Zmiy Рига; 1991
Джон Рэтклиф
РОКОВОЙ БРИЛЛИАНТ ДОМА РОМАНОВЫХ
(Курьер царицы)
I
В это утро — дело происходило в первых числах ноября — свергнутая с престола императрица всероссийская Александра Федоровна, вопреки обыкновению, вошла в комнату своего августейшего супруга. Николай II как раз в это время завтракал со своей старшей дочерью великой княжной Ольгой Николаевной в своем рабочем кабинете. Серое небо грязным одеялом окутывало Тобольск.
Лишенный трона император поднялся и поспешил навстречу своей супруге.
— Моя дорогая, — сказал он, употребляя ласкательное слово давно минувших дней, — что случилось?
Императрица с выражением безнадежности тяжело опустилась на стул. Камердинер императорской четы Чемодуров быстро подсунул ей скамеечку под ноги. Ему показалось, что с императрицей опять случился один из тех припадков душевного потрясения, которые со времени смерти Распутина и последующих ужасных событий случались все чаще и чаще.
— Пропал голубой Могол, — сказала императрица. В ее глазах светилась пустота. Они совершенно выцвели от страдания и распухли от слез.
— Голубой Могол, — тихо повторил император. — Может быть, ты попросту потеряла его?
Императрица гордо откинула голову. Ее движения стали страстными и порывистыми.
— Ника, как ты можешь подумать так обо мне… Самый дорогой бриллиант царской сокровищницы был зашит в моей шубе. Анна Демидова сделала это в моем присутствии. Каждый день я ощупывала камень. Каждый день, Ника!
Императрица внезапно разразилась рыданиями и встала, высоко подняв сложенные, как на молитве, руки.
— Ты знаешь, Ника, что означает пропажа этого бриллианта? Екатерина II отняла его у Елизаветы Воронцовой, которая, в свою очередь, получила его от своего возлюбленного императора, Петра III. Вскоре после этого Алексей Орлов задушил законного императора. Александр II подарил его княгине Екатерине Михайловне Юрьевской. Она отказывалась принять этот подарок от своего царственного друга, потому что ей была известна история голубого Могола. Несколько часов спустя император был разорван брошенной бомбой.
Император Николай улыбнулся. Он держался все так же спокойно, как тогда, в Царском Селе, до того, как Керенский отправил его в ссылку в Тобольск.
— Не следует верить в такие вещи. Наша жизнь в руке Божией. Никто не затевает против нас ничего дурного.
Императрица, жалко съежившись, заплакала.
— С тех пор, как Распутин убит, — несчастьям нет конца. Каждое утро мой взгляд останавливается на портрете Марии Антуанетты, которую ведут на эшафот. С какой радостью я пойду на смерть за вас, мои дорогие! Только не это мучение… это ожидание… страх… Чего только я ни вынесла в последние годы. Каждый день встают тени несчастья! Это уже чересчур…
В этот момент вошел дежурный офицер. Императрица осушила слезы. Каждый из тех, кто, кроме членов ее семьи, окружал ее, был либо шпионом, либо беспощадным врагом.
Великая княжна поцеловала руку своей матери.
— Капитан флота фон Бренкен просит разрешения быть принятым, — доложил офицер, прежде служивший в лейб-гвардии стрелковом полку.
— Попросите его войти, — воскликнул царь.
Царица улыбнулась, все еще сквозь слезы.
— Верный слуга, — тихо шепнула она.
Офицер пропустил Вольдемара фон Бренкена. У этого балтийца гордое лицо солдата. Его серые глаза глядели ясно и бесстрашно. У него не было ни выдающихся скул славянина, ни утонченных черт лица петербургского гвардейского офицера. Он производил чисто немецкое впечатление.
— Капитан, — радостно сказала царица, быстро поднимаясь. Ее глаза светились сердечностью и теплотой. — Как вам удалось проникнуть к нам?
Молодой морской офицер расправил плечи.
— Я приехал с фронта, ваше величество. Перемирие протянется не долго. Немцы прочно обосновались в Риге. Разведка доносит о подготавливающемся наступлении на Киев.
— А Керенский? — затаив дыхание, спросил царь. — Мир не должен быть заключен раньше, чем последний немецкий солдат не покинет русскую землю!
— К сожалению, ваше величество, войска ненадежны. Разложение фронта, вследствие большевистской пропаганды, сделало очень большие успехи. Керенский не находит в себе силы выступить против Ленина. Ему приходится расплачиваться теперь за то, что в августе он объявил Корнилова изменником родины.
— А что вам известно о бравом генерале? — спросила царица.
— Да, кое-что мне известно. Корнилов вместе со своим текинским конвоем пробивается к Ростову-на-Дону. Там он намерен собрать новую армию.
