Они слегка заспорили об отношении к отрекшемуся Николаю П. Инженер считал, что царь попросту сбежал со своего поста. Он не соглашался принимать в расчет даже принудитель-ные обстоятельства – в частности, предательское поведение высших генералов во главе с Алексеевым.
– Лавр Георгиевич, да побойтесь Бога! Вы только представьте на его месте Петра Великого. Ну? Да у него от этих генералов полетели бы пух и перья!
Он оказался горячим поклонником великого реформатора России, царя-плотника, царя-инженера (пусть и без институтского диплома). Завойко оправдывал даже ужасные кровопролития Петра:
– Да, был жесток. Никто не спорит. Да, ломал через колено. Но кому это на пользу-то пошло? Разве не нам, его наследникам? Ну так что же тогда толковать? Не будь его, мы бы до скх нор с фузеями сидели, заряжали с дула. А так… Полтава, Гангут, Нарва, Рига…
– Прутский поход, – усмехнулся Корнилов.
– Но зато Урал! – вскричал Завойко. – Металлургия, ядра, пушки… Да за одного Акинфия Демидова я ему прощу весь этот Прутский ужас. Что мы были бы без Петра? Заплыли бы от сонной дури. Что говорить – он искупал Россию в крови. Но… такая уж у нас судьба. В крови крестимся, через кровь и воскре саем.
Он объявлял себя сторонником самодержавия и даже, как военные, готов был принести присягу, но только при одном условии: на троне должен находиться умный, деятельный человек.
– Вспомните-ка Анну Иоанновну. Толстенная и пустомясая бабища. Немедленно нашелся могучий конюх с жеребячьей си лой. И… что вышло? Позорище на всю Европу. Немцы изнасило вали всю Россию.
Он помолчал, быстро и остро глянул на Корнилова и произнес:
– Как, впрочем, и сейчас.
Похоже, он подбирался к какому-то щекотливому вопросу, но до поры до времени осторожничал.
В отличие от Корнилова, человека военного, Завойко о делах российских рассуждал, как инженер. Он называл «восьмым чудом света» сооружение Транссибирской железнодорожной магистрали. Ведь чем построили? Тачкой и лопатой. А уложились в девять лет. Разве не чудо?!
Он славил природные таланты русского народа и уверял, что России сильно не везло с царями.
– Вы представляете, живи бы до сих пор Петр Великий… Хо-хо! Да весь мир копошился бы у нашего подножия. Надеюсь, вы читали Менделеева? К сожалению, Петры Великие рождаются даже не каждый век.
И вклеил, что в жилах сбежавшего Николая II текла едва ли не сотая доля природной русской крови.«Националист?» – стал понемногу догадываться Корнилов, повнимательней приглядываясь к собеседнику.
Ему вспомнился генерал Мартынов, товарищ по горьким дням германского плена. Ожесточенно споря о коварстве еврейского племени, они под конец рассорились. Лавр Георгиевич считал, что, восторгаясь искусной подлостью евреев, Мартынов тем самым смертельно оскорбляет русских. А такого примитива Корнилов решительно не принимал. Россия, считал он, слишком велика, она не по зубам этому злокозненному, но немногочисленному племени. На еврейскую убогость он насмотрелся по бесчисленным местечкам во время службы в Варшавском военном округе.
Завойко продолжал ругать сбежавшего царя. Безвольный, бесхарактерный, он сильно попустительствовал тому, что в изобильном российском огороде стали хозяйничать наглые и хищные козлы, совсем не русские, чужие. В отличие от Петра Великого этот последний царь с недоверием относился к своим предпринимателям, к своей промышленности. Ему казалось, что за границей все делается гораздо лучше. И вот итог – казенные заводы, поставленные Петром, мало-помалу умирают, а промышленность и небывало богатые недра уплывают в руки иноземцев.
Как инженер, Завойко знал состояние отечественной промышленности лучше военных. Он оглушил Корнилова потоком чужих имен, названиями иностранных фирм и компаний. Он умолк, но его глаза насмешливо светились, как бы вопрошая: «Ну, довольно?.. Или же еще?» Внезапно он спросил:
– А вообще, на кой черт мы ввязались в эту войну? Зачем? Какие национальные задачи мы решаем? Ради чего несем такие жертвы? Неужели вы всерьез верите, что наши, как вы их назва ли, союзнички возьмут да и отвалят нам Босфор и Дарданеллы? Смешно. Держите карман шире! Наоборот, они спят и во сне видят, как бы отобрать у нас последнее.
О причинах великой войны, о том, как умело втянули Россию в мировую бойню, у Корнилова нашлось достаточно времени подумать во время германского плена. Его постоянный собеседник генерал Мартынов в этом вопросе (как и во всех других) усматривал изощреннейшие козни самых ярых ненавистников России.
– Кстати, – спросил Завойко, – к вам еще не обращался месье Сико? Да, француз. Прохвост отменный. Советую гнать его в шею… А послы наших союзничков, господа Бьюкеннен и Пале– олог? Могут, могут заявиться. Тоже, как и Сико, не брезгуют ничем. Им сейчас дозарезу нужны наши солдатики. Да, пушечное мясо. Не могут же они посылать на смерть своих! Зачем это делать, если русские под боком?
