Туда
низвергали жертвы грозным подземным богам и Эриниям. Таис еще не думалось
об Аиде, и она не совершила ничего, чтобы опасаться богинь мести. Правда,
боги завистливы! Яркая красота, веселье, успех и поклонение - все, чем
была избалована Таис с пятнадцати лет, могут навлечь их гнев, и тогда
последуют несчастья. Мудрые люди даже нарочно хотят, чтобы удачи
перемежались с неудачами, счастье - с несчастьями, считая, что этим они
предохраняют себя от более сокрушительных ударов судьбы. Таис это казалось
нелепым. Разве можно купить себе счастье, склоняясь перед богами и моля о
ниспослании несчастья? Коварные женщины-богини сумеют нанести удар
настолько болезненный, что после него любое счастье покажется горьким.
Нет, лучше, подобно Нике, подниматься на вершину утеса и, если уж падать с
него, то навсегда...
Таис оторвалась от созерцания огонька над Баратроном и подумала, что
завтра надо испечь магис - жертвенный пирог Гекате - богине перекрестков,
далеко разящей и не пропускающей запоздалых путников. И еще жертву Афине
Калевтии - богине дорог. А там не забыть Афродиту Эвплою - богиню
благоприятного плавания. Об этом позаботится Эгесихора.
Легкие, быстрые шаги Таис четко отдавались под колоннадой ее любимого
храма Нике Аптерос, на ступенях которого она посидела, глядя на крохотные
огоньки, кое-где, как разбросанные ветром светлячки, мерцавшие на улицах
милого города; на маяк в Пирее и два низких фонаря Мунихии. Наверное,
корабль с Эгесихорой уже вышел в Саронский залив, держит путь на юг, в
недалекую Эгину.
Таис спустилась к Агоре и, когда шла мимо старого, запустелого храма
Ночи - Никтоона, сразу два "ночных ворона" (ушастые совы) пролетели с
правой стороны - двойное счастливое предзнаменование. Хотя и вокруг Афин,
и в самом городе водилось множество этих священных птиц богини Афины,
такое совпадение случилось с Таис впервые. Облегченно вздохнув, она
ускорила шаги к угрюмым и массивным стенам древнего святилища Матери
Богов. С упадком древней минийской религии святилище стало государственным
архивом Афин, но те, кто продолжал верить во всемогущество Реи и женского
начала в мире, приходили сюда ночью, чтобы, приложив лоб к угловому камню,
получить предупреждение о грозящей опасности. Таис долго прижималась то
лбом, то висками к отполированному веками камню, но не услышала ни легкого
гула, ни чуть ощутимого дрожания стены. Рея-Кибела не знала ничего, и,
следовательно в ближайшее время гетере ничего не угрожало. Таис почти
побежала к Керамику, своему дому, так быстро, что недовольный Талмид
заворчал позади. Гетера подождала атлета, обняла его за шею и наградила
поцелуем. Слегка ошеломленный, богатырь вскинул ее на руки и, несмотря на
смешливый протест, понес домой.
В день отплытия, назначенный Таис, погода изменилась. Серые облака
громоздились в горах, низко висели над городом, припудрили пеплом
золотистый мрамор статуй, стен и колонн.
Эвриклидион, сильный северо-восточный ветер, оправдал свое название
"вздымающего широкие волны" и быстро гнал маленький корабль к острову
Эгине.
Таис, стоя на корме, повернулась спиной к уходящему назад берегу
Аттики и отдалась успокаивающей качке на крупной зыби. Из памяти не
выходила вчерашняя встреча с незнакомым ей человеком, воином, со следами
ран на обнаженной руке и шрамом на лице, полускрытым бородой. Незнакомец
остановил ее на улице Треножников, у статуи Сатира Перибоэтона ("Всемирно
известного"), изваянного Праксителем.
На нее в упор смотрели проницательные глаукопидные глаза, и гетера
почувствовала, что этому человеку нельзя сказать неправду.
- Ты - Таис, - сказал он тяжелым низким голосом, - и ты покидаешь
наши Афины следом за Хризокомой-спартанкой.
Таис, дивясь, утвердительно склонила голову.
- Плохо идут дела в Афинском государстве, если его покидает красота.
Красота женщин, искусства, ремесел. Прежде сюда стекалось прекрасное,
теперь оно бежит от нас.
- Мне кажется, о незнакомец, что мои сограждане куда больше заняты
тем, чтобы перехитрить соперников в войне и торговле, а не любуются тем,
что создали их предки и их земля.
- Ты права, юная. Запомни - я друг Лисиппа, скульптора, и сам
скульптор. Скоро мы отправимся в Азию, к Александру. Тебе не миновать той
же цели - раньше или позже мы встретимся там.
- Не знаю. Навряд ли. Судьба влечет меня в другую сторону.
- Нет, так будет. Там Лисипп - он давно хочет повидаться с тобой. И я
тоже. Но у него свои желания, у меня - другие...
