OCR, SpellCheck by Anatoly Eydelzon books@tumana.net
«Голубчик»: Издательство Симпозиум; 2000;
Оригинал: Emile Ajar, “Gros Calin”
Перевод: Н. Мавлевич
Аннотация
Первый из романов, подписанных «Эмиль Ажар», притягивает своей необычностью. Искренняя, отмеченная взаимностью дружба с удавом как гражданская позиция — таков удел, сознательно избранный героем книги Кузеном. Но, как выясняется, современное общество пока не готово к подобному повороту событий. У Кузена возникает одна проблема за другой… Роман о плате за непохожесть, в котором комические эпизоды вместе образуют высокую трагедию.
Эмиль Ажар
Голубчик
…Совет Национальной ассоциации врачей вновь высказывается против легализации искусственного прерывания беременности и считает, что, если подобный закон все же будет принят, исполнение соответствующих «функций» должно производиться «специальными кадрами» и в «специально отведенных заведениях — АБОРТАРИЯХ».
Из газет от 8 апреля 1973 г.
* * *
Начну без проволочек, сразу — к делу. Специалист по удавам из зоопарка так мне и сказал:
— С полной ответственностью советую вам, Кузен, дерзайте! Изложите на бумаге все без утайки — нет ничего драгоценнее личного опыта и непосредственных наблюдений. А главное, никакой беллетристики, тема сама за себя говорит.
Следует также напомнить, что значительная часть Африки франкоязычна и именно из этой части, согласно авторитетным данным, происходят удавы интересующей нас породы, то есть питоны. В связи с этим прошу извинить меня за некоторые обмолвки и перекосы, петли и загибы, метания с пятого на тридесятое, прорехи, огрехи, аномалии, неологизмы, а также стихийные мутации и миграции в стиле, лексике и грамматике. Меня воодушевляет некая Надежда, я ищу отдушину для крика души и потому не могу удовольствоваться расхожими, избитыми словами и оборотами, которые ходят, да не находят, бьются, да не добиваются. Проблема удавов, особенно в условиях Большого Парижа, требует пересмотра привычных представлений, и я хотел бы найти для моего труда не такой разболтанный и затрепанный язык, как языки средних обывателей. Но та же надежда не велит мне окончательно отметать словарный запас, как бы он себя ни скомпрометировал.
Я высказал эти соображения сотруднику зоопарка, и он поддержал меня:
— Совершенно верно. Именно поэтому я считаю, что, во-первых, ваш труд об удавах, подкрепленный практическим опытом, будет чрезвычайно поучителен, а во-вторых, вы непре менно должны упомянуть в нем Жана Мулена и Пьера Броссолета, поскольку они не имеют ровно никакого отношения к зоологии. Тем больше оснований привлечь их: для разнообразия, для удобства, как вехи, как рычаги. Словом, взял быка за рога — не говори, что кишка тонка!
Я ничего не понял и восхитился. Непонятное всегда приводит меня в восхищение: как знать, не таится ли в нем что-нибудь полезное. Подход чисто рациональный.
Стало быть, приступаю к делу Дрейфуса — говорю это для солидности и в порядке расширения кругозора франкоязычной аудитории. Однако же это имеет и прямое отношение к делу, к которому я приступаю, ибо в силу нелепого предрассудка удавов тоже не любят.
Начнем с естества, с того пункта, в котором природа особо неумолима, то есть с режима питания, Как видите, я не замалчиваю самого неприятного: да, удавы пожирают добычу не просто свежей, а живой, и только живой. Ничего не поделаешь.
Голубчика я привез из туристической доездки по Африке — об этом позже — и первым делом поспешал в Музей естественной истории. Полюбил я этого змея с первого взгляда: увидел на руках у негра перед нашей гостиницей и сразу ощутил прилив нежности, а потом как бы даже ответный ток. Однако о предписанном ему, помимо его и моей воли, образе жизни я тогда ничего еще не знал. Но считал своим долгом обеспечить необходимые условия. Ветеринар с характерным южным акцентом сказал мне:
— В неволе они питаются исключительно живой пищей. Подойдут мышки, морские свинки, а изредка неплохо бы подкинуть и кролика.
И добавил с добродушной улыбкой:
— Они их, знаете ли, глотают, глотают живьем. Мышь застынет перед питоном, а он разинет пасть и… — интереснейшее зрелище. Вот увидите.
