Тем временем вторая группа «фокке-вульфов» совершает новый маневр — разделяется. Три пары чуть ли не парадным строем идут прямо на нас и, ведя огонь, проскакивают мимо, ныряют вниз. Опять демонстрация: пытаются увлечь за собой, увести с высоты, где мы барражируем. Нет, не выйдет! Мы на уловку «не клюем»! Твердо заучили правило: у кого высота — у того и перевес. Теперь мы в буквальном смысле висим над «каруселью», которую крутит группа Клубова, не давая «фоккерам» выйти вверх и с высоты ударить по ней.
Эфир перенасыщен звуками — в наушниках свистит, гудит, воет, кто-то кому-то подает команду, кто-то кого-то предупреждает об опасности, снова шум, треск, брань… Кто-то включил передатчик и не отпускает тангенту — ив уши бьет буквально треск, давит угнетающе зудящий напев умформера. И вдруг, как после обвала, наступает тишина. И четко, внятно слышен резковатый голос Покрышкина:
— С юго-запада — до пятидесяти «юнкерсов» и двадцать истребителей. Высота три — три с половиной…
На фоне синеватой дымной пелены, сквозь которую едва-едва просматривается земля, хорошо видны тут и там разбросанные группки самолетов. Вокруг них, выше и ниже, взблескивают огоньки рвущихся в небе снарядов, проносятся цветные ниточки пулеметных трасс, вспухают темные комья дымков — бьют зенитки среднего калибра.
А ниже, почти у самой земли, над занятой нашими войсками территорией то и дело появляются необычные дымки — желтые и белые: это вражеская артиллерия дает целеуказания авиации — вот, мол, куда надо бросать бомбы…
Пустить туда врага мы не можем. И не пустим!
Вот Ивашко переходит в пикирование, я за ним, атакуем головную шестерку Ю-87. По второй группе кто-то из наших тоже ведет огонь: видимо, пара Петухова завершает атаку. Два «лапотника» уже горят.
Интуиция это или привычка, но вдруг словно бы кто приказал: «Оглянись!»…
И почему-то именно в тот момент, когда никак не хочется отрываться от прицела: очень уж заманчивая цель, «юнкерс» почти вписался в прицел. Дистанция — двести метров, еще несколько мгновений, и нажму гашетки.
Но трезвый разум охлаждает страсть, и снова звучит внутренний приказ: «Оглянись — там ведь Жигалов один, и больше никого из наших за плечами нет!..»
Быстрый, почти молниеносный взгляд бросаю вправо вверх и затем вниз. Жигалов должен быть где-то в поле зрения. Ага — вот он! А что это за дымки ниже его?.. «Фоккеры»! Вот-вот дотянутся до Виктора, уже пытаются взять упреждение. Если даже и крикнуть в эфир, предупредить ведомого об опасности, успеет ли он быстро и правильно отреагировать? В одно мгновение бросаю свой самолет в сторону Жигалова, и Виктор, предотвращая столкновение, левым полупереворотом уходит под меня, но, оказавшись над «фоккерами», сразу же сориентировался и устремился им навстречу. Те от неожиданности метнулись вправо, стали уходить вверх.
Тем временем Виктор, разогнав на пикировании скорость, переводит истребитель в набор высоты и пристраивается ко мне.
Так и хочется похвалить молодого летчика за смелость, за грамотные действия. Но сделаю это не сейчас, а когда возвратимся на аэродром.
Продолжаем полет. Осматриваюсь. Внизу творится невообразимое: сущий ад — да и только! Смешались «юнкерсы», «мессеры» и «фокке-вульфы» с нашими самолетами, и не разберешь, кто кого атакует, кто уходит из-под огня.
В стороне вижу двух «фокке-вульфов», намеревающихся забраться выше нас. Эфир забит настолько, что и не пытайся установить связь. Доворачиваю истребитель и нацеливаюсь на заднего «фоккера». Но ведущий вражеской пары выполняет переворот и тут же устремляется вниз, атакуя кого-то из наших в той «куче». Крутнулся и «мой» «фоккер» и тоже почти отвесно вошел в пике.
