— Ты ведь, Андрей, и ты, Николай, — оба вы, конечно, помните тот злополучный день шестнадцатое мая. Ты со мной, Коля, тогда в паре летел. А ты, Андрей, с Речкаловым шел. Так? Прикрывали нас… Вели мы разведку, искали вражеские танки у линии фронта близ станицы Неберджаевская. Снизились парой, и я увидел штук двадцать «коробочек», если не больше.
Встретили нас здесь довольно негостеприимно — сильным зенитным огнем.
— Да, «шарлышки» «эрликонов» полнеба закрыли, — подтвердил Андрей Труд.
— Рванул я машину, на восток развернулся. Высота — полторы тысячи. А сзади, вижу, с дымом пара нас догоняет. Думал, ты, Андрей, с Речкаловым. Глядь — а уже шнуры ко мне тянутся,
И завертелся я. А выше — еще пара «мессеров»…
— Да, туговато нам пришлось тогда! — говорит Старчиков. — Здорово ты вертелся, тезка!.. От того «худого», ведущего ихнего, который никак от тебя отстать не хотел. Стрелял он, стрелял, а трасса вокруг да около твоего самолета ходит… И я свою «старушку» кручу-кручу, да никак упреждение взять не могу. Ты, помню, все кричал: «Гришка, спускайся! Гришка, снижайся!..» А его — ни слуху, ни духу… Потом вижу: ты закувыркался. Думаю, конец тебе!.. И «худые» шарахнулись в стороны. А мимо меня вдруг трасса пронеслась. Я переворотом под нее шмыгнул. Смотрю, ты у земли «кобру» выравниваешь. Осмотрелся — «худых» нигде нет…
Искрин к Андрею:
— А вы с Речкаловым куда подевались? Я вас не видел уже тогда, когда снизился и танки считал…
— Я ведь за Речкаловым смотрел. Потерял вас из виду на фоне камышей, а тут еще заметил выше нас «худых» — идут встречным курсом. Гришка и полез к ним. Я, естественно, следом. Слышал, как вы кричали, звали. Но потом все утихло… До «худых» мы не дотянулись, да и они, видимо, нас не заметили — почесали на Крымскую. Прилетаем домой, а вас еще нет…
— Ясно! — сказал Искрин. А что ему было ясно, знал только он один.
— Так вот, доложив после посадки о результатах разведки и проведенного в том вылете боя, имел я неприятный разговор и с командиром полка, и с Речкаловым, которому чуть было в ухо не врезал. Расстроился: могли ведь сбить нас, Николай, обоих: мы ведь на них… (кивнул в сторону Андрея) надеялись. Тоже мне «прикрытие»!.. Плохой осадок на душе остался, пошел в землянку, лег на нары, а перед глазами «худой» на хвосте, огоньки разбрасывает… Лежу, задумался. Вдруг звонок. Дневальный трубку взял, слушает — и сразу как закричит: «Все — бегом на ка-пэ! Командир полка вызывает».
На командный пункт прибежал, когда там уже было несколько летчиков из других эскадрилий. Раздается приказ:
«Группа бомбардировщиков в сопровождении истребителей идет на Красноармейскую. Всем — в воздух!»
Восьмерка получилась сборная, «укомплектовалась» буквально на ходу, из тех, кто ближе к командному пункту в ту минуту находился. Возглавил ее капитан Покрышкин. Как сейчас помню, в шестнадцать десять взлетели. Со мной, как это часто бывало, Старчиков в паре пошел. К Красноармейской подошли на высоте около четырех тысяч метров. Увидели группу вражеских истребителей. Идут прямо навстречу. Слышу команду Покрышкина: «Атакуем с ходу!»
