Она говорила это, она наклонив голову вперед. Это скрывало ее глаза.
Гарден вспомнил, что Сэнди не могла солгать ему, глядя в глаза. Любую
ложь, от "В химчистке нечаянно испортили твой ужасный желтый пиджак" до "Я
не знаю, что случилось с "Ролексом", что подарила тебе миссис Вимс". Сэнди
всегда лгала ему, наклонив голову и рассматривая свои туфли. Она поднимала
глаза только тогда, когда думала, что он поверил ей.
- Что ты хочешь, Сэнди? - мягко спросил он.
- Быть с тобой. Делить с тобой все. - Она глянула на него, но ее
глаза были скрыты тенью век от падающего сверху света. Казалось, они
вспыхивали каким-то тайным триумфом.
- Хорошо - сказал он. - Хочешь есть?
- Да.
- Я знаю место, где завтракают ловцы крабов перед выходом в море. Там
можно получить приличный кофе и блюдо бисквитов.
- Покорми меня, Том.
Она подошла к нему в кольце света. Руки ее, с длинными, тонкими
пальцами и красивыми ногтями, покрытыми рубиновым лаком, обняли его. Ее
тело прильнуло к нему. Кончик языка раздвинул его губы в поцелуе. Как
всегда.

СУРА 2. ДУХИ ПУСТЫНИ
И старые, и юные умрут
Чредой уйдут, побыв недолго тут
Нам этот мир дается не навеки,
Уйдем и мы, и те, кто вслед придут
Омар Хайям
Старик ухватил уголек корня терновника при помощи стальными щипцами и
прикоснулся им к куску смолы в своей чаше. Смола задымилась. Он быстро
направил едкий дым, через смесь воды и вина в кальян, чтобы очистить его,
и только потом вдохнул его.
Стены комнаты стремительно понеслись ему навстречу, словно внезапный
конец долгого падения. Дым успокоил боль в суставах и пульсацию в старых
шрамах, он поплыл на своих подушках, не чувствуя тела. Усмешка кривила его
губы, пока они не сложились буквой "О". Его глаза закрылись.
Золотые гурии, одетые в дым, гладили холодными пальцами его лоб и
бороду. Другие массировали его конечности и расслабленный живот.
Где-то струились фонтаны, разговаривая с Шейхом Синаном звонкими
голосами. Голоса шептали ему о фруктах размером с его кулак и спелых, как
грудь девушки. Колыхались широкие листья, навевая прохладу и грезы о
ласках. Сок этих фруктов...
Холодный ветер коснулся лица Старика, осушив пленку пота. Колыхнулся
закрывающий вход ковер, чьи-то пальцы сжали гладкую ткань на его груди,
дернули за белые волосы.
- Проснись, Старик!
Веки Шейха Рашида эд-Дина Синана распахнулись.
Черные глаза юного Хасана уставились на него. Он был самым молодым из
хашишиинов, совсем недавно прошедшим обряд посвящения. Но он уже успел
завоевать авторитет и напрямую разговаривал с самим Синаном - Главой
Общины. Словно само его имя - Хасан - такое же, как у Хасана ас-Сабаха,
давно умершего основателя Общины ассасинов - давало ему такое право, на
которое он не мог претендовать ни по возрасту, ни по положению.
- Что тебе нужно? - спросил Синан дрожащим голосом.
- Я хочу, чтобы ты пробудился во всеоружии своей мудрости.
- Зачем? Что случилось?
- Христиане у ворот.
- Много христиан? И ты разбудил меня только из-за этого?
- Похоже, они не собираются убираться. Они стали лагерем будто для
осады.
- Они опять надоедают своими требованиями?
- Как обычно: чтобы мы вышли и сражались.
- Тогда зачем же ты разбудил меня?
- С ними тамплиеры.
- А! Под предводительством брата Жерара, ты полагаешь?
- Нет - насколько я мог видеть.
- Так значит ты смотрел только со стен.
- Это правда, молодой человек был близок к замешательству.
Голос шейха Синана приобрел твердость.
- Иди и посмотри вблизи и лишь потом зови меня из Тайного Сада.
- Да, мой господин Синан, Хасан слегка поклонился один раз и вышел.

Бертран дю Шамбор начал подозревать, что его обманули.
На третье утро осады Аламута он стоял перед своим шатром. Красные
лучи восходящего солнца показались в расселине горы за шатром и осветили
усеченный утес, возвышающийся перед ним. Свет окрасил серые камни в цвета
осенних листьев, которыми полны в это время года долины Орлеана. Утес
незаметно переходил в крепостные стены. Только очень острый глаз мог
заметить, где желобки покрытого эрозией камня переходят в штриховку
каменной кладки.
Если считать гору за основание крепости, то высота ее стен была более
двух сотен футов. У Бертрана не было ни лестниц, ни крюков, ни веревок,
чтобы взобраться на вершину.
А даже если бы они и были, ни один человек не смог бы взобраться на
такую высоту, когда сверху на него летят стрелы и сыплются камни.
Остроконечные палатки лагеря были еще в тени, в глубокой расселине
между Аламутом и противоположной горой. По ней шла единственная дорога к
крепости, по крайней мере, единственная, которую можно было видеть и о
которой можно было говорить, и слабой струйкой тек ручей. Этот ручей
возможно мог питать, колодцы внутри крепости. Между дорогой и водой,
зажатыми меж отвесных скал, и разместились палатки людей и коновязи.
Бертрану понадобилось полтора дня, чтобы убедить своих рекрутов в
том, что они должны пить и брать воду выше по течению, а мыться и
облегчаться ниже. Некоторые из них до сих пор не беспокоились об этом.
Хотя это и были основы воинского искусства.
Список того, что Бертран не мог сделать, был длиннее, чем список его
возможностей.
Он не мог построить осадные машины. Не только из-за того, что здесь
не было места для их постройки как не было места и для маневра, но главное
- здесь не было дерева - и невозможно было купить за сирийские динары. Это
была страна, где вооруженные христианские воины на конях были дороги, но
простые доски и брусья были еще дороже.
Он не мог начать общий штурм. Дорога, ведущая к крепости, извивалась:
сначала на север, потом на юг, затем снова на север... И за каждым
поворотом ожидали сарацины. Перед поворотом склон холма под дорогой они
превращали в крутой обрыв, а склон над дорогой защищали стеной камней. Так
что оставался очень узкий проход, достаточный лишь для того, чтобы рядом
могли проехать два вооруженных всадника. В ста шагах от каждого такого
прохода располагался отряд сарацинских стрелков. Они пили охлажденные
соки, ели фрукты и сладости и посылали стрелы в прорези шлемов тех
христиан, которые пытались проехать.
Он не мог пройти через страну, где каждый поворот перегорожен. За
сотни лет войны сарацины так поработали над скалами, что даже швейцарский
пастух дважды подумает о восхождении. Воины Бертрана хорошо дрались
верхом, хотя могли бы, ради славы, карабкаться на стены с помощью лестниц
или передвижных башен. Но они никогда не согласились бы на медленную,
методичную осаду с кирками и лопатами, с канатами и механизмами против
неприятеля, который скатывает камни и осыпает стрелами. Бертран рассчитал,
что из каждых десяти, кто пойдет на штурм, лишь двое смогут достичь ворот
цитадели. То же мог просчитать и каждый его воин и отказаться от платы.
Он не мог вести осаду по всем правилам, так как не было возможности
контролировать все пути в форт. Невозможно было узнать, страдает ли
неприятель от голода и столкнется ли он с этой проблемой в течение года
или будет смеяться над ним с высоты стен.
Он не мог найти другой путь в крепость. Возможно, туда и ведет
какой-нибудь тайный ход, но узнать это можно было, лишь расспросив местных
жителей, которые все были сарацинами. Возможно, за золото они могли бы ему
кое-что рассказать, а затем вывести его прямо под стрелы защитников,
особенно ночью.
Он не мог точно знать состояние умов в стане неприятеля - ключевой
момент для всякой осады. Он мог лишь предполагать, что шейх Синан и его
хашишиины не слишком-то озабочены присутствием христиан в долине.
Так думал Бертран дю Шамбор на исходе утра третьего дня осады, сидя в
своем шатре и считая деньги и дни осады. Его люди были вполне довольны,
кормя лошадей, точа клинки, смазывая маслом кольчуги и поедая свой рацион.
Они будут делать это, пока не выйдет все продовольствие и динары, а потом
они могут уйти.
И что тогда?

Первый человек умер ночью.
Бертран и его хирург поспорили относительно времени его смерти. Врач
отмечал черноту крови вокруг раны на шее Торвальда де Хафло, окостенелость
его конечностей, пурпурную темноту ляжек и ягодиц, которую врач описывал
как просачивание крови.
Бертран возражал ему, указывая на невозможность установленного им
времени смерти - около середины ночи, когда все в лагере спят. Все, кроме
тех, кто стоит на страже вдоль дороги и у коновязи. Если бы какой-нибудь
сарацин проник в лагерь и нанес сэру Торвальду несколько ножевых ран, тот
разбудил бы всю долину шумом драки и своими пронзительными криками. Все
могло произойти раньше, говорил Бертран, когда люди были заняты игрой и
выпивкой. Или позднее, когда они просыпались, лязгая своими доспехами и
горшками.
- Нет - возражал хирург. - Обратите внимание на расположение этих
разрезов. Посмотрите на ткани вокруг раны. Удар вертикально прошел между
сухожилиями и кровеносными сосудами шеи. И когда лезвие дошло до
позвоночника, кровь растеклась между позвонками.
- И что же это, по твоему, означает? - хмуро спросил Бертран.
- Это не норманнский нож, с тупыми краями. Это лезвие, которым можно
бриться, Господин, изготовленное человеком, который может вытащить желчный
пузырь у вас из живота, а вы ничего не почувствуете.
- Итак?
- Вы же военный человек, сэр Бертран. Вы думаете сбросить человека с
лошади и сбить его с ног, когда он одет в стальной шлем и кольчугу.
Ассасин, убийца, который держал этот нож, знал о костях, мускулах и
кровеносных сосудах не меньше хирурга. Он знал, как воткнуть кинжал -
очень острый кинжал - в спящего человека, чтобы тот не проснулся.
- Но как же он проник в эту палатку?
- Он крался в тени. Он следил, чтобы не наступить на оружие, которое
ваши люди раскидывают между палатками. Человек, который захочет сделать
это, может двигаться, не поднимая шума.
- Домыслы, - фыркнул Бертран. Никаких сарацинов не было в лагере.
Этот убийца кто-нибудь из лагеря. Может быть, у него была месть к сэру
Томасу, из-за прошлых дел.
- Вы хорошо знаете ваших людей.
- Конечно. И мы лучше проведем осаду, если вы не будете рассказывать
ваши сказки о крадущихся ассасинах.
- Конечно, господин, - хирург склонил голову. - Я преклоняюсь перед
вашим суждением об этих вещах.
И врач покинул Бертрана дю Шамбора, чтобы приказать оруженосцам рыть
могилу.

Хасан ас-Сабах полз по камням, чувствуя их подвижность и вставляя
незакрепленные в сухую почву своими голыми ногами. Пальцы ног были длинные
и крючковатые, и когда он поворачивал ногу, сухожилия выступали вокруг
мясистых подушек пальцев. Кожа вокруг кривых и ороговелых ногтей кожа была
собрана белыми полукружьями.
Сто двадцать девять лет исполнилось этим ногам. Они видели дорог, в
башмаках и без них, больше чем ноги самого старого верблюда на Дороге
Пряностей. Несмотря на это, ноги Хасана были ногами молодого человека, с
сильной стопой, хорошо оформленными мускулами и правильно расположенными
костями.
Его лицо с широкими усами и глубоко сидящими глазами, было бы лицом
молодого человека, если бы не многочисленные морщины. Волосы его были
толстыми и черными, вились, как у юного пастуха. Мускулы играли, когда он
спускался по скалистому склону, перебирался через медленный поток по
камням, пробираясь в лагерь христиан.
Это была седьмая ночь осады Аламута. Хотя шейх Синан приказал ему
самому следить за пришельцами, Хасан перепоручил эту работу подчиненным
хашишиинам, - до сегодняшнего дня, когда он сам решил увидеть этих людей.
И не покидая Орлиного гнезда, он знал, что скоро наступит время
устрашения. Запертые в долине из-за своего собственного упрямства и
ложного понятия доблести, христианские рыцари победят себя сами. Жара,
жажда, соленый пот и подавленное желание действовать любой ценой
несомненно сделают свое дело. Оставленные на три недели в этой узкой
долине, они могут съесть себя живьем.
Но Хасан, почти столетие, тайный Глава хашишиинов, хотел подтвердить
свою репутацию. Человек может сойти с ума в этих местах, и этому никто не
будет удивляться. Но счесть себя побежденным ночным ветром, укусом
скорпиона и по приговору духов - это уже легенда.
В какой же шатер заглянуть? Выбрал ли христианский военачальник самый
большой для себя и своих слуг, как поступил бы сарацинский? Или он выбрал
самую маленькую палатку для собственных нужд и разместил своих людей с
относительными удобствами? Это вполне могло быть в духе их странных
представлений о братстве и равенстве.
Хасан ас-Сабах выбрал самую маленькую палатку, вытащил свой кинжал и
поднял ее край.
Кислый запах мужских тел, непривычных к ежедневному ритуалу омовения
и очищения ударил ему в лицо. Хашишиин отвернулся, стараясь дышать
маленькими глотками, и прислушиваясь к тому, что происходило внутри.
Храп идущий в двух ритмах, то совпадал по фазе, то расходился, как
два колеса разного размера, едущие по одной дороге. Определенно здесь два
человека. Может быть, начальник и его оруженосец?
Хасан поднял край повыше и полез в теплую влажную темноту. Его глаза
быстро привыкли к темноте. Он различил две фигуры под сенью палатки, через
ткань которой виднелись звезды. Один спал, вытянувшись на низкой походной
кровати из деревянных перекладин и веревок. Другой прикорнул у него в
ногах.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6