Как ни быстр взгляд, брошенный в сторону ведомого («Молодец, Жигалов, не отстает!»), на какое-то мгновение теряю вражескую пару из виду. Вот незадача! Где же они, те «фоккеры», которых только что преследовал? Да вот же — опять «лезут» вверх. Видимо, их атака сорвалась, и теперь они снова пытаются занять выгодное положение для повторения удара. Нет уж — теперь им не уйти!
Резко беру на себя ручку, выношу упреждение. Впереди с дымом «ползет» все выше и выше «мой» «фокке-вульф». Даю очередь. Сверкнула трасса, замелькали впереди, перед самым носом вражеского истребителя, огоньки. По моим расчетам, Он вот-вот должен был напороться на этот фейерверк, который и решит его участь.
Но что это? Перед взором вдруг вырастают контуры еще одного «лобатого». Он всплывает в каких-нибудь пятидесяти метрах и своим желтым носом закрывает «фоккера». И то, что в ту же секунду увидел, что буквально парализовало пальцы, уже коснувшиеся было кнопки открытия огня из пушки: в поле зрения четко вырисовывались ярко-красные звезды на камуфлированных плоскостях. Так это ведь «лавочкин»!
С трудом отвернул, чтобы не столкнуться с ним. На резком маневре истребитель буквально дрожит. А страх уже холодит душу: попал ведь в своего, наверняка попал!..
Проходят отяжелевшие, растянувшиеся секунды. «Фокке-вульф» падает: «лавочкин» все же завалил его. Подходит еще один, ведомый, и оба, присоединившись к нашей группе, продолжают вести бой. Откровенно говоря, злюсь на этих друзей: «украли» ведь у меня «фоккера», а теперь как ни в чем не бывало крутятся рядом…
Со станции наведения, именующейся «Мушка-7» (это передовой командный пункт командира нашего авиакорпуса генерала Утина), передана новая команда:
— Всем, кто в воздухе, идти на Карпиций, Вултурул: идет большая группа «юнкерсов» и «хейнкелей» с истребителями. Высота — четыре — пять тысяч метров…
Идем с набором высоты. Жигалов — на своем месте. Молодец, новичок! Невдалеке плывет и пара «приблудившихся» Ла-7. Ведущий покачивает крыльями — поддразнивает. Показываю ему кулак.
К нам подстраивается еще пара истребителей. На борту одного из них знакомая цифра — «25». Это Ивашко. Значит, второй — Слава Березкин… Наконец, команда «тридцать три» — домой: горючего едва хватит на обратный путь. «Лавочкины» тоже возвращаются.
К счастью, под нами какой-то аэродром. Включаю передатчик и — докладываю Ивашко:
— Сажусь к соседям — горючего мало!
— Давай. Только не задерживайся.
— Понял.
Сели с Жигаловым с ходу. Заруливаем. За нами один за другим садятся «лавочкины». Такие же по окраске — желтоносые. «Ну, найти бы мне того архаровца!» — думаю я.
А тут подруливает Ла-7 прямо к нам. Летчик выбрался из кабины, спрыгнул на землю, подошел к техникам, внимательно осматривающим самолет. Вот они забегали вокруг истребителя, засуетились, позвали летчика, что-то показывают ему.
Подошли с Виктором к «желтоносому». Это ведь «мой» — вон сколько пробоин темнеет!
— Ну что, получил! — спрашиваю летчика с ехидцей. — Сколько насчитал?
Он поднял голову — и хоть бы что: улыбается!
— Семь.
Пересчитал и я «просверленные» моей трассой отверстия. Действительно, семь: все — от крупнокалиберных, в фюзеляже и в плоскости.
— Что же ты за летун? — спрашиваю с укором. — Ты что, меня не видел?
— Видел.
— Зачем же под трассу полез?
— Да цель уж очень хорошая. Ты его сверху хотел ударить, а я ведь гонюсь за ним чуть ли не от самой земли.
— Мы ведь столкнуться могли — я тебя не видел!.. А что, если бы я из пушки врезал, да не в него, а в тебя попал?
— Тогда бы мы с тобой сейчас не разбирались, — зубоскалит мой «крестник».
Поговорили, отвели душу, пощипали друг друга, потом помирились. Поздравил я нового своего знакомого еще с одной победой. Он оказался комэском, Героем Советского Союза, старшим лейтенантом: под летной курткой не видно ни погон, ни Золотой Звезды. Ходил, оказывается, с напарником на «охоту».
— Не спеши, Константин. Переночуй у нас, завтра полетишь домой, — уговаривает меня.
— Нет, не могу…
— Что ж — вольному воля!.. Сейчас только распоряжусь, чтобы побыстрее заправили ваши самолеты.
А минут сорок спустя мы уже были на своем аэродроме в Стефанештах.
Там и узнали окончательный итог. Он был более чем внушителен: двенадцать — один.
Единственно плохо — самого Еремина сбили, и он выбросился с парашютом.
…Над аэродромом уже сгущались сумерки. Солнце легло на горизонт и подсвечивало только далекие облака на западе. Летчикам велели собраться в одном из пустых капониров: вот-вот с передового командного пункта должен приехать комдив и провести разбор этого первого дня воздушных боев в районе Ясс.
Вдруг — очередь, вторая. Специфический звук стрельбы нам Хорошо знаком: «мессершмитты»!.. В ту же секунду затукали зенитки, охраняющие аэродром. А вот и «гости» — стремительно Проносятся вдоль границы аэродрома два «мессера». Мы их увидели, когда они уже выполнили «горку» метров на сто, потом нырнули вниз и «змейкой» стали уходить от трасс 37-миллиметровых пушек, посылавших и посылавших вдогонку им снаряды.
Потом стало совсем тихо: «мессеры», уйдя на бреющем, скоро скрылись из виду. Прекратили пальбу и пушки.
Но вот послышался какой-то новый звук. Вроде бы «кукурузник» тарахтит. Но как-то странно — с перебоями. Уже видно его — у самой земли несется, чуть ли за капониры не цепляется. Мотор явно перегрет — дымные выхлопы выстреливает. Вот он плюхнулся, круто развернулся и, прижимаясь к лесопосадке, катит к нашей стоянке. Остановился.
Бегом устремляемся ему навстречу. Мотор чихнул, винт качнулся — и замер. Из обеих кабин сразу же выскочили двое. Один спрыгнул на землю, а второй повернулся, перегнулся и что-то тяжелое достает из кабины. Когда соскользнул на землю, мы увидели в его руках… бронестекло. Бледный, но улыбается.
— Витя!.. Примаченко!.. Жив!..
Ребята восторженно улыбаются, обрадованные такой встречей. Тем временем летчик быстро обходит самолет, осматривает его. Да, досталось «кукурузнику»: в перкалевой обшивке плоскостей зияет несколько рваных дыр, в фюзеляже — тоже.
Перевожу взгляд на летчика и… не верю: Щербина!
— Миша, откуда ты взялся? Быстрый, пристальный взгляд на меня.
— Костя, ты?.. Каких только встреч не бывает на грешной земле! — произносит бывший старшина летной группы в Ейском авиаучилище. Обнялись, расцеловались. Стали друг друга расспрашивать.
— Так ты, оказывается, тоже возвратился в авиацию!
— Как видишь. Только вместо истребителя «оседлал» вот эту «стрекозу», — отвечает Михаил.
Ребята смотрят на нас, удивляются. Объясняю им:
— Однокашник. Вместе в училище были, потом вместе в пехоту попали. Два года не виделись.
