Он пропускал вперед себя посланников Италии, Японии, Голландии. Но выпадали дни, когда, словно фигура Каменного гостя, появлялась его сухопарая персона в черном и достаточно бывало всего нескольких его точных фраз, чтобы появлялся блеск в глазах растерянных дипломатов, возникали спасительные перспективы и дальнейшее развитие событий обретало четкость, твердость, убежденность.
За несколько месяцев нынешнего лета в Петрограде посланник Фрэнсис сделался весьма влиятельной фигурой.Джордж Бьюкеннен, проводив своего многолетнего соратника Мориса Палеолога, с интересом наблюдал за усилиями американского посланника. Время помощи голодающей России, годы Хам-мера были еще впереди, однако нынешнее лето, особенно же осень показали, что Соединенные Штаты идут к своей цели мощно и неодолимо, как линкор или авианосец. Сэр Джордж прекрасно помнил, как начинался этот разгон (а начинался он весьма издалека), и теперь завистливо восхищался тем, с каким отточенным искусством молоденькая заокеанская держава готовилась единоличным образом воспользоваться богатейшими плодами завершавшейся войны. Особенные дивиденды ожидали ее в странах, потерпевших поражение. В частности, Россию, обескровленную, ослабевшую больше других, Америка уже сейчас столбила, как самую золотоносную заявку.
Этим летом наступил миг осуществления портсмутских угроз Якоба Шиффа. Еще в начале века американский банкир пригрозил российскому премьер-министру революцией. И вот Россия получила эту революцию…
Теперь для банкира настала пора огромных дивидендов, окупались все грандиозные расходы.
Находясь в Америке, за океаном, Якоб Шифф продолжал изобретательно пускать в корабль тонущей России торпеду за торпедой.
3 апреля в Петроград вернулся Ленин.
5 мая на русский берег высадился внушительный десант под руководством Троцкого.
Две недели спустя в Петрограде начал свою работу VII Всероссийский съезд сионистов. Это многолюдное и шумное сборище в самом центре величественной столицы выглядело съездом победителей. Наконец-то смята и растоптана «черта оседлости» в России, нет и не будет больше никакой «черты»!
Однако планы Шиффа простирались дальше и дальше…
В начале июля предпринимается попытка захвата власти. Эта дерзкая акция удивительным образом совпадает с Тарнопольским прорывом немецких полчищ на Юго-Западном фронте.
В августе – новое поразительное совпадение: мифический заговор Корнилова и вполне реальный съезд большевиков, шестой по счету. Результаты августа: вся верхушка русской армии взята под арест, а настоящие заговорщики берут курс на вооруженное восстание.
На большевистском съезде, чрезвычайно важном, судьбоносном для России, происходит необъяснимое на первый взгляд событие: в партию без всяких проволочек принимается сам Троцкий, а также все, кто с ним приехал из Америки. Это поразительно еще и потому, что всю свою жизнь Троцкий слыл озлобленнейшим антибольшевиком, ненавистником Ленина. И –вот! Из Савла – в Павла… Мало того, большевистский новобранец Троцкий, не пробыв и часа в партии, даже не получив членского билета, избирается в Центральный Комитет.
Примечательно, что ни Ленин, ни Троцкий участия в работе съезда не принимали.
Ленин проживал в Разливе (и чего-то ждал).
Троцкий сидел в «Крестах».
Внезапно – новое совпадение: едва Корнилова арестовали, ворота «Крестов» распахнулись, и Троцкий вышел на свободу.
Выйдя из тюрьмы, Троцкий пуще задрал клок бороденки, а стеклышки его очков еще злее сверкнули… Перед ним расстилался красивейший город мира. 12 лет назад здесь он поторопился обнародовать так называемый «Финансовый манифест» – план векового закабаления этой богатейшей страны. Тогда для окончательного торжества ему не хватило всего лишь выстрела «Авроры». Арестованный и отданный под суд, он тем не менее держался дерзко, показывая всячески, что поражение его временное и случайное, что желанная победа совсем не за горами.
Опыт – вещь бесценная, поэтому по-настоящему смеется тот, кто побеждает…
Тюрьма выпустила Троцкого для окончательного достижения победы.
Поскольку время неслось вскачь и поджимало, он распорядился вызвать к нему человека, который в эти дни мучительно томился в стенах Зимнего дворца. Этим человеком был премьер-министр Керенский, тащивший вместе с этим еще должности военного министра и Верховного главнокомандующего русской армией.
И Керенский, изнемогавший и заждавшийся, обрадовался вызову и примчался со своими звончатыми шпорами и манерами местечкового Наполеона.
Таковы были суровые законы тогдашнего российского революционного «Зазеркалья».
Царский лимузин марки «делано-белвиль» (единственный экземпляр в стране) доставил Керенского в резиденцию американского посланника. В дороге Керенский прикидывал: кого он сейчас встретит?