Царица бросила быстрый взгляд на своего супруга. Она обладала мужественным характером и была способна принимать быстрые решения. Она ни на минуту не теряла надежды, что верные войсковые части в один прекрасный день освободят ее.
Вольдемар фон Бренкен продолжал:
— Мне удалось сослужить службу Керенскому, когда на него затевалось какое-то покушение. Он выказал мне свою благодарность тем, что назначил меня одним из офицеров охраны ваших величеств.
— Мы должны считать себя счастливыми, зная, что вы находитесь в нашей близости, капитан, — ответила царица. — Все люди, окружающие нас, за исключением полковника Кобылинского, грубы и временами просто невыносимы. Сегодня меня постигло несчастье.
Спокойный взгляд Бренкена обратился на царя. Царь сказал:
— Пропал голубой Могол.
По загорелому бронзовому лицу офицера пробежала судорога.
— Роковой бриллиант дома Романовых, ваше величество?
Царь кивнул головой и отвернулся.
— Все, что в моих силах, ваше величество, будет сделано… Вору не удастся ускользнуть.
Царица подошла к Бренкену. Своей красивой рукой она слегка, как дыхание, коснулась его пробора. Он почтительно склонил голову.
— Из всей моей свиты никто не способен на подобную кражу. Кроме моей камеристки никто не знал о бриллианте. Но солдаты бродят по всему дому, ни с кем и ни с чем не считаясь… Кобылинский больше не вправе распоряжаться собственной властью. Вся власть у комиссаров Панкратова и Никольского.
Бренкен коротко кивнул головой.
— Большевики приобретают все большее и большее влияние. Назначение комиссаров тоже дело их рук. Ваше величество не видели князя Сулковского?
— Да, — с живостью ответил царь, ходивший взад и вперед по комнате. — Князю разрешили несколько минут поговорить с нами.
— Керенский отправил его с экстренными приказами Кобылинскому. Полковник получил предписание вплоть до применения оружия препятствовать любой попытке увезти отсюда ваше величество, кто бы ни являлся с этим приказом. И для придания вескости этому приказу я нахожусь здесь.
Воцарилась безмолвная тишина. Как царь, так и царица поняли ту страшную опасность, на которую намекал капитан. Они впоследствии узнали, что еще тогда, в Царском Селе, левый эсер Масловский предпринял попытку самостийного переворота и предъявил коменданту приказ ЦИК Советов. Масловский должен был доставить царскую фамилию в Петропавловскую крепость. Но, хотя документ был подписан также членом Исполнительного комитета Государственной Думы Н.С.Чхеидзе, в то время комендант категорически отказался выполнить приказ.
Тень Советов угрожающе пронеслась над комнатой. Снег, покрывавший землю перед окнами, внезапно превратился в сало. Дым, валивший из труб и под тяжестью тумана опускавшийся на землю, свисал с неба, как черный траурный флаг. Царица, только что еще очаровательно улыбавшаяся, как молодая девушка, потеряла самообладание и нервно и мрачно потирала руки. Царь побледнел. Черная мгла окутала всех.
Вольдемар фон Бренкен поглядел на бледный профиль императрицы. В его глазах засветилось выражение мягкости. Он относился к ней с обожанием. Только что окончив морской корпус, он вскоре после этого стал ее личным адъютантом, чувствуя себя как бы ее пажем. Он любил ее, будет любить ее вечно — любовью безгрешной, непреходящей. Он любил ее свято, он молился на нее. В имени царицы Александры Федоровны заключалось все, что Вольдемар фон Бренкен представлял себе о любви. Женская доброта и красота, замкнутая в себе нежность и жажда чистоты, которая остается и по окончании земного пути. Она была в его глазах чудом любви.
Очертания ее лица были тонкими и нежно хрупкими. Это чарующее лицо, чья душа всегда снова расцветала, не давая состариться чертам лица, имело мечтательные глаза, в которых, казалось, отражалась вся мировая скорбь. А теперь эти глаза замерзали под гнетом тоски и страдания. В них была нежность, они стремились к счастью, которое никогда не сказалось вполне. Благородная форма носа говорила о непоколебимой чистоте мышления. На этом рту, который, казалось, еще теперь улыбался, лежали тени разочарования.
Вольдемар фон Бренкен видел царицу в полном блеске императорского величия, украшенную диадемой с ожерельем из самых дорогих жемчужин царской сокровищницы на шее, сохранявшей всегда свою девичью форму, робкой и стройной, как башенка из слоновой кости. Бренкен видел царицу в ее унижении, охраняемую разнузданной солдатчиной, которая только ждала момента, чтобы отомстить за многие сотни лет рабства и угнетения. Атласная шея царицы все еще была гордо выпрямлена. Как священный цветок, она росла на божественных плечах. Шуба быстро поднималась и опускалась от дыхания этого тяжело пораженного сердца. С бесконечной тоской и сожалением взгляд офицера остановился на императрице. Аромат зимы, отблеск снега, бесконечная печаль молчания, охватывавшая комнату, — все это действовало, как невидимая рамка, возвышавшая и уносившая ее в неведомые области.
Теперь царица повернула голову. Ее взгляд встретился со взглядом преданного пажа. На секунду щеки ее окрасила едва заметная краска. Ее глаза подернулись таинственной завесой. В глубине глаз царицы показалось видение мира иного, мира, полного цветов, с золотыми небесами и сияющими рощами. Потом она поднялась, гордая, высокая и стройная.
Ее лицо было смертельно бледно, а в глазах ясно отражался испуг.
— Я боюсь, капитан, — тихо произнесла она, — да, мой страх возрастает с ночи на ночь. Разве люди в состоянии понять, что я пережила за все эти годы тайного возмущения? Я вечно жила в страхе покушения на жизнь наследника и моего царственного супруга, окруженная недоброжелательством, оплеванная искажением и ложью… и потом то, настоящее… голубой Могол не только самый драгоценный бриллиант императорской сокровищницы, капитан. Должна ли меня постигнуть судьба Марии Антуанетты?
— Ваше величество! — в ужасе воскликнул Бренкен, как бы для присяги положив руку на то место мундира, где билось его верное сердце.
Но государыня продолжала, понизив голос, в то время, как царь и великая княжна Ольга Николаевна стояли у окна, наблюдая за играющим на дворе цесаревичем.
— Какое преступление совершила Мария Антуанетта? Она якобы сказала: «если у народа нет хлеба, пусть он кушает пирожные». Боже мой, что за бессмыслица! Бессмыслица настолько большая, что просто нельзя понять, как мыслящие люди могли поверить в нее! И все же они верили в нее. Так и русские. Упрекают меня в измене и предательстве народа, который я научилась любить… Все темнее и отчетливее вырисовываются тени несчастной французской королевы и Людовика XVI. О, если бы люди, которые причиняют мне эти мучения, знали бы, как я страдаю! Потеря голубого Могола последний знак, ниспосланный мне судьбою.
Потрясенный Бренкен понял, что в душе императрицы так глубоко коренилась вера в роковые свойства голубого Могола, что действие его должно было наступить — притянутое уже одним лихорадочным предубеждением могущества бриллианта и неотвратимости несчастья. Но он не вполне понял душевную силу царицы. Эта женщина, обманутая, преданная, опозоренная, чувствуя впереди смутный мрачный конец, не отдавала себя на волю того, что казалось неотвратимым, подобно тому, как это делал царь. Она верила, она надеялась! Она бросила быстрый взгляд на царя, потом поглядела на запертую дверь. Вдруг показалось, что она как-то выросла: Елизавета английская! Ее глаза блестели, на губах снова появилась свежая краснота. Она стояла так близко от Бренкена, что ее дыхание касалось его лица. С лихорадочной поспешностью она тихо сказала:
— Капитан — вы мой курьер — я открою вам тайну, которая должна решить судьбу мою и моей семьи — всего царского дома — всей Российской Империи.
Адмирал Колчак поклялся в момент личной опасности для царя, для меня и для моих детей, поклялся священной клятвой, — прийти на помощь со всеми верными царю войсками, которые он собирает. Капитан, есть только один знак, которому он верит, — я сама уговорилась с ним по этому поводу — этот знак: голубой Могол. Когда адмирал Колчак получит голубой Могол, он будет знать, что это последний крик о помощи его царицы, и выступит в поход.
Молодой офицер все еще стоял, как оглушенный. Царь обернулся и протянул ему руку.
Бренкен низко склонился над ней.
— Эту руку, — с печальной улыбкой произнес царь, — эту руку вчера отвергнул один из офицеров охраны. Он, по его словам, не хотел подать руку Романову, другу немцев, — и царь со вздохом добавил: — Это я друг немцев? Как мало знают меня в России!
Не говоря ни слова в ответ, Вольдемар фон Бренкен поднес к своим губам, как священную чашу, белую руку царицы. Только его дыхание коснулось этой руки, которая была для него символом всего прекрасного и великого в жизни. Потом он поклонился и покинул рабочий кабинет царя.
Царь, царица и великая княжна остались одни в подавленном настроении. Из нижнего этажа до них доносился веселый смех великих княжен и цесаревича Алексея, которые в этот момент в сопровождении своего воспитателя Жильяра покидали столовую. Свинцовое небо низко свисало над домом на улице Свободы.
— Последний из верноподданных, — тихо произнесла царица, — последний…
Когда Вольдемар фон Бренкен проходил по двору, окружавшему дом и высоким частоколом отрезанному от внешнего мира, он увидел, как великие княжны остановились у заборной щелки и глядели на улицу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25