Рад я нынче несказанно: и Виктор вернулся целый да невредимый, и старый друг нашелся.
Ребята тем временем Виктора Примаченко донимают:
— Ну что, опять операцию «открыл», — съязвил Николай Старчиков.
Клубова больше интересует, цел ли самолет. Он почти уверен, что цел: так обычно бывало прежде, когда Виктор садился вынужденно. Но на сей раз Примаченко помрачнел и долго не отвечал на вопрос.
— Сел-то я нормально, — тихо начинает он. — Правда, переднее колесо в траншею закатилось. А бой невдалеке идет, снаряды Рядом рвутся. Чувствую, самолет спасти не удастся. И тогда решил хоть заднее бронестекло снять. Полез, снял. Думаю: надо еще и часы прихватить. Но тут кто-то меня за парашют тянет. Оглянулся — два наших солдата…
Только успели они меня в траншею приволочь, а тут мины или снаряды возле самого истребителя стали рваться и разнесли мою машину вдребезги.
— Волноваться нечего — тебе это не впервой! — с ехидцей произнес Жердев. — Считай, без тебя и эта операция завершена будет. А бронестекло можешь подарить Иванкову — ему оно больше пригодится, тем более что у него есть только броненаголовник.
Ребята засмеялись.
Виктор сердито, с нескрываемой обидой глянул на Жердева.
— Да ты не дуйся: на правду не обижаются… Спрашивают Щербину:
— Где же ты его взял? — и указывают на Виктора.
— Пехотинцы привезли на нашу эскадрильскую площадку: мы ведь обслуживаем штаб 7-й гвардейской армии. Начальство и распорядилось отвезти «гостя» домой. Вот я его и привез…
Прибыл комдив. Приказал отремонтировать «кукурузник» — и его сразу же принялись латать наши авиаспециалисты.
В целом боевой день был успешный к показал, что мы не только сохранили боевую форму, хорошо владеем тактикой группового воздушного боя, не только не утратили в связи с длительным перерывом приобретенные ранее навыки, но и сумели разгадать некоторые новые приемы противника.
В то же время в ходе боев этого дня проявились и недостатки, которые должны были бы насторожить всех…
О них хорошо, убедительно сказал на разборе Покрышкин.
— Опять допускаются нарушения радиодисциплины, — с возмущением говорил он. — То, что ругаются, — ладно: душу отводят. Но перебивают один другого, передающий не называет своего позывного, некоторые включаются в радиообмен и забывают выключить передатчик. Почему сбили Примаченко? — комдив, задав вопрос, сам же и стал отвечать на него: — Потому что его ведущий ни свой позывной не назвал, ни позывной ведомого. Вышло, что он предупреждает всех, а не одного лишь своего напарника. Или взять Еремина…
Еремин, услышав свою фамилию, встал, выпрямился. Лицо, ободранное, исхлестанное ветками в момент приземления, сразу же налилось багровостью.
— Слышал предупреждение?
Глаза комдива смотрели в упор, и комэск, испытывая неловкость за свою оплошность, к тому же, зная, чем она могла обернуться, честно ответил:
— Да что и говорить, товарищ командир: конечно, не слышал. Уже в атаку пошел, по «юнкерсам» бью — азарт охватил, даже забыл, что тангенту нажатой держу.
— А что ведомый?
Вскочил напружиненный Новиков:
— Сам из-под «фоккера» выкручивался, но Еремину кричал:
— Сзади «фока»!
— Все вы — «фока», «фока»! Готовиться на земле лучше надо! И меньше в воздухе болтать. Сколько раз об этом напоминать надо? Уже и командир корпуса мне за вас замечание сделал: во-первых, шумите без толку, во-вторых, с его станцией наведения ведущие почему-то не связываются, а ведь она для нас — главная… И еще одно. Из-за лишней болтовни пеленгатор невозможно, когда это необходимо, использовать.
Высказал Покрышкин свои замечания — и вроде бы душу отвел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46