Вижу, чуть ниже, прямо на меня в лоб прет «худой». Слегка наклонив самолет, успеваю дать очередь из пушки и пулеметов. От «мессера» что-то полетело, он уже горит, но упорно продолжает идти на меня и стреляет. Видать, настырный фашист попался! Едва не столкнулись. Проношусь над «мессершмиттом», оглядываюсь. А он по инерции вверх ползет, от пылающей правой плоскости отваливаются куски, и самолет, кувыркаясь, начинает падать. Глянул вверх. Еще один «мессер», очевидно, ведомый сбитого мною фрица, под небольшим утлом атакует меня спереди. Скорость у меня приличная, выхватил резко машину вверх и сам пошел ему в лоб. Он проскакивает и переворотом уходит вниз. Я за ним. Осмотрелся, нет моего ведомого. Ты, Коля, оторвался, видимо. А может, я сам резко сманеврировал? В общем, не вижу тебя.
— Так я ведь сзади был, когда горящий «худой» крутился. Но в это время «мессер» сверху по мне врезал. Правда, не попал, но пришлось мне почти до самой земли кувыркаться!.. А когда вывел самолет, никого не увидел. Набрал высоту, стал запрашивать, никто не ответил. А бой, слышу, идет, кто-то кричит:
— «Худой» на хвосте!.. Искал тебя на высоте над Красноармейской, а ты, оказывается, был внизу…
Искрин сидит, барабанит пальцами по столу:
— Догнал все же я «худого», атаковал. Видно, в мотор попал: вначале задымил он. Смотрю, «мессер» стал скользить. Даю еще очередь. Мимо! Проскакиваю, а у него винт еле вращается. Развернулся, ищу глазами, где же «мой» фриц. А он уже на земле, на брюхе лежит возле Славянской. Уже и люди бегут к нему. Летчик от самолета отскочил. Да куда он побежит?.. Думать-гадать некогда было. Пошел с набором в район Красноармейской к своей группе. Ищу наших. Вдруг замечаю: два Ме-109-Г сверху сзади — со стороны солнца — атакуют меня. Дистанция метров двести. А высота у меня небольшая — метров восемьсот. Резко, с набором разворачиваюсь на них: тут «стесняться» нечего! В это мгновение ведущий «мессер» и дал очередь. Слышу, по хвосту ударило. Истребитель мой бросило, крутануло с крыла на крыло. Хоть и привязан был, а головой о борт в кабине несколько раз «приложился». Чувствую: падаю! Убрал газ, попытался выровнять машину, но она словно взбесилась, никак не слушается. Дал полный газ — мотор взревел, самолет рванулся вперед, задрал нос, но тут же вошел в левый плоский штопор. Быстро стала надвигаться земля. Рванул аварийный рычаг сброса дверцы. Меня потянуло из кабины, но что-то удерживает: не отстегнул привязные ремни!.. Только замок разомкнул — меня сразу и вытянуло из кабины. И тут же сильный удар по ноге ощутил. Да, думаю, советы позабыл. Надо было ноги подобрать, как бы в комок собраться!.. Учили ведь: чтобы стабилизатором не зацепило… Да что теперь-то? Боль — адская, в глазах потемнело. Сознание помутилось, но все помню. Инстинктивно рука потянулась к груди, рванула кольцо. Послышался хлопок — парашют раскрылся. Меня тут же подбросило, несколько раз качнуло. Вскоре ощутил удар: земля! Сильный ветер свалил меня, вздувшийся белый купол потянул за собой. В горячке, не чувствуя боли, поднялся, подтянул стропы и погасил парашют, пробежал три-четыре шага, но резкая боль в ноге вынудила упасть. Лег набок, отстегнул лямки, чего-то жду. Подскакал верхом на лошади солдат. «Ну что, жив, летчик?» — спрашивает. — «Что-то с ногой неладно, сильно болит», — отвечаю ему. — «Потерпите. Сейчас должна подойти за вами машина»…
Подошла полуторка. Меня усадили в кузов. …За поворотом, перед въездом в станицу Красноармейскую, увидел у самого проселка сидящий на брюхе обгоревший самолет, возле которого суетились три солдата с лопатами в руках, забрасывая землей уже ослабевшие язычки пламени. Это был мой истребитель. Смотрел на него с болью и тоской и мысленно прощался, как с живым существом. Предчувствие подсказывало, что вряд ли придется снова сесть в кабину боевой машины.
