Но все-таки они жили в одном доме, и иной раз приходилось на него натыкаться. При этом сердце ее подскакивало к горлу, а пульс начинал стучать, как военный барабан. Первым чувством, охватившим ее тогда, был гнев, и он очень помог ей встретиться с Джекобом на следующее утро, но вскоре отступил перед переполнившими ее более сложными чувствами.Джекоб хотел ее. Он сказал это без обиняков, ошибки тут быть не могло. Он хотел ее как женщину. Но это было лишь частью ее проблем. Из-за их противостояния Тори, воспринимавшая Джекоба как брата, начала все больше и больше думать о нем как о мужчине. Она вдруг посмотрела на него новыми глазами, вовсе не будучи уверенной, что ей этого хочется. Насколько проще было относиться к нему как к старшему брату, брату, который перевязывал ей маленькой коленки, который учил ее лазать по деревьям и ездить верхом, посадил на первого пони. Даже свои первые шаги она сделала именно к брату.Думать о нем теперь как о мужчине, встречать его пылающие желанием глаза было невыносимо, в ее голове воцарилась невероятная сумятица. Она этого не хочет! Не хочет – и все! Снова и снова она повторяла себе, что, если не будет обращать на него внимания, все рассеется как дым, пройдет как плохой сон. У нее есть своя жизнь в монастыре. Она довольна ею. Зачем понадобилось Джекобу вернуться домой и все разрушить? Почему, когда он оказывается рядом, у нее перехватывает горло и начинают трястись руки?Почему всему надо было поменяться? Пожар, смерть, болезнь… и внезапно маленький защищенный мирок Тори вывернулся наизнанку, и она больше ни в чем не уверена. Если бы она могла перевести стрелки часов назад, хотя бы на несколько коротких недель! Если бы Джекоб не превратился прямо у нее на глазах в незнакомца! Ей нужно время, чтобы все обдумать, привести мысли в порядок. Больше всего ей хочется, чтобы к ней вернулся ее брат… ее советчик и учитель… Он и сейчас не прочь учить ее, но совершенно другому. А Тори вовсе не уверена, что хочет о чем-нибудь таком знать.– Ищешь чего-то, любовь моя? Голова Тори мотнулась вверх и больно ударилась о крышку тяжелого сундука, в котором она старательно шарила. Его звучный низкий смешок так и резанул ей по нервам.– Ох! Ну тебя, Джекоб! Обязательно нужно подкрадываться?– По-моему, это ты сама прокралась, Тори. Ты же роешься в моем сундуке и в моей комнате, – добавил он, окинув взглядом полуоткрытые ящики комода и вытащенные из-под кровати коробки. – Нашла что-нибудь интересное, кроме моих кальсон?Ее лицо заалело, как летняя роза.– Меня твоя одежда совершенно не интересует. Я ищу свою рясу.– А-а, жаль-жаль, – поддразнил он ее, криво усмехнувшись. – А я уж было решил, что ты пытаешься выяснить, сплю ли я в ночной рубашке.– Ты вроде бы собирался чем-то заняться вне дома? – проворчала она, потирая вскочившую на затылке шишку.– Да вот решил сделать перерыв и на минутку заглянуть к Кармен. Знал бы, что поймаю тебя в своей комнате, пришел бы пораньше.– Что ж, можешь уйти снова. Вместо ответа он игриво подмигнул ей.– Ничего, милочка моя, не смущайся. Любопытство – дело естественное. Спросила бы напрямик, и я бы тебе ответил, что сплю нагишом. Тебе совсем не надо было трудиться и перебирать мои вещи. Имеются еще вопросы?– Да! – прошипела она сквозь зубы, щеки и шея ее пылали огнем. Она стояла перед ним лицом к лицу, со сжатыми кулаками. – Когда ты успел стать такой мерзкой змеей? И, пропади ты пропадом, что ты сделал с моей рясой?Покачав головой, он снова издевательски ухмыльнулся, и на загорелом до черноты лице его белой молнией сверкнули зубы.– Тебе ее никогда не найти, любимая. Но за небольшой выкуп я дам тебе вот это. – Он вытащил из кармана рубашки ее четки и стал покачивать у нее перед носом.Тори потянулась за ними, но он отвел руку в сторону.– Не-а, сладкая моя. Сначала ты должна заплатить за них.Подозрение омрачило ее лицо, и она яростно пронзила его взглядом.– Чем заплатить?– Поцелуем.– Поцелуем? – тупо повторила она, сердце ее заколотилось, как бешеное.– Ага, – фыркнул он, весело глядя на нее. – Только не говори мне, что ты забыла, что такое поцелуй. Сначала надо слегка вытянуть губы, по том…– Я знаю, что такое поцелуй, Джекоб, – сердито прервала она.Он просиял с преувеличенным вздохом облегчения.– Ф-у-у! От души отлегло! А то я уже беспокоился, что они в монастыре своими святыми поучениями совсем тебе голову задурили.– Ты кощунственное чудовище! – возмутилась она.– Если я Чудовище, то ты Красавица. Помнишь эту сказку? Kaк там все происходит? Красавица поцеловала Чудовище, как ты поцелуешь меня, если хочешь получить назад свои четки.Тори старалась не терять самообладания, хотя ноги у нее готовы были подогнуться как ватные. Наконец, поняв, что торговаться он не будет, она кротко проговорила:– Ты выиграл, Джекоб. Поцелуй – так поцелуй. Один.Чтобы окончательно не растерять свою и без того шаткую решимость, она быстро потянулась к нему, чтобы по-сестрински чмокнуть в щеку. Но Джейк угадал ее намерение и тут же перехватил инициативу. Прежде чем ее вытянутые губки успели коснуться его щеки, он повернул голову и быстро поймал своими губами ее рот. Его руки обхватили ее и прижали к себе так, что она не могла вырваться.