- Поздно, - сказала гетера, искренне сожалея. Внимание одного из
величайших художников Эллады льстило ей. Красивые легенды ходили о любви
Праксителя к Фрине, Фидия - к Аспазии.
- А я не говорю: сейчас! Ты слишком юна. Для наших целей нужна
зрелость тела, а не слава. Но время придет, и тогда не отказывай.
Гелиайне!
Незнакомец, так и не назвав себя, удалился широким, полным
достоинства шагом, а смущенная гетера поспешила домой...

3. БЕГСТВО НА ЮГ
Стоя на палубе легкого судна, Таис думала о незнакомце. Неужели,
когда сила жизни слабеет в народе и стране, тогда красота оскудевает в ней
и ищущие ее уходят в иные земли? Так случилось с Критом, с Египтом.
Неужели пришла очередь Эллады? Сердце сжимается при одном воспоминании о
дивном городе Девы. Что перед ним Коринф, Аргос, ныне сокрушенные Фивы?..
Неловко ступая по качающейся палубе, к Таис подошла Клонария.
- Ты хочешь есть, госпожа?
- Нет еще.
- Кормчий сказал, что скоро Гераклея. Смотри, Эгина уже вся встала из
моря.
- Где Гесиона?
- "Рожденная змеей" спит, как ее прародительница.
Таис рассмеялась и погладила девушку по щеке.
- Не ревнуй, буди "Рожденную змеей".
Гесиона, наскоро плеснув в лицо морской воды, появилась перед своей
хозяйкой. Таис спросила фиванку о ее дальнейших намерениях. Хоть Гесиона
умоляла взять ее с собой, гетере казалось, что та совершает ошибку,
покидая Аттику, где больше возможностей отыскать отца. Самый большой в
Элладе рынок рабов был в Афинах. Ежедневно на его помостах продавали по
нескольку сотен людей. Через торговцев, связанных со всеми городами Эллады
и окружающих Внутреннее море стран, была надежда узнать что-нибудь о
философе Астиохе. Гесиона призналась, что после ночного появления
Эгесихоры ходила к прорицателю. Он потребовал какую-либо вещь,
принадлежащую ее отцу. Фиванка не без страха вручила ему маленькую гемму
на тонкой цепочке, которую она прятала в узле своих волос. На зеленоватом
"морском камне" - берилле - искусный камнерез воспроизвел портрет ее отца;
тот подарил его дочери в ее нимфейный (невестин) день - всего три года
тому назад. Прорицатель недолго подержал гемму в своих странных пальцах с
квадратными концами, вздохнул и с непоколебимой уверенностью заявил, что
философ мертв и вероятно, та же участь постигла брата Гесионы еще на
стенах их города.
- Теперь у меня только ты, госпожа, - сказала Гесиона, упорно называя
так Таис, несмотря на запрещение, - как же мне не следовать за тобой и не
делить судьбу? Не отвергай меня, хорошо? - девушка прижалась к коленям
Таис.
- Видно, судьба! - согласилась Таис. - Но я не жена и не дочь
аристократа, не царского рода, всего лишь гетера, игрушка судьбы, всецело
зависящая от случая.
- Я никогда не покину тебя, госпожа, что бы ни случилось!
Таис посмотрела на фиванку лукаво и знающе, слегка высунув кончик
языка, и девушка вспыхнула.
- Да, да! Власти Эроса страшится сама Афродита, что же делать нам,
смертным?
- Я не люблю мужчин, - с отвращением воскликнула Гесиона, - а если
полюблю... убью его и себя!
- Ты гораздо больше девочка, чем я думала, глядя на твое тело, -
медленно сказала гетера, прищуривая глаза, чтобы разглядеть открывшуюся
Гераклейскую гавань.
Их поджидали, верно рассчитав сроки плавания. Таис увидела Эгесихору,
окруженную группой воинов, могучая стать которых была заметна издалека. В
тот же день корабль, увезший Эгесихору из Афин и стоявший в Гераклее в
ожидании Таис, вышел в трехдневное плавание к Гитию, недалеко от устья
реки Эврота, в самой глубине Лаконского залива, где снаряжались
спартанские суда. Если бы Эвриклидион продолжал дуть, то плавание
сократилось бы до двух дней, но в это время года северо-восточные ветры не
были устойчивыми.
Друг Эгесихоры находился в Гитии, собирая свой большой отряд.
Кораблем командовал его гекатонтарх - сотник, не понравившийся Таис
слишком откровенными взглядами, которыми он старался пронизать ее
химатион. Но Эгесихора помыкала воином как хотела, не стесняясь
откровенного обожания со стороны меньших начальников и простых
копьеносцев, исполнявших роль гребцов, и старого кривого кормчего, чей
единственный, круглый, как у циклопа, глаз успевал замечать все
творившееся вокруг. Малейшая неточность в ударе весла, несвоевременная
отдача рулей, чуть-чуть замедлившая ход корабля - все вызывало резкий
окрик, за которым следовала ядовитая шутка. Воины прозвали старого
кормчего Финикийцем, но относились к нему с почтением.