…Когда и как доставили меня в госпиталь, не знаю: в пути потерял сознание. Очнулся поздно вечером. Чувствую — лежу на чем-то очень жестком. Оказывается, на операционном столе. Пожилой врач с бородкой клинышком ощупывает ногу, пальцы, стопу, пристально осматривает, снова щупает. Глянул и я краем глаза — она какая-то синяя. «Больно?» — спрашивает. — «Очень, доктор. Не могу терпеть!..»
Подошла операционная сестра, положила мне что-то холодное на лицо. В нос ударил резкий запах…
Пришел в себя лишь на следующее утро. Лежу на кровати. Нога болит, пальцы вроде бы шевелятся. Откинул край одеяла — и обмер: ноги-то нет! До колена отхватили. Как же теперь жить буду! Что ждет меня? Расстроился очень. Мысли мрачные в голову лезут. Смотрю — подсел ко мне наш полковой врач майор Василий Сергеевич Головкин. Успокаивает. А на следующий день проведал меня комиссар нашей второй эскадрильи капитан Барышев, который потом и доставил меня сюда, в Ессентуки на санитарном «кукурузнике»… Вот и вся моя одиссея…
…Друзья пилота сидели притихшие, взволнованные. Внимательно слушали однополчанина, сочувствовали, думали, как помочь парню, как убедить, что не все потеряно. Подбадривали, как могли.
— Протез хороший сделают, еще и летать будешь!..
— В полку тебя ждут, дело по душе подберут…
— Поправляйся, сил набирайся, а там все хорошо будет!.. На бледном лице старшего лейтенанта Искрина появилась добродушная улыбка.
— Спасибо, ребята! За все вам — превеликое спасибо!.. Слышал, слышал: деретесь здорово, молодежь хорошая. Рад за вас!
…Всю дорогу мысли там, в полку, где ребята остались, и в только что покинутом госпитале, где долго еще будет долечиваться Николай Искрин. В полк, может, он и вернется, в порядке, так сказать, исключения. Но в небо путь ему уже заказан! А жаль — хороший человек, отменный вояка! Кто заменит его в боевом строю? Лукьянов, Федоров, Старчиков, Труд, Клубов?.. Петр Табаченко, Николай Чистов, Николай Трофимов, Вениамин Цветков, Николай Карпов? «Заявки» дают серьезные, дерутся неплохо. А может, Виктор Жердев, Саша Ивашко, Жора Голубев, Иван Руденко, Александр Торбеев?..
Поезд набирает скорость, полотно гнет дуги в межгорьях. За окном — ночь. Тускло мерцает лампочка над дверью. Нет-нет да и заглянет в окно полная луна. Давно затих вагон. Мерно стучат колеса, подрагивает, поскрипывает на поворотах вагон. За лесом полыхают зарницы.
Спешит и наш поезд туда — в тревожную даль. Туда, где не вешние громы будят тишину.
Академия… в землянке
В кабине пахнущего заводской краской новенького истребителя просторно, удобно, даже уютно. Много приборов, лампочек, тумблеров. На ручке управления — кнопка и гашетка, есть из чего ударить по врагу: семь огневых точек, в числе которых есть и пушка, гарантируют успех в бою, конечно, при непременном условии, что летчик хорошо владеет машиной, обладает молниеносной реакцией, способен действовать тактически грамотно, смело, решительно.
Невдалеке от взлетной полосы, спиной к невысокой, густой стене зеленого кустарника, за столом, на котором возвышается прямоугольник рации с тонкой, стрельчатой антенной с крестообразными «усиками» наверху да стоят два или три телефона, сняв летную куртку и жмурясь от яркого солнца, сидит майор Покрышкин и пристально всматривается в каждый выруливающий к линии старта самолет и что-то говорит, поднося к губам грушу микрофона.
