Сметливым крестьянским умом он понимал, что никакая привязанность, возникшая из восхищения и почитания, не может быть такой прочной и надежной, как та, что основывается на разумных деловых соображениях. Так как Мануйлов получил собственную власть и влияние опираясь на власть и влияние Распутина, тот мог со спокойным сердцем положиться на преданность коллежского асессора.
От старца также не укрылось и то, что Мануйлов сохранил свои связи с тайной полицией, и даже более того, от помощника министра Белецкого он получил особое задание, подробно держать в курсе дела полицию о политических и деловых планах старца. Сам коллежский асессор не скрывал от Григория Ефимовича возложенной на него обязанности, но старец умел использовать для себя связи друга с охранкой, так он с легкостью убедил Мануйлова сообщать ему секретные намерения и планы полиции. Ввиду этих обстоятельств Григорий Ефимович охотно позволял Манасевичу-Мануйлову время от времени поставлять помощнику министра Белецкому подробные рапорты о нем.
Он никогда не пытался что-либо скрыть от Мануйлова: тот мог войти в квартиру Распутина в любое время дня и ночи и воспользоваться любым предметом на письменном столе. Мануйлов без стеснения пользовался доверием своего святого друга, каждый час появлялся у него, вмешивался в дела ожидавших в приемной и принимал участие почти во всех сделках, заключавшихся в рабочем кабинете.
Пока Григорий Ефимович разговаривал с коллежским асессором, неоднократно открывалась дверь, ведущая в кабинет, и в проеме, приветливо и печально кланяясь, появлялся темноволосый мужчина средних лет ярко выраженной еврейской национальности. Это был тот самый Симанович, первый личный секретарь Распутина, который то приглашал в кабинет кого-нибудь из ожидавших, то подходил к старцу и шепотом что-то у него спрашивал.
Когда открывалась дверь, просители в приемной могли мельком заглянуть в кабинет. Там вокруг стола, тесно прижавшись друг к другу, сидело много людей. Некоторые из них, склонившись над листами бумаги или блокнотами, казалось, делали важные записи, другие, усиленно жестикулируя, возбужденно беседовали друг с другом. Почти все были в поношенных костюмах, на двух-трех были английские блузы, и они походили на приказчиков, другие с маленькими глазками-буравчиками были типичными представителями низшей еврейской финансовой сферы Петербурга.
Прислонившись спиной к огромному письменному столу, на котором в беспорядке громоздилась целая гора вскрытых и запечатанных писем и телеграмм, стоял Добровольский, второй личный секретарь Распутина, и время от времени что-то кричал сидевшим вокруг него людям, после чего те почти одновременно склонялись над своими блокнотами, чтобы записать слова Добровольского, и вскоре возбужденная жестикуляция и крики возобновлялись с еще большей силой.
Эта толпа взволнованных людей с блокнотами вокруг человека, выкрикивавшего самые разные имена и цифры, очень напоминала черную биржу, и в каком-то смысле это определение действительно подходило к кабинету старца, так как друзья и секретари Распутина умели, используя связи и влияние, организовывать здесь процветавшие деловые предприятия. Кроме четырех секретарей, регулярно сменявших друг друга, и из которых Распутин оказывал особое доверие бывшему ювелиру Симановичу и инспектору народных школ Добровольскому, здесь постоянно толкалась целая куча всякого рода маклеров и агентов.
То обстоятельство, что в приемной чудотворца ежедневно собирались почти все влиятельные личности России или по крайней мере их уполномоченные, давало возможность осуществлять без каких-либо бюрократических задержек крупные торговые сделки, раздачу концессий, биржевых акций и политическое вмешательство. Нужно было только прийти утром в приемную Распутина с прошением, изложить свое дело хозяину дома или компетентному секретарю и ждать, пока здесь не появится банкир Рубинштейн, архимандрит Варнава, кто-нибудь из министерства, царские адъютанты или влиятельная покровительница церкви графиня Игнатьева. Все остальное улаживали секретари, и чаще всего уже во второй половине дня можно было получить ожидаемую бумагу и с успешно выполненным заданием покинуть дом старца.
В России того времени, где любое дело, даже при протекции или взятке, должно было пройти длинный и сложный путь через тысячи учреждений. Канцелярия Распутина выделялась своей расторопностью. Таким образом, всем было понятно, что это предприятие, как никакое другое в России, находилось на вершине процветания и число его клиентов постоянно увеличивалось.