Корнилов дал понять, что знает о возмутительном визите французского посла Палеолога к императору Николаю И. Аудиенция состоялась незадолго до февральской конференции союзни-ков… Далее Корнилов заметил, что несколько русских бригад все же отправились во Францию. Настырнейший Палеолог дожал безвольного царя.
Не переставая возмущаться бесстыжестью союзников, Завойко схватил карандаш и стал испещрять лист бумаги цифрами. Россия обладает мощными оружейными заводами: Сестрорецкий, Тульский, Ижевский. На них изготавливаются винтовки, прекрасные русские трехлинейки, не имеющие себе равных во всем мире. Кроме того, в России имеются артиллерийские заводы, патронные, снарядные. Одна беда: все эти заводы – казенные, то есть русские. Следовательно, все расходы на войну, на вооружение вернутся в государственную русскую казну. Этого союзники не могли допустить. Россия обязана была платить, нести расходы – союзники только получать и богатеть. Немедленно ввязались банки, биржи. Огромные средства ушли на взятки. Казенные заводы перестали получать заказы, зато иностранные – огребли чудовищные авансы.
– Вот вы артиллерист. Известна вам стоимость одной шрапне ли? Тогда позвольте сообщить. На наших казенных заводах шрапнель обходится в 15 рублей, на частных – в 35. Снаряд к 76-миллиметровому орудию: на казенных – червонец, на част ных – в полтора раза дороже. Фугасы: соответственно 42 и 70 рублей. Чувствуете разницу? Мы переплачиваем миллиарды. Это – не считая нашей крови. Вот что такое ангел на троне, Лавр Георгиевич!
– Но винтовок не хватало и не хватает! – возмутился Корни лов.
– Все правильно. А откуда же им взяться? Мы авансом отва лили американцам два миллиарда золотом. А что они поставили? Да десятой части не поставили! А в это время у нас простаивает Тульский завод. Вам известна его мощность? 250 тысяч винтовок. А знаете, сколько он выпустил? Только не упадите со стула – всего 16 штук!
– Он полюбовался произведенным эффектом.Мне как-то с одним французом довелось разговориться. Веселый человек, смеется. «Да у вас, говорит, заводы одного Петрограда превосходят весь Парижский промышленный район!» И все-таки мы лезем к ним, а не они к нам. Кредиты, займы… Наш должок только французам, да будет вам известно, составляет 27 миллиардов франков. Отдавать-то кто будет? Ни вы, ни я уже не отдадим. Просто не успеем. Значит, отдавать придется нашим деткам. А к тому времени еще проценты набегут. Хорошенькое же наследство мы им оставляем! Представляете, как они нас с вами будут поминать? И поделом…
– Вы сказали о двух миллиардах золотом. Аванс американ цам… Разве нельзя вернуть?
7 Заказ 306
– Вернуть? У них? – изумился инженер. – Да за кого же вы их держите? За круглых дураков? Так они вам и… Пытались! Даже меморандум сочинили. Знаете, что они ответили? «Мы договаривались вовсе не с вами, а с царем!» Дескать, и ступайте подальше.
– Но это же свинство! – возмутился Корнилов.
Вместо ответа инженер устремил на него долгий взгляд. Помолчав, он вдруг спросил:
– Вы ведь на фронте с первого дня?
– Конечно. А в чем дело?
– Еще один вопрос: а до фронта были в строю или… где?
– Да в чем дело? – Корнилов начал сердиться.
– Дело в том, что вы отстали, генерал. Чудовищно отстали! Фронт забирает человека целиком. Вы стали видеть только то, что сверху. Но вы же знаете… Не мне же вас учить! – Он произнес это раздраженно, с сердцем. В самом деле, зачем между умными людьми заниматься переливанием из пустого в порож нее?
Так разговор поворотил к тому, ради чего Завойко и напросился на знакомство.
– Лавр Георгиевич, неужели вы думаете, что нас бьют на фронте? Нас бьют здесь, в Петрограде. Да-да, здесь! – И он постучал пальцем о стол.
– Вы намекаете на Распутина? – осторожно осведомился Корнилов.
– Э, что Распутин! Ширмочка, и больше ничего. Вы, кстати, можете сказать, какой пост он занимал?
Корнилов изумился:
– Распутин? Да никакого, по-моему.
– В том-то и дело. А ему зачем-то учредили личного секрета ря. Как министру или там сенатору… И этим самым секретарем поставили не кого-нибудь, а Симановича, Арона Симановича, ужасно ловкого еврея. А этот самый Симанович, как удалось установить… Генерал, вся распутинская закавыка в этом самом Симановиче!
Корнилову сразу вспомнился плен и генерал Мартынов.
– Простите, но-о… Вы что же, думаете, во всем евреи вино ваты?
– А кто, по-вашему? Чухонцы?
– Да мы же сами и виноваты!
– Простите, генерал… не совсем понимаю. Вы пробовали по смотреть вокруг?