Как правило, его обыкновенно поджидали знакомые люди. В противном же случае следовал ритуальный обряд представления: серия условных знаков – и мгновенно каждому из них устанавливалось его иерархическое место, его ступень в организации. А дальше все протекало по накатанному: старший выговаривал и наставлял, младший безропотно выслушивал и подчинялся.
Признаться, подчиненное положение доставляло Керенскому постоянные страдания. Тайные, но постоянные.На этот раз Керенского встретил напыщенный субъект с гривой спутанных волос, с клочковатой бороденкой и неистовым сверканием глаз сквозь стеклышки пенсне. Оба друг дружку знали, только не были знакомы. Керенскому было известно, что Троцкий, арестованный по путаному делу об июльском мятеже, содержится в «Крестах». «Выпустили? Когда?» – мелькнуло в голове. И лишь потом возникла правильная мысль: «А зачем? С какой целью?..» Керенского изумила эта встреча. Троцкого – нисколько.
Задирая голову и выставляя клок бороденки, Троцкий четко и последовательно проделал узнавательный обряд…
И тут Керенский внезапно повел себя так, что Троцкий изумился. Премьер-министр с облегчением свалился в кресло и вытянул ноги, царапая по полу шпорами. Он рухнул с ног, словно избавившись от надоевшей непосильной ноши. Он и в самом деле испытывал громаднейшее облегчение. Наконец-то появился человек, которому предписано заменить его во главе России. Боже милостивый, как же он устал! Ну наконец-то! Теперь он спрячется за его спину и снимет с себя невыносимый груз ответственности. Пребывание на опаснейшем посту подошло к концу. Явился долгожданный разводящий… нет, заменяющий! С этой минуты он получал освобождение и становился независимым и вольным… вольным, как птица (ничего более подходящего в его голову попросту не пришло: было совсем не до изысканных сравнений).
Взглядом преданного человека он стал смотреть на всю пружинистую, уже немолодую, предрасположенную к полноте фигуру Троцкого. В глазах Керенского с отвисшими мешками светилась благодарность избавленного избавителю.
Троцкий, однако, с самых первых слов решительно пресек все его надежды на иждевенческое положение.
Прежде всего он так бешено уставился на развинченного посетителя, что Керенскому пришлось невольно подобрать разбросанные ноги в сапогах со шпорами и нехотя подняться. Затем он подравнялся, выпрямился, стал стоять ровнее и одернул на себе измятый френч.
Только после этого Троцкий наконец отверз свои надменные и гневные уста:
– Вы что это развинтились? Вы почему так запустили свои обязанности? Как это – какие? Как это… Да хотя бы эти ваши генералы! Где они? Почему ни один из них до сих пор не наказан по законам военного времени?
– Они арестованы… Они сидят под стражей… Они ждут суда…
Мол-чать! «Под стражей…» Хорошенькая стража! Мне изве стно, под какой они находятся стражей… Молчите, я вам сказал! Как это вам вступило в голову доверить дело генералу Алексееву?Вы что – потеряли всякое соображение? Нашли кому! Так вам и станет Алексеев расстреливать заговорщиков! Так он вам и разлетелся!
– Промашка вышла, – потупился премьер-министр.
– Вы пр-родались! Бер-регитесь, Кер-ренский! Вы ответите перед р-революционной совестью народа!
Троцкий запрокидывал голову так, словно опасался, что упадет пенсне. Он взглядывал на помятого премьер-министра из-под нижнего краешка сверкавших стекол.
– А где этот ваш… ну, сочинитель? Не делайте мне таких дурацких глаз! Я имею в виду вашего Савинкова. Да, да, его! Где он? Куда он вдруг исчез? Куда вы его спрятали?
Сбивчивое объяснение насчет того, что управляющий канцелярией военного министерства скорей всего малодушно сбежал, привело Троцкого в ярость.
– Р-размазня! Мало того что вы прикрыли царских генералов, мало того… Да молчите же, я вам сказал!.. Так вы еще позвали казаков. Зачем вы их впустили в Петроград? С какою целью? Ну, отвечайте, не молчите. Вы что… как царь, рассчитываете на их плетки? Берегитесь, Керенский! Р-революция не щадит отступни ков. Вы это знаете… должны по крайней мере знать. И вы ответите… вы мне за все ответите!
Упоенный первенствующим положением в России, защищенный высотой главы правительства, Керенский совсем забыл о страшной каре, ожидающей в масонстве любого, который ошибся, пусть даже не нарочно, а всего лишь невзначай. Троцкий его отрезвил, вернул в действительность. И пока этот неистовый владыка, воинственно постукивая каблуками высоких до колен сапог, стращал его, Керенский вдруг представил тусклое утро на пустынном Голодае и собственный труп, обезображенный до неузнаваемости, или же пустынную зимнюю дачу в финских лесах и на крючке окоченевшее тело с заломленными за спину локтями… «Этого же самого, видимо, испугался Савинков… Потому и поспешил убраться!»
