирургам мыться. Всеволод Маркович скинул свой белый будничный халат, облачился в зеленую операционную пижаму, прикрыл весь фасад своего тела от шеи до пола рыжим клеенчатым фартуком, на ноги, поверх тапочек, до колен натянул в прошлом зеленые, а сейчас застиранные и выцветшие почти до бело-болотного цвета мешкообразные чехлы-чулки, научно именуемые бахилами, до бровей надвинул голубую шапочку, до глаз снизу марлевую маску, тоже относительно белую с бежевым отливом от неоднократных стерилизаций. Оставил на виду лишь светлые глаза, прикрытые очками, да обнаженные до локтя руки. Вот позади уже и мытье, на фартук с помощью сестры надет еще грязнорыжего оттенка халат (несмотря на пятна, истинную чистоту гарантировали проведенные пробы на стерильность), закрывший уже и руки до самых кистей, которые в свою очередь были спрятаны от живого мира резиновыми перчатками.
Все. Можно начинать. Хирурги стоят у стола и накрывают уже спящую мать своего профсоюзного лидера четырьмя простынями.
Операция началась.
— Так сколько дней она все-таки болеет?
— Три.
— А где же сын был?
— Ему не говорили. Она с дочерью живет.
Потекли ничего не значащие разговоры. Они не отвлекали хирургов, а лишь создавали звуковой фон.
— Не говорили, а «скорую» вызвали.
— Вчера не так уж она жаловалась. Под утро стало хуже. Позвонили. Его не было. Вызвали «скорую».
— Да знаю я все это. Только во врачебных семьях могут до такого довести. Перитонит! Я ему все выскажу! Сынку чертову… Фотографии ему нужны!.. Сын должен следить за здоровьем матери. Мать у нас одна.
— Волга впадает в Каспийское море… — буркнул анестезиолог.
— Что?! — над занавесочкой, отделяющей хирургов от наркотизаторов, нависла голова Всеволода Марковича.
— Работайте, доктор. Релаксация хорошая. Все спокойно, Всеволод Маркович. Доктор, мойтесь быстрей! — Игнорируя вскрик Марковича, анестезиолог повернулся к третьему хирургу, который еще надевал стерильный халат. Одевание в стерильное у хирургов входит в понятие мытья. Мытье — общий процесс подготовки операторов. Свой жаргон входит в правила игр у всех профессий.
Живот вскрыли — перитонит из предположения стал фактом.
— Хорошо, что не ждали, — сказал Артем Борисович.
— Помогающий доктор должен крючки держать, а не беседу вести. Понятно вам, доктор?! Мне сейчас видно плохо. И прикройте салфеткой место прободения. Вот же дыра в пузыре. Видите? Так, помогайте как следует. — Нет, он все еще продолжал играть. Или все-таки характер сказывается всегда?
— Всеволод Маркович, лучше не салфеткой. Я зажим окончатый положу?
— Так кладите, если сумеете. И без лишней болтовни, пожалуйста.
Желчный пузырь они убрали быстро. Основное время ушло на промывание живота, осушивание его — на все, что называется в хирургии туалетом брюшной полости. Затем поставлены дренажи, налажено постоянное промывание, рана зашита — все!
Операция прошла быстро и спокойно.
Маркович отодвинулся от стола, бросил взгляд на больную целиком, словно художник в поисках лучшего ракурса для осмотра своего творения. Потом посмотрел на лицо спящей старухи и отошел к раковине, где стал отмывать свою законную добычу — камни из пузыря. Камни очищались, иные заблестели, стали четкими их грани, иные, круглые, оставались матовыми, с зернистой поверхностью. Маркович выложил их на белую марлевую салфетку и стал любоваться породой, выданной им на-гора. Но как у шахтера добытый им уголь не принадлежит производителю, так и хирург извлеченные им камни отдает подлинному хозяину — больной или ее родственникам.
— Высушу и отдам ей, когда проснется. Или, — и Маркович радостно рассмеялся, отчего оторопело вытаращилась на него стоящая рядом сестра, — отдам ему. Пусть платит за камни.
Озарившая эта неожиданная, хоть нехитрая мысль почему-то сильно его обрадовала, и он еще долго, одиноко и громко смеялся.
— Артем Борисович, устроим завтра торговлю камнями в месткоме.
Артем Борисович подобострастно хихикнул. Суть конфликта между Марковичем и месткомом уже стала достоянием всей больницы. Больница получила еще одно развлечение. Без игры скучно жить на этом свете, по-видимому.
Больную уже вывезли в коридор, когда на этаж ворвался ее сын, заведующий приемным отделением, председатель профкома больницы:
— Что с мамой?!
— Что значит — что с мамой? С мамой все в порядке. Вот она. А с вами я дело иметь не желаю. Ваши камни у меня.
Сын склонился над каталкой, где лежала в наркотическом еще сне его мать. Всеволод Маркович со своими помощниками отправился записывать операцию. Проходя мимо каталки, он еще раз бросил сквозь зубы:
— А нам с вами не о чем разговаривать. — И положил на грудь больной завернутые в марлю камешки.
Ушел.
Сопровождающие каталку дружелюбно и сочувственно кивали сыну головами.
— Трудно с ним.
— Трудно.
— Да бог с ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20