– Где? Где вокруг? На Невском? Не спорю. Но по России! Что же, одни евреи?
– Ах вы вот как ставите вопрос!
Но как же иначе-то? Иначе нельзя!Инженер пустился в рассуждения насчет черты оседлости. Ввели ее при Екатерине Великой и по предложению, между прочим, великого русского поэта Гавриила Державина. Установили своего рода засеку, чтобы не дать еврейству проникнуть в Восточную Россию, за Урал. Так ведь проникли же! В Сибири ими схвачена вся добыча золота, пушное дело, лесоторговля. Самые прибыльные отрасли – так уверял Завойко – в руках евреев. Вот вам и черта оседлости, вот вам и засека!
– Мы хвалимся, черт побери, что кормим хлебом всю Европу. И в самом деле кормим! Но был ли год, когда сама Россия не голодала? Не было. Ни одного! А перед войной – вы это долж ны помнить, – в 1911 году, неурожай поразил сразу 26 губер ний. На лебеде сидело 30 миллионов человек. Но русский хлеб все равно шел за границу. Сами умирали, но у Европы не отняли ни кусочка.
– Недоедим, а вывезем! – произнес Корнилов.
С угрюмым видом инженер побарабанил пальцами:
– Недоедали-то мы, а вот вывозили… – и не договорил.
Хлебный поток, и это знал в России каждый гимназист, традиционно шел через южные ворота империи – через Одессу. Торговцы хлебом, коммерсанты не думали о том, сколько русских мужиков подохнет с голоду, их волновала только прибыль.
– Лавр Георгиевич, – внезапно спросил Завойко, – вам ког да-нибудь приходилось сталкиваться с евреем-дураком?
– Мне? Н-ну как сказать… А почему это вас интересует?
– Не приходилось, вот в чем дело. Русских дураков – сколь ко угодно, но евреев – ни одного. Знаете, в чем дело? Никогда не догадаетесь! Все дело в том, что мы с вами живем в столицах. А чтобы бедному еврею попасть сюда, ему надо преодолеть процент ную норму. Вот и получается, что мы этой чертой оседлости устроили настоящее сито. Мелкое, но все же сито. И просеивают ся через него, просачиваются, пролезают самые ловкие, самые умные, а порой и мудрые. Как раз на эти пять процентов наше сито и рассчитано! Дураки и недотепы остаются там, в местечках. Сюда, в столицы, проникают самые из самых. А уж тут они… Вспомните-ка о ложке дегтя в бочке меда!
– Владимир Семенович, я в плену вот так же, как и с вами… Товарищ оказался там… Ну, что значит товарищ? По несчастью, как вы сами понимаете…
– И вы с ним, – подхватил Завойко, – спорили, что называ ется, до хрипоты. Он вам – свое, а вы ему – свое. Дескать, ну сколько их и сколько нас? Смешно же сравнивать! Я угадал?
– Да, в общем-то… Но разве я не прав? Завойко хмыкнул:
– По-вашему выходит, что ложка дегтя с бочкой меда ничего не сделает? Так прикажете вас понимать?С минуту, не меньше, они смотрели один другому в глаза.
– Владимир Семенович, я человек практический. Мне кажет ся, теории уже достаточно.
– Что ж, приятно слышать, – отозвался инженер. – Спра шивайте. Я для этого и пришел.
– Вы можете мне указать на-а… эту ложку дегтя, скажем так? А если можно, ткните пальцем. Я скорей пойму.
Это было приглашение к откровенному разговору.
– Что ж, приятно слышать, – охотно отозвался инженер. – В самом деле, теории достаточно. Это, собственно, моя вина – увлекся и разболтался. Не осудите великодушно! Как-никак, а встретить единомышленника в таком лице и на таком посту… Скажите, вас мой визит не удивил нисколько?
– М-м… Как вам сказать? Дело в том, что меня предупредил мой товарищ, генерал Крымов.
– А-а, Александр Михайлович. Люблю этого славного бурбо на. И ничего не могу с собой поделать. Очень ценный, очень современный человек! Мы как-то с ним… вот как и с вами… Но он хоть вас предупредил? Я же к вам не абы как, а послан, так сказать, уполномочен.
В гнилостном ненастном Петрограде инженер Завойко бросался в глаза своим необыкновенно загорелым лицом. Испеченность кожи до черноты поразительно контрастировала с ранней сединой. Зимой и летом инженер щеголевато ходил с непокрытой головой. На него невольно оглядывались прохожие.
Лавр Георгиевич догадался правильно: такой несмываемый загар человек мог обрести только в одном месте – в жгучих песках безводной Азии.
В Петрограде инженер Завойко появился совсем недавно. Отречение царя застало его у черта на куличках: в знойных казахских степях, на Эмбе, служащим на нефтепромыслах у Нобеля.
Владимир Семенович Завойко слыл в столичных деловых кругах человеком предприимчивым и загадочным. Он то появлялся на берегах Невы, то вдруг исчезал, и исчезал надолго. Двадцать лет назад, получив диплом инженера, пошел по дипломатической части и служил в Лондоне и в Париже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89