Воды Лаконского залива, гладкие, как голубое зеркало дочери Лебедя,
подаренное ей самой Афродитой, казалось, замедляют ход судна подобно
густому напитку. На полпути, против мыса Кипарисов, море стало
травянисто-зеленым. Сюда доходили воды Эврота - большой реки, в верховьях
которой - в двухстах сорока стадиях от гавани - стояла столица Лакедемонии
- Спарта. Слева высился крутой, скалистый и суровый кряж Тайгета -
знаменитое на всю Элладу место, куда относили новорожденных, у которых
знатоки из старейшин находили недостатки сложения или здоровья.
Приблизилось устье Сменоса с пристанью Лас, заполненной множеством
маленьких судов. Корабль прошел мимо нее, огибая широкий мыс, за которым
находилась главная, гавань Лакедемонии - Гитий.
Причалили к южной бухте, там, где крутой склон мыса загибался на
север, запирая внутреннюю часть гавани. Глубокая вода стояла темным
зеркалом, хотя несущий дождевые облака Нот - южный ветер - с силой
срывался с прибрежной гряды, ударяя в противоположный край залива. Палуба
корабля оказалась локтя на четыре ниже пристани и обтертые бревна ее
закраины - на уровне голов Таис и Эгесихоры, стоявших на корме. Обеих
гетер, одетых в яркие хитоны, Таис - в золотисто-желтый, а спартанка - в
черный, как ночь, удивительно оттенявший золотую рыжину ее волос, заметили
сразу. С криком "Элелеу!", "Элелеу!" к ним подбежало несколько воинов и
впереди всех бородатый гигант Эоситей, протянувший обе руки Эгесихоре. Та
отклонила помощь Эоситея и показала ему на переднюю часть корабля, где под
навесом из тростника переступали копытами четыре коня. Спартанцы застыли в
не меньшем восхищении, чем перед женщинами, когда воины и два конюха
начали осторожно выводить косящихся, прядающих ушами жеребцов. Пара
дышловых была Той редкостной масти, что афиняне зовут левкофаэс -
ослепительно белые, а пристяжная пара - левкопирры, или золотисто-рыжие,
под цвет своей хозяйки. Сочетание белого с золотым считалось особенно
счастливым с тех пор, как от древнего Крита пришло искусство делать
хризоэлефантинные статуи богов.
С пристани спустили мостки. Один из дышловых жеребцов, шедший первым,
вдруг отказался ступать на гнущееся дерево и прыгнул прямо на пристань.
Судно накренилось от мощного толчка, и второй белый конь, последовавший за
собратом, не смог выскочить из корабля, а, зацепившись передними копытами
за край пристани, остался стоять на дыбах. Корабль начал отходить от
причала. Щель между стенкой и бортом стала увеличиваться. Эгесихора
увидела, как в усилии удержаться напряглись все мышцы коня, вздулась
большая жила на боку живота. Спартанка бросилась к коню, но ее опередил
спрыгнувший с причала воин. Судно качнулось, копыта лошади начали
соскальзывать с бревна, но воин с удивительной отвагой и силой подтолкнул
жеребца под круп, буквально выбросив его на пристань. Он не сумел избежать
удара задних ног и упал на шаткую палубу, однако тотчас же поднялся
невредимый.
- Хвала Менедему! - крикнул предводитель спартанцев, а Эгесихора
наградила силача горячим поцелуем.
- Ха, ха! Смотри, Эоситей, как бы не упустить свою хризокому!
- Нет, не бывать!
Вождь лакедемонян спрыгнул на судно, схватил Эгесихору и в мгновение
ока оказался на пристани. По сходням повели золотистых жеребцов, а Таис
осталась на корме, смеясь над усилиями подруги освободиться от мощных
объятий. Герой Менедем стоял на палубе, замерев от восхищения перед
черноволосой афинянкой, чей медный Загар и серые глаза подчеркивались
желтым хитоном. Спартанец был одет только в эпоксиду - короткий хитон,
закрепленный на одном плече. Единственным признаком воина на нем был
широкий пояс. В борьбе с лошадью хитон упал с плеча, обнажив спартанца до
талии. Таис с любопытством разглядывала его, вдруг вспомнив Поликлетова
Копьеносца, моделью которому служил тоже лакейский юноша. Менедем обладал
столь же могучим торсом, шеей и ногами, как знаменитая статуя. На выпуклой
широченной груди могучими плитами лежали грудные мускулы, нижним краем
немного не достигая правильной арки слегка выступающего реберного края.
Ниже брюшные мышцы были столь толсты, что вместо сужения в талии нависали
выступами над бедрами. Такая броня брюшных мускулов могла выдержать удар
задних ног бешеного коня без всякого вреда. Самое узкое место тела
приходилось на верхнюю часть бедер, хотя их мускулы и особенно голени
вздувались широко выше и ниже колен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12