Сам старец не слишком много заботился о технической стороне этих сделок; само оформление он предоставлял своим секретарям. Поэтому, когда в его рабочем кабинете осуществлялись крупнейшие и запутаннейшие денежные операции, он мог не вмешиваться. Даже в самых сложных случаях, которые далеко выходили за пределы его умственных способностей, он разбирал их наивно, по-мужицки, нисколько не путаясь в самых непонятных тонкостях, и именно это приносило успех: самые хитрые и изощренные биржевые дельцы отступали перед природным инстинктом и кажущимся незнанием дела чудотворца из Покровского, мужика, уверенно схватывавшего сущность любой, даже самой трудной сделки.
Корявыми каракулями он писал рекомендательные письма, с помощью которых любой мог дойти вплоть до Царского Села, и так же легко совершал самые крупные сделки, неуклюже, примитивно, но успешно. Лицу, чья помощь требовалась, он писал всего несколько слов: «Мой милый, дорогой, сделай это! Григорий». Эти простые строчки с изображением креста сверху действовали будто магические формулы: их было достаточно, чтобы заставить директоров банков и министров немедленно согласиться с невыполнимыми на первый взгляд требованиями.
Распутин нацарапывал подобное рекомендательное письмо, на этом в большинстве случаев заканчивалась его деятельность: все остальное было технической работой его секретарей, о которой он не заботился. Со временем он нашел еще более простой и удобный способ. В свободное время он писал про запас стереотипные письма: «Мой милый, дорогой, сделай это!», так что ко времени заключения сделки ему приходилось только подписывать адреса. Но часто он не делал и этого, а предоставлял клиенту, снабженному его рекомендательным письмом, посещать кого угодно.
Одна юная девушка, пришедшая однажды к Распутину и приглашенная им в кабинет, описала позднее ту странную манеру, с какой старец обычно проводил раздачу просителям писем.
Посреди беседы Григория Ефимовича позвали в приемную, но вскоре он вернулся, безуспешно пытался найти готовые рекомендательные письма и извиняющимся голосом заметил:
— Мне нужно быстро написать письмо, там стоит человек, которому я должен помочь уладить дело!
После чего он схватил перо и принялся неуклюже писать, громко бормоча каждое слово. С трудом, словно пером управляла чья-то чужая рука, он косо нацарапал несколько слов.
— Я не люблю писать, — сказал, прервавшись и обняв девушку. — Ах, как я не люблю писать! Живым словом все совсем по-другому, мысли выражаются легче! А эта мазня, не что иное, как мазня! Посмотри, вот что я написал: «Милый, дорогой друг! Будь добр, исполни эту просьбу. Григорий».
— Но почему, — спросила молодая девушка, — вы не пишете, кому адресовано письмо.
Он растерянно улыбнулся:
— Для чего? Этот человек сам знает, какой министр ему нужен! Мне все равно, я пишу: «Милый, дорогой друг», и этого достаточно. Я всегда так пишу!
Позднее, когда деловое оживление в кабинете Распутина принимало еще большие размеры, часто случалось, что старец для облегчения работы передавал целые пачки писем такого рода для раздачи Симановичу и Добровольскому, Это обстоятельство привело к тому, что оба секретаря приобрели значительный вес в глазах ожидавших в приемной маклеров и дельцов. Особенно большим авторитетом пользовался Симанович: когда он появлялся в дверях, дельцы низко кланялись, подобострастно заглядывая в глаза.
Если старец не присутствовал лично, можно было спокойно обращаться к Симановичу или к Добровольскому, они также беззастенчиво принимали взятки и дорогие подарки и в их распоряжении был достаточный запас подписанных Распутиным рекомендательных писем.
Григорий Ефимович разрешал своим секретарям частенько от своего имени заключать прибыльные сделки и класть в собственный карман комиссионные. Особой благосклонностью пользовался Симанович, и Распутин редко отказывал ему в просьбе, ведь их дружба началась еще в те давние времена, когда Распутин был странствующим паломником.
Тогда, в 1900 году, на вокзале в Казани Григорий Ефимович впервые познакомился с ювелиром Симановичем. Это знакомство укрепилось во время второй встречи в Киеве, где у Симановича был еще один маленький ювелирный магазин.
Симанович был родом из бедной семьи, в маленьком южном городке он изучил ювелирное ремесло и рано начал ссужать под большие проценты свои сбережения. Симанович с трудом перебивался, пока не началась русско-японская война, которая открыла для него другие возможности. С чемоданом, полным игральных карт, он отправился в места сражений и открыл там передвижной игорный дом. Так как он, естественно, освоил все тонкости жульнической игры, то вернулся из Маньчжурии богатым человеком, чтобы продолжить и на европейской территории России не только прежнюю торговлю ювелирными изделиями, но и ростовщичество, и игорный бизнес.