Слева от руководителя полетов надежно обосновался лейтенант Андрей Труд. На правах дежурного по полетам он сосредоточенно смотрит то на старт, то куда-то вдаль, где над линией горизонта вот-вот должна появиться точка — заходящий на посадку самолет. Нет-нет да и обведет натренированным взглядом синий купол над головой, обшарит каждое облачко, комком белой ваты брошенное на иссиня-голубой небосвод.
Рядом — группа молодых летчиков, собравшихся не из простого любопытства: они и здесь учатся.
— Заходит! — громче обычного, чтобы через прижатые к ушам телефоны, через шорох и голоса, которыми полон эфир, мог услышать его доклад Покрышкин, Андрей Труд коротко, лаконично извещает руководителя полетов о появлении очередного самолета, идущего на посадку.
Майор Покрышкин, не прекращая радиообмена, согласно кивает головой и, скосив взгляд, посматривает влево, отдает кому-то невидимому приказание, провожает взглядом садящийся истребитель и снова подымает к губам микрофон:
— Пятидесятый, взлет разрешаю!..
Это — мне. Долго ждал этой команды. Но, услышав ее, даже вздрогнул, торопливо хватаюсь за сектор газа, отпускаю тормоза. Двигатель, получив обогащенную смесь, сразу же переходит с малых оборотов чуть ли не на максимальные, винт бешено завертелся, потянул машину вперед.
«Ты только двигатель, смотри, не форсируй, Костя. Машина совсем новая!» — тут же воспроизвела память строгое предупреждение техника звена техника-лейтенанта Григория Клименко.
Верно, самолет доверили, как говорится, с иголочки. Новый-новехонький, все в кабине блестит, все надписи четко выделяются, нигде ни пятнышка, ни царапинки, да и откуда им взяться — всего лишь пять часов налета имеет истребитель!
Перед тем, как сесть в машину, еще раз спросил техника, какой режим держать на заданной мне высоте. Дело в том, что, согласно плановой таблице, надлежало выполнить два полета. Первый считался «ознакомительным»: человек я в 16-м гвардейском авиаполку новый, только-только прибыл с пополнением. Правда, со мной уже подробно беседовали, установили уровень летной подготовки, степень боевой выучки.
Самолет — тоже новый. Если тип этого истребителя уже известен и на нем немного летал еще в 84-А полку, то предоставленный в мое распоряжение экземпляр не был еще как следует облетан, его только пригнали и лишь опробовали, сделав несколько полетов, и передали в строй.
Потому техник и напоминал не раз:
— Не перегружай машину, не форсируй двигатель!..
Как не понять его? Во-первых, кто же из авиаспециалистов не стал бы беречь самолет? Во-вторых, каждая боевая машина в прямом и переносном значении — на вес золота: цени его хоть как боевую единицу, хоть как вещь, приобретенную на народные средства.
Все идет нормально. Докладываю на землю: зону и эшелон занял. …Работа идет почти над самым аэродромом. Здесь — зона, отведенная молодым летчикам. И сделано это предусмотрительно: вражеские истребители блокировали почти все наши аэродромы на Кубани. Наш — не исключение, частенько наведываются «мессеры» и в район Поповической. Штурмуют, атакуют заходящие на посадку самолеты. А уж о неосмотрительных, увлеченных пилотированием новичках, да еще на новой для них, малознакомой, неосвоенной машине и говорить не приходится. Какой же фашист не клюнет на легкую добычу!
Вот и выбрали для молодых зону на виду. В стороне барражирует пара. Это опытные воздушные бойцы майор Павел Крюков и младший лейтенант Николай Чистов нас охраняют.
Набрав высоту, приступаю к отработке упражнения. Это фактически простой пилотаж. Но смысл его — восстановить навыки, развить и закрепить их, чтобы затем совершить переход от простого к сложному.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46