Ошеломленный крик замер у нее в горле. Какое-то мгновенье Тори пыталась освободиться, но его сильные пальцы сжали ее голову так, что даже не удалось отвернуться. Колени ее превратились в горячее желе, когда его теплый рот стал ласкать ее губы. Ласкать, уговаривать, дразнить, соблазнять так, как она и вообразить себе не могла. Черты его лица расплылись, закружились перед глазами, ресницы тяжело опустились, зато в остальном все ее естество прямо разбушевалось. В желудке как будто акробаты кувыркались, не хватало воздуха, в ушах звенело и стучало. Она смутно поняла, что это отчаянно бьется ее сердце.Давление его губ раздвинуло ей губы, чуть-чуть, но достаточно, чтобы язык Джекоба скользнул мимо зубов в рот. Его язык прикоснулся к ее языку, и огненная волна прокатилась у нее по телу, пожаром вспыхнула в животе. Она издала слабый стон, дрожь пробежала по спине, когда его зубы стали слегка покусывать ей нижнюю губку, а потом снова завладели губами. Желание вцепилось в нее яростной хваткой, грешное, чудесное желание, которого она никогда не знала, о котором даже не мечтала.Все плыло у Тори перед глазами. Она отдалась на волю охвативших ее новых странных ощущений. Ноги у нее подломились, дав возможность Джейку притянуть ее к себе еще ближе, и Тори ощутила, как словно растворяется в нем. Даже сквозь все слои их одежды жар его тела опалял ее, раздувая пламя томления.Джейк чувствовал, как она проникала в него, отдавалась ему, когда он вел ее через испытание первым настоящим поцелуем. Слабые жалобные звуки, которые она издавала, когда его губы притрагивались, играя, к ее губам, чуть не свели его с ума от желания. Первое робкое прикосновение ее языка, первые неловкие движения ее неумелых губ погнали в его жилах кровь со скоростью пожара в сухом лесу. В жизни у него было много женщин, и большинство из них весьма преуспели в искусстве доставлять удовольствие мужчинам. И тем не менее невинные губы Тори давали ему сейчас столько радости и пробудили такое пронзительное желание, какого он никогда раньше не испытывал.Его захлестнула волна радости, радости обладания ею, и он бережно прижал ее к себе. Она принадлежала ему. Она была его частью, так же, как рассвет принадлежит утру. Иного он не хотел. Она была нужна ему так сильно… вся: сердце, тело, ум.Очень медленно и осторожно (о, как осторожно!), собрав остатки самообладания, Джейк отвел свои губы, прервав поцелуй со всей возможной нежностью. Как ни хотел он ее, со страстью, поражающей его самого своим накалом, он понимал, что для Тори это все слишком ново. Больше всего, больше своей алчной страсти, он боялся ее испугать и не осмеливался торопить и нажимать. Она была такой юной, такой невинной и настороженной, как необъезженный жеребенок. Ей нужно было время, чтобы привыкнуть к мысли, что она его хочет, помечтать о нем как о возлюбленном. Ей нужно было время, чтобы начать думать о себе как о женщине, а не монахине. И, как бы больно ему ни было, он постарается дать ей время свыкнуться и смириться со своими пробуждающимися желаниями.Когда губы Джейка ее покинули и он слегка отодвинулся от нее, Тори возвратилась в реальный мир. Судорожно хватая ртом воздух, заполняя напрягшиеся без него* 1 легкие, она ошеломленно уставилась на Джейка, слишком потрясенная, чтобы решить, что именно она чувствует: злость, неудовлетворенность или разочарование (это, пожалуй, больше всего) – или смесь того, и другого, и третьего в сочетании со всевозрастающим ощущением вины.Это был чудесный поцелуй, похожий на полет падающей звезды в небесах, но теперь, когда он кончился, Тори была растеряна еще больше, чем раньше. Она злилась, что Джекоб обвел ее вокруг пальца, что он осмелился позволить себе такую вольность, вольность, которую она никогда бы ему не разрешила сама. Но со злостью переплелось желание и чувство утраты. Она хотела, чтобы этот изумительный поцелуй длился и длился, чтобы никогда не разжимались твердые руки Джейка, обнимающие ее и его теплые губы на ее губах…Но теперь, при мысли о том, как охотно откликнулась она на его поцелуй, с какой готовностью подчинилась его воле, Тори возненавидела себя. Как могла она так поступить? Как могла так легко поддаться страсти, этому земному зову его плоти? Неужели все материнские наставления и поучения монахинь можно так легко отбросить? Это дурно, это грех. Ей оставалось всего несколько месяцев до принятия первых обетов, связывающих ее как сестру благодати, и вот как доказала она свою веру, она – будущая невеста Христова.С отвращением думая о своем и его поведении, Тори отвела свой полный боли взгляд от Джейка.– Джекоб, ты не должен был так поступать, – проговорила она дрожащим голосом.Огрубевшие от работы пальцы взяли ее за подбородок и снова повернули ее лицом к лицу.– Почему же нет, Тори? – спросил он. – Мы оба получили удовольствие. Ты солжешь, если скажешь мне, что это не так.– Это было неправильно, – сказала она; слезы мучительного раскаяния навернулись ей на глаза и замерцали, как светлячки теплой ночью.– Потому что ты все еще думаешь обо мне как о своем большом брате?– Нет, Джекоб. Потому что я собираюсь стать монахиней. