Последовало изумленное молчание. Еще ни разу, сколько могли запомнить служащие, госпожа Дакс и барышня Дакс не приходили вместе в контору на улице Террай. Все пишущие машинки инстинктивно остановились.
Господин Дакс очень высоко поднял тонкие брови. Однако его изумление не было демонстративным.
– Почему вы пришли сюда? – спросил он.
– Потому что…
Госпожа Дакс произнесла это «потому» с горячностью, но она тотчас же остановилась и взглядом указала на пятерых служащих.
– Сюда, – указал господин Дакс.
Он прошел впереди жены в склад. Барышня Дакс молча и как бы готовая ко всему шла за матерью.
Закрыв дверь, господин Дакс повернул выключатель. Зажглась переносная лампа, теперь подвешенная к стене на крюке. Обширное помещение, наполненное сложенными в порядке тюками, осветилось слабым желтоватым светом.
– Ну? – спросил господин Дакс.
– Ну! – закричала госпожа Дакс, сразу же выйдя из себя, и ее марсельский акцент возродился, как в минуты самых сильных волнений. – Ну, мы пришли сюда, оттого что эта девица не хочет больше выходить замуж!
– Не хочет больше чего?
– Не хочет больше выходить замуж! Я, кажется, ясно говорю, не так ли? Алиса не хочет больше выходить замуж. Она отказывается выходить за вашего доктора! Поняли?
Господин Дакс почел лишним отвечать. Он спокойно снял с крюка электрическую лампу и поднес ее к самым глазам барышни Дакс. Потом:
– Что означает эта шутка? – рассвирепел он. Все это происходило во вторник, 11 октября 1904 года. А с пятницы 23 июля 1884 года, дня своего рождения, никогда еще барышня Дакс не сопротивлялась отцовской или материнской воле. Но, без сомнения, времена таинственным образом изменились. Оттого что на вопрос господина Дакса, вполне походивший на приказание, барышня Дакс отвечала голосом решительным, хоть и очень тихим:
– Это не шутка.
В резком свете электрической лампочки лицо барышни Дакс казалось задумчивым и упрямым. Господин Дакс посмотрел на опущенные ресницы, сжатые губы, вертикальную складку на лбу. Никакого бунта не было в этом лице; в нем была решимость – обдуманная, спокойная, непоколебимая.
Господин Дакс, привыкший к постоянному и немедленному подчинению, вместо того чтоб удивиться, пришел в бешенство:
– А? – сказал он гневно. – Это не шутка? Что же это в таком случае? Неисполненное обещание? Нарушенное слово?
Барышня Дакс осмелилась прервать его:
– Я не…
– Зато я дал слово! Я дал слово, и я спрашивал тебя, прежде чем дать слово. Что? Разве тебя силой выдают замуж? Согласилась ты или нет?
– Я согласилась, но…
– Но теперь ты отказываешься? Немного поздно! Ты сказала да, и будет да.
Сухим жестом он повесил лампу на место, давая понять, что разговор прекращен и визит окончен. Но в то время как он протягивал руку к дверной ручке, он остановился, пораженный: стоявшая неподвижно барышня Дакс отчетливо качнула головой слева направо и справа налево.
– Что? – спросил господин Дакс. – Ты не поняла?
– Я не пойду за господина Баррье.
Сказано это было очень тихо, но таким решительным тоном, что господин Дакс, окончательно сбитый с толку, остолбенел. И госпожа Дакс, от нетерпения переступавшая с ноги на ногу, ринулась в битву:
– Она не пойдет за него! Слыхано ли это! Двадцатилетняя девчонка, которая «не пойдет!» И которая командует отцом с матерью!
Господин Дакс тем временем раздумывал. Быть может, он начинал уважать эту неожиданную энергию, которая ему сопротивлялась. Быть может, он почувствовал, как в тайниках его души пробуждается отцовский инстинкт: конечно, в ней, как и в нем, текла добрая севенская кровь, в этой девочке, до сих пор такой тихой, и она прорвалась вдруг, властная и упрямая! Менее резко господин Дакс спросил:
– Отчего?
И так как его дочь продолжала молчать, он повторил:
– Отчего? Ты не хочешь пойти за господина Баррье? Я думаю, это не пустой каприз. У тебя должен быть повод. Скажи.
Фраза, некогда слышанная и вечно живая в памяти, просилась с губ барышни Дакс:
– Я не хочу пойти за него, оттого что он не любит меня и оттого что я не люблю его.
– Что она говорит? – закричала возмущенная госпожа Дакс.
Но господин Дакс движением руки приказал ей замолчать. Теперь он рассуждал совсем спокойно, как хладнокровный человек.
– Что он тебя не любит, ты не можешь знать. Твоя мать и я, заботясь по мере сил о твоей пользе, напротив, решили, что он любит тебя. Что ты не любишь его – ты знаешь об этом еще того меньше. Девушка может ясно узнать себя только на следующий день после свадьбы. Поэтому твои доводы ничего не стоят. Есть у тебя другие доводы? Отвечай.
Барышня Дакс продолжала молчать.
– Других доводов нет? В таком случае…
Он вместо конца фразы пожал плечами, но барышня Дакс, по-прежнему в высшей степени тихая и упорная, еще раз качнула головой справа налево и слева направо:
– Я не пойду за господина Баррье.
– За кого же ты пойдешь в таком случае? – спросил внезапно господин Дакс. – Да, за кого? Ты, верно, нашла другого, не так ли? Ты любишь… Ты воображаешь, что любишь кого-нибудь?
Зардевшись, барышня Дакс отодвинулась назад:
– Никого!
– Никого? В таком случае…
– Я не пойду за господина Баррье.
На этот раз господин Дакс недоверчивым взглядом испытующе оглядел лицо дочери. Наконец он холодно сказал:
– Увидим. У меня нет никакой возможности принудить тебя выполнить данное слово. Но я могу заставить тебя подумать. Ты подумаешь. Не забудь, что ты несовершеннолетняя и что тебе необходимо иметь мое согласие на брак по твоему вкусу. Что? Ты не думала об этом? Оставь! Я не дурак! И я ясно вижу тебя насквозь. Ты сейчас же вернешься домой. Ты отправишься к себе в комнату и останешься там. Это разбивает твои планы, потому что ты не можешь разгуливать? Тем хуже и тем лучше! Ты послушаешься.
Барышня Дакс внезапно подняла голову. В ее глазах сверкал гнев. Господин Дакс бесстрастно обернулся к жене:
– Вы будете так любезны и приставите к дверям вашу горничную. И вы будете отныне постоянно следить за вашей дочерью. А теперь уходите обе!
Он распахнул дверь и погасил лампу. В конторе служащие, охваченные при появлении хозяина прилежанием, трудолюбиво склонились над работой.
– Что касается господина Баррье, я сам предупрежу его. Или, вернее, пока не стану. Ступайте!
Дверь хлопнула.
На улице госпожа Дакс, которая только что опешила и чуть не задохнулась перед смелостью дочери-бунтовщицы, захотела взять свое:
– Алиса! – начала она решительным тоном.
Но барышня Дакс не слушала ее и по-мальчишески широким шагом направилась к дому.
Это была настоящая гонка. Отставшая, задыхающаяся, разгневанная госпожа Дакс безуспешно ускоряла шаги, чтобы поспеть за девушкой, которая, опустив голову и прижав локти, нырнула в самую гущу расталкиваемых ею прохожих. Улицу Пюи-Гайо и мост Морана они промчались все тем же бешеным аллюром. Затем последовала набережная с ее широкими и пустынными тротуарами, столь благоприятными для неистовой скачки. Барышня Дакс выиграла расстояние. За набережной следовала их улица. Барышня Дакс добралась до родительского дома, позвонила, вошла.
И когда госпожа Дакс, запыхавшись, добралась в свой черед до дверей, двери были уже снова заперты!
В страшном раздражении, даже не снимая шляпы, госпожа Дакс хотела подняться к дочери. На полдороге она остановилась и спустилась вниз:
«Чтобы поступить подобным образом, Алиса должна быть в ужасном гневе. Она не станет слушать, не поймет ровно ничего. В самом деле, даже отец не сумел поговорить с ней!»
Госпожа Дакс успокоилась на этой мысли.
Оставшись одна в своей комнате, барышня Дакс первым делом распахнула настежь окно и вздохнула полной грудью. От не видимой за платанами Роны уже веяло пронизывающим холодом. По направлению к парку проехала открытая коляска; барышня Дакс, на мгновение отвлекшись от своих мыслей, увидела закутанных женщин. Она отошла от окна и стала шагать взад и вперед по комнате.
Вдруг она села за свой столик, взяла лист бумаги, конверт и с решимостью обмакнула перо в чернильницу. Но, видимо, письмо, которое она собиралась написать, было трудным, оттого что перо долгое время оставалось неподвижным над листом бумаги.
Наконец барышня Дакс решилась. Сначала она написала адрес:
Господину Бертрану Фужеру,
секретарю посольства,
H?tel de la Terrasse,
Монте-Карло.
Потом она начала на листе почтовой бумаги:
«Друг мой, я не совсем знаю, что будет со мной…»
И сразу же остановилась.
Она не находила слов. Перо снова опустилось. Барышня Дакс провела рукой по лбу, встала, опять подошла к окну.
По улице проезжала еще одна коляска, очень элегантная виктория, запряженная парой. На бирюзовых подушках лежала, развалившись, довольно красивая, пышно разряженная женщина. Эти слишком рыжие волосы, слишком продолговатые глаза, слишком накрашенный рот. Да, это было то самое создание, непорядочная женщина, которой поклонился однажды Бернар, возвращаясь из лицея. Барышня Дакс вспомнила, как он ее назвал: Диана д'Арк. Она два раза произнесла это имя странным голосом, беспокойным и глухим. И, внезапно охваченная таинственным страхом, барышня Дакс оторвалась от окна, вернулась к начатому письму, снова взялась за перо.
VII
До начала сезона в Монте-Карло оставалось еще добрых четыре месяца. И только профессиональные игроки да несколько туземцев, жителей Канн, Ниццы и Ментоны, посещали сады, прославленную террасу и салоны Казино, в которых еще не было элегантной публики зимнего сезона.