Как все нервные и чрезмерно экзальтированные люди, Керенский легко поддавался панике. Страх жестокой и неминуемой расправы так сильно на него подействовал, что он стал плохо соображать, и все дальнейшее прошло перед его глазамич как бы в банном пару. Нет, Троцкий своей свирепости нисколько не убавил. Он лишь вступал в права хозяина и властью наслаждался, как тот скрипач, когда у него появлялся Арон Симанович. И была минута, когда его, Керенского, будто поставили перед этим усталым грузным человеком с крупными властными морщинами на сильно изношенном лице… Потом вдруг увиделся смычок – и Керенский впал в настоящее обалдение, наповал сраженный серией сегодняшних открытий.Словно Саваоф из горнего облака, из своих немыслимых высот, скрипач спустился на грешную Русскую землю. Керенскому, сильно согрешившему, но в то же время и с известными заслугами, дана была аудиенция, и Саваоф, уже хозяйничая в покоренном мире, пообещал обмиравшему премьер-министру милостивое избавление от всяческих расправ.
Короче, Керенский был по-библейски взвешен и найден заслуживающим не только спасения, но и награды. Все-таки свой трудный «танец среди мечей» он исполнил удовлетворительно.
И бывший адвокат, сумевший протащить на своих рыхлых плечах невыносимый груз главы правительства, а под конец еще и главного военачальника, был милостиво оставлен жить – долго, безмятежно, обеспеченно…
Скрипач – это и есть один из «братьев» со специфической фамилией Фабрикант Владимир Осипович… Был и другой «брат» – Александр Осипович, исполнявший роль связного между масонскими организациями, которыми, как известно, Петербург (Петроград) был наводнен в последние пятнадцать лет перед крушением самодержавия.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Генерал Каледин, отвечая на запросы своих товарищей из Быхова о настроении казачества, недаром избегал уверенных ответов. Он видел: казаки устали от войны. К тому же близилась бурная южная весна, и руки природных хлеборобов тянулись к плугу, а не к шашке. Тем более что нашлись теоретики, доказавшие как дважды два: у казаков своя судьба и смешиваться им с мужичьем, с иногородними абсолютно не с руки. Отсюда родилась идея о самостийности. Казачество надеялось, что взбаламученной России, разоренной и начинавшей голодать, не до жиру, а быть бы только живу. Зачем ей лезть на Дон и Кубань? Своих забот по горло.
Так русские отлагались от русских, больше всего досадуя на то, что разговаривать приходится на одном родном языке. Торжествовал хуторской кулацкий принцип: я вас не трогаю, и вы меня не трогайте! Давайте жить каждый своей отдельной жизнью!
Лавр Георгиевич застал в Новочеркасске Деникина, Лукомско-го, Маркова, Романовского. Генерал Эрдели появился и уехал к себе на Терек. Помимо всего приближались выборы в Учредительное собрание. Большевики надеялись победить и тем самым узаконить свое пребывание у власти.
Свою семью он нашел в добром здоровье. Ее приютил войсковой старшина Дудоров. В Новочеркасск пробралась Наталья с мужем и теперь жила вместе с матерью. В доме сразу стало тесно. На ночь в столовой горнице раскладывали постели. Лавр Георгиевич стал подумывать отправить Таисию Владимировну с Юриком в Москву. Он видел: на Дону спокойной жизни не будет. Большевистская власть все яростней посматривала на «южную Вандею». Там ей виделась главная опасность. На требования Ленина и Троцкого выдать мятежных царских генералов казачья старшина пока спесиво заявляла: «С Дону выдачи нет!»
Надолго ли хватит их надменного казачьего духу? Первая встреча с генералом Алексеевым прошла натужно. Над обоими довлел груз недалекого прошлого. Лавр Георгиевич смирял себя памятью о том, что именно Алексеев спас их всех от скорого и бессудного расстрела. Сейчас спасенные генералы собрались здесь, на Дону, для борьбы с переворотчиками, с захватчика-ми… Это – помнилось. Но что делать с остальными гранями крепкой стариковской памяти? Многое, слишком многое никак не забывалось!
Неприязнь в отношения обоих генералов, недавних Верховных главнокомандующих, умело добавляли деятели местной «политической кухни» – такая уже образовалась и работала самозабвенно. Алексеева обидно уязвляли тем, что Корнилов не смирится со второю ролью. Тем более что в Новочеркасск вскоре прибыл эшелон Корниловского полка во главе с Нежинцевым и пробились остатки Текинского полка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89