Как ростовщик он стал совершенно незаменим для молодежи из аристократических семей Петербурга и Москвы. В столице Симанович возобновил дружеские связи с Распутиным, потому что вскоре увидел, каким ценным для его собственного дела может стать влияние старца. Кроме того, он остро нуждался в сильном защитнике, так как полиция знала о его сомнительных предприятиях и неоднократно собиралась выслать из столицы, но в качестве секретаря Распутина Симанович был защищен от этой опасности.
Григорий Ефимович ценил Симановича не только за его деловые качества, он любил его как человека, и так получилось, что бывший ювелир начал оказывать на старца сильное собственное влияние. Этим он пользовался не только для своих сделок, но и для защиты интересов евреев, с помощью Распутина добивался отмены ряда пунктов законодательства, притеснявших евреев. О сильной любви отца Григория, русского крестьянина, сектанта и проповедника «нового Евангелия» к необразованному и незаметному еврею Симановичу, лучше всего свидетельствует то, что он подарил ему свою фотографию с дарственной надписью: «Лучшему из всех евреев».
Возможно, именно необразованность и предприимчивость Симановича прежде всего объединяли Симановича и Распутина. Ему не надо было стесняться Симановича и что-то изображать, с ним он мог быть откровенным без притворства.
Григорий Ефимович настолько привык к общению со своим первым секретарем, что советовался с ним по очень важным государственным вопросам и даже взял с собой однажды этого маленького ростовщика-еврея в Царское Село. Сын Симановича с гордостью рассказывал соседям об этом историческом дне:
— Папу вместе с Григорием Ефимовичем вызвали в Царское Село, чтобы там посоветоваться по поводу открытия Думы!
Кроме Манасевича-Мануйлова, Симановича и Добровольского в квартире Распутина ежедневно можно было встретить еще одну странную личность, некоего Михаила Отсуру-Скорского. Он почти всегда сопровождал Распутина в его поездках к женщинам, в увеселительные заведения и в другие подобные места. В ожидании, когда придет время выполнять свои обязанности адъютанта, Скорский постоянно находился в квартире старца, ничем не занимаясь.
Рекомендованный Распутину Манасевичем-Мануйловым, Скорский так же, как и сам коллежский асессор, как Симанович, Добровольский и все остальные верные люди, состоял и на службе у полиции, ухитряясь при этом быть преданным слугой Распутина. Ему и его покровителю Мануйлову, благодаря связям с охранкой, удалось даже уберечь старца от некоторых неприятностей и опасностей. Однажды министр Хвостов и его помощник Белецкий решили заманить Григория Ефимовича в ловушку, где бы его избили, чтобы потом в последний момент освободить и предстать якобы спасителями из беды. Для этой цели Скорский, чья квартира находилась напротив дома Распутина, должен был пригласить святого отца на вечеринку, а по пути домой пьяного передать переодетым полицейским.
Хотя Скорский взялся за возложенную на него задачу и принял за это большую денежную сумму, он немедленно известил Распутина о заговоре. Все трое — старец, Мануйлов и Скорский — в хорошем настроении остались в квартире Распутина и во время веселой пирушки с женщинами и вином наблюдали, ухмыляясь, как Хвостов и Белецкий вместе со «спасителями», как было договорено, появились перед домом Скорского и потом, не солоно хлебавши, вне себя от ярости вынуждены были уйти.
Часто днем во время приема открывалась дверь и входил секретарь митрополита Питирима — Осипенко, чтобы засвидетельствовать старцу свое почтение. Владыка Питирим по возможности избегал открытых встреч с Распутиным, так как боялся вызвать недовольство и неприятности из-за общения с ненавистным в церковных кругах старцем. Вместо себя он регулярно посылал своего секретаря Осипенко, который со временем так привык к этому, что постепенно его движения и речь приобрели некоторый оттенок достоинства. Возложенные на Осипенко чуждые ему обязанности подействовали так, что он вел себя, будто сам был митрополитом. Начальник полиции Белецкий к своему глубокому сожалению испытал это на себе: когда за триста рублей он попытался подкупить Осипенко, тот, исполненный достоинства, взял деньги и больше никогда не вспоминал об этом.

* * * *
Медленно расходились из приемной гости. Группами и поодиночке маклеры и дельцы выходили из рабочего кабинета, продолжая споры, держа под мышкой портфели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57