– Ни души, – сказал Бертран Фужер за три недели до того, выходя из курьерского поезда.
– Зато сейчас пора самых багровых закатов, – возразила Кармен де Ретц.
Покинув Сен-Серг, они условились встретиться в Женеве, чтобы вместе поехать на Ривьеру.
Сначала Фужер предложил для этого «почти свадебного путешествия» несколько менее отшельнический маршрут.
– Быть может, мы еще найдем кого-нибудь в Э или в Трувилле.
Но насмешница Кармен ответила:
– Вы нуждаетесь в публике для предстоящего дуэта? В гостинице они поместились в разных комнатах.
Этого потребовала Кармен де Ретц.
– Вовсе не из стыда или из уважения к чужому мнению! Но я дорожу самостоятельностью. И, кроме того, бесконечно прозаическая деталь: я хочу сама платить по своим счетам.
– Послушайте!
– Да, друг мой! Я не уступлю: у нас будут отдельные расходы всегда и везде! Я не слишком богата: для меня это достаточный повод, чтоб ни у кого ничего не брать. Кроме того, вы не богаче меня.
– Верю! И это в такой же мере повод для меня…
– Нет! Фужер, друг мой, поймите это раз навсегда и не обращайтесь со мной, как с гулящей девицей или как с дамой из общества! Я сделалась вашей любовницей, потому что я так хотела. И тем не менее я считаю себя равной вам. То, что мы в известные часы обмениваемся движениями, приятными для нас обоих, не должно нисколько отражаться на наших отношениях свободных индивидов. Я вам нравлюсь, вы мне нравитесь, и мы это доказываем. Из этого не следует, что я позволяю вам предлагать мне деньги или просить моей руки.
– Какая связь?
– Такая же, какая существует между куплей и продажей. Я отказываюсь и от того и от другого. Кармен де Ретц слишком убежденная феминистка, чтоб не быть полной собственницей своей персоны.
– В тот день, когда вы влюбитесь, – берегитесь!
– Вы неблагодарны, друг мой! Влюбиться! Мне кажется, что я уже влюблена. Даже по нескольку раз за ночь! Вы не находите?
Он поцеловал ее руку – галантно, но насмешливо.
– Ну конечно, нахожу! Но одно другому рознь. Она ударила его веером.
Так они жили друг подле друга, оставаясь вполне свободными. Они не злоупотребляли этой свободой и не расставались. Но ничего не было для них легче, как часто расставаться.
Первые дни прошли в экскурсиях. Скоро, однако, Кармен де Ретц наскучила полная праздность. Ей необходимо было иметь в распоряжении ежедневно несколько часов, чтобы посвятить их занятиям, перу и чернилам. «Дочери Лота» были окончены, или, по меньшей мере, Жильбер Терриан, в Сен-Серге ли, в Париже ли, или еще где-либо, заканчивал партитуру на приблизительное либретто. Но автор «Не зная почему» уже мастерил новую книгу.
– Заглавие найдено? – спросил Фужер.
– Да. Только оно и готово.
– А! Вдохновение не приходит?
– Его приходится тащить за уши! Монте-Карло очаровательное место, но я чувствую себя здесь словно осоловелой.
– Монакская курбатура! Она вошла в пословицу. Пройдет. Кроме того, раз уж найдено заглавие!..
– О! Чрезвычайно простое заглавие «Совсем одна».
– Совсем одна! Гм! Это полно намеков. Детям моего возраста можно будет читать?
Как полагается, рулетка и trente-et-quarante вскоре вошли в их жизнь. И начиная со второй недели Кармен де Ретц, не умевшая ничего делать наполовину, проиграла все, до последнего десятифранкового билета.
– Мне это безразлично! – беззаботно заявила она. На насущный хлеб у меня хватит: четырнадцать изданий моей последней книжки, за которые я еще ничего не получила. Не пройдет трех дней, как у меня будет чек, и я превосходнейшим образом отыграюсь.
– Ай! Вот этого я и боялся!
– Друг мой, род человеческий разделяется на два вида: на игроков и на нотариусов. Я очень уважаю последнюю категорию, но сама принадлежу к первой. Вам это не нравится?
– Вовсе нет! Мне нравится это, тем более что мы, очевидно, сродни по духу: я не умею войти в категорию игроков, но я вполне уверен, что не принадлежу к категории нотариальной.
Они были чрезвычайно забавными любовниками: дни напролет они препирались и осыпали друг друга эпиграммами и насмешками. Только обоим им присущая любовь к красивым местам и бескрайним просторам объединяла их порой в немом восхищении. Но через минуту они снова принимались дразнить друг друга.
Быть может, они старались из стыдливой гордости скрыть друг от друга настоящее значение и подлинные размеры того, что они называли прихотью.
Однажды вечером – было это 13 октября, они кончали обед – они вернулись с мыса Мартэн, откуда смотрели на закат. Багровое небо пятнами крови и огня забрызгало все море, и перед этим пышным горном вечерний ветерок мягко шевелил черное кружево сосен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21