Я похолодел. Вот так по возвращении в Большой Париж я столкнулся с проблемой естества, с которой, разумеется, больно сталкивался и раньше, но которой никогда не придавал серьезного значения. Первый шаг я осилил: купил белую мышь; но не успел вынуть ее дома из коробки, как она преобразилась. Пощекотала мне ладонь усиками — и моментально стала личностью. Я живу один, а тут вдруг она… Блондина — так я назвал мышку, это как раз по ее личности. Короче говоря, пока а глядел на малютку в ладошке, она быстренько перешагнула порог сердца и расположилась там по-хозяйски — заняла всю жилплощадь. У нее были прозрачные розовые ушки и свеженькая мордочка — на одинокого мужчину такие вещи действуют безотказно, постольку поскольку в них проглядывают женственность и ласка. А ведь известно: то, чего нам не хватает, разрастается в наших глазах и вытесняет все остальное. Я выбирал мышку побелее и получше, чтобы скормить Голубчику, но у меня не хватало мужества. Скажу не хвастаясь: я слаб. Да тут и нет моей заслуги — это врожденное. Порой такая одолеет слабость, что думаю: не может быть, наверно, вышло недоразумение, но что под этим разумею, не знаю, право, сам — пусть разбирается читатель, а мне слабо.
Блондина вплотную занялась моей персоной: вскарабкалась на плечо, потыкалась в шею, пощекотала усиками в ухе, и эти милые пустяки сразу нас сблизили.
Но удав-то, удав мог сдохнуть с голоду. Я купил морскую свинку — говорят, они родом из Индии, а там как-никак перенаселение, — однако и этот зверек ухитрился быстренько влезть мне в душу. Просто поразительно, до чего неприкаянными чувствуют себя животные в парижской двухкомнатной квартире и как нуждаются в любимом существе. Я не мог бросить их в пасть голодного удава только потому, что таковы законы природы.
И не знал, что делать, Голубчик нуждался в пище хотя бы раз в неделю и доверил эту заботу мне. Прошло уже двадцать дней, как я взял его под свою опеку, и он выказывал мне нежнейшую привязанность, обвивая меня от пояса и до плеч, раскачивая перед моим лицом свою прелестную зеленую головку и неотрывно глядя мне в глаза, будто в жизни ничего подобного не видел. Исстрадавшись вконец, я решил посоветоваться с отцом Жозефом, священником нашего прихода из церкви на улице Ванв.
* * *
Я всегда обращался за советом к нашему кюре. И его это очень трогало, он понимал: я жду помощи от него, отца Жозефа, а не от Господа Бога. Священники к таким вещам весьма чувствительны. И я их понимаю: будь я кюре, мне тоже было бы обидно, что меня привечают не ради меня самого. Чувство, знакомое мужьям, которых наперебой зовут в гости ради красавицы жены.
Наши доверительные встречи с отцом Жозефом происходили в «Рамзесе», табачной лавке на углу.
Однажды я случайно услышал слова моего начальника: «У него душа пустует» — и две недели не мог прийти в себя. Может, он говорил не обо мне, но, судя по тому, как уязвило меня это замечание, оно в меня и метило, вот почему никогда не следует злословить об отсутствующих. Отсутствовать целиком и полностью невозможно — человеку все равно будет больно, и с этим надо считаться. Это я так, между прочим, просто некоторые выражения, вроде «убивать время», меня угнетают. «Душа пустует» — тоже мне… Я не стал пускаться в объяснения, а достал фотографию Голубчика, которую всегда ношу в бумажнике вместе с паспортом, страховкой и справками на все случаи жизни, и показал начальнику — мол, вот кто живет в моей душе, ничего она не пустует!
— Знаю-знаю,-сказал он, — наслышан. Но позвольте спросить, Кузен, почему вы завели удава, а не какое-нибудь другое, более привязчивое животное?
— Удавы страшно привязчивы. Это у них в крови. Могут так привязаться, что и не развя жешь, — двойным узлом.
— Только поэтому?
Я убрал фотографию в бумажник.
— Его никто не любил.
Начальник странно покосился на меня:
— Сколько вам лет, Кузен?
— Тридцать семь. Видно, впервые в нем проснулся интерес к удавам.
— И вы живете один?
Тут я насторожился. У нас поговаривают, будто всех служащих собираются регулярно тестировать на предмет выявления дефектов и сдвигов. В целях охраны среды. Может, это оно и есть?
Я похолодел. Поди знай, как расцениваются удавы в психологических тестах. Может, считаются дурным симптомом. Например, означают недовольство служебным положением. Мне представилась запись в личном деле: «Холост, живет с удавом».
— Я решил построить семью, — сказал я, имея в виду скорую женитьбу, но начальник отнес мои слова к удаву. Взгляд его становился все пристальнее. — Это только пока. А вообще я скоро женюсь.
Я сказал правду. Действительно, я собираюсь жениться. На мадемуазель Дрейфус. Она ходит в «мини» и работает на том же этаже, что и я.
— Поздравляю. Но не всякая жена уживется с удавом, — сказал начальник и вышел, не дав мне возможности возразить.
Я и без него знаю, что мало кто из современных женщин согласится жить бок о бок с удавом длиной в два метра двадцать сантиметров, который больше всего на свете любит обвивать человека с головы до ног. Но дело в том, что мадемуазель Дрейфус сама негритянка. И несомненно, гордится своим происхождением, корнями и природным окружением. Она из Французской Гвианы, о чем свидетельствует ее имя: тамошние уроженцы часто присваивают имя Дрейфус в память о местной знаменитости и для привлечения туристов. Невинно осужденный капитан оттрубил там почем зря пять лет, прежде чем его невиновность воссияла на весь мир. Я прочитал о Гвиане все, что только можно разыскать при большой любви, и узнал, что эту фамилию приняли пятьдесят две черные семьи из соображений патриотизма и расизма в армии в 1905 году. А так кто их заденет? Когда однажды некий Жан-Мари Дрейфус был осужден за кражу, это едва не повлекло за собой революцию: посягнули на национальную святыню! В общем, я завел африканского питона без всякого умысла, а не в оправдание и объяснение того, почему я живу один, почему у меня нет женщины и друзей среди себе подобных. Между прочим, начальник сам не женат, и у него нет даже удава. Собственно, предложения я еще не делал, и хотя дело только за удобным случаем, а он может представиться нам с мадемуазель Дрейфус в любой момент, правда и то, что удавы, как правило, внушают брезгливость, отвращение, ужас. Требуется — я сознаю это и не впадаю в отчаяние, — требуется, говорю я, некое избирательное сродство, общие культурные корни, чтобы моло дая женщина согласилась терпеть столь весомое доказательство любви. Именно на это я и уповаю. Возможно, я выражаюсь несколько туманно, но в Большом Париже насчитывается десять миллионов жителей, не считая приезжих, так что, даже решившись обнародовать крик души, приходится соблюдать осторожность и о главном умалчивать. Кстати, Жан Мулен и Пьер Броссолет потому и были схвачены, что выдали себя, пойдя на контакт с посторонними.
Или вот еще из той же оперы: как-то раз в метро на станции «Ванвские ворота» я сел в пустой вагон, только один пассажир сидел в уголке. Я сразу увидел, что, кроме него, в вагоне никого нет, и, естественно, сел рядом. Мы сидели и молчали, томясь от неловкости. Вокруг полно свободных мест, а мы — бок о бок, щекотливая ситуация. Я чувствовал, что еще немного
— и мы оба пересядем, но крепился, потому что понимал: вот оно, самое кошмарное. Я говорю «оно» для ясности. И тогда мой сосед, желая разрядить обстановку, поступил очень просто и мудро: вынул из бумажника пачку фотографий и стал показывать мне одну за другой, как будто знакомил друга с семейным альбомом.
— Вот эту корову я купил на прошлой неделе. Джерсейской породы. А эта свинья тянет триста кило. Как они вам?
— Просто загляденье, — ответил я растроганно и подумал обо всех, кто ищет и не находит друг друга. — Вы фермер?
— Нет, это я так, — ответил он. — Просто люблю природу.
К счастью, мне было пора выходить, а то мы уже так далеко зашли во взаимной откровенности, что дальнейшее продвижение было бы затруднительно по причине внутренних барьеров.
Уточняю для ясности: я вовсе не отступаю от темы — как пошел, так и иду в «Рамзес» советоваться с аббатом Жозефом, но в соответствии с предметом исследования следую удавьей манере передвижения. Удавы ползают не по прямой, а петлями, бросками, извивами, спиралями, свиваясь и развиваясь, образуя кольца и узлы, стало быть, то же должен прилежно проделывать и я. Чтобы Голубчик чувствовал себя как дома.
Любопытное совпадение: когда я приступил к этим запискам, Голубчик, первый раз на моих глазах, приступил к линьке. Он вылез из кожи вон, но все равно остался самим собой, хотя и при роскошной новой шкуре. Ничего прекраснее этого преображения мне не случалось видеть. Все время, пока он линял, я сидел рядом и курил трубку. А на стенке над нами висели себе Жан Мулен и Пьер Броссолет, о которых я сам, без понукания, уже вскользь упоминал.
* * *
Однако, как пишет в своей монографии доктор Трене, «питона надлежит не только любить, но и кормить». И вот я пошел посовещаться с аббатом Жозефом по поводу живой пищи для моего питомца. Мы долго беседовали за бутылочкой пива в «Рамзесе». У меня-то с питанием нет проблем: пью вино и пиво, ем овощи и крупы и только иногда немножко мяса.
— Я не в состоянии кормить удава живыми мышами, — сказал я аббату, — Это негуманно. А он не в состоянии есть ничего другого. Вы когда-нибудь видели мышку, отданную на съедение удаву? Это ужасно. Природа дурно устроена, отец мой.
— Не вам судить, — строго одернул меня аббат Жозеф.
Конечно, не мог же он допустить критику в адрес своего Голубчика.
— Вообще говоря, месье Кузен, лучше бы вы побольше заботились о людях. Где это видано
— душевно привязаться к рептилии?
Я не собирался ни корчить оригинала, ни пускаться в зоологическую дискуссию о сравнительных достоинствах людей и рептилий. Мне нужно было просто-напросто решить насущный вопрос о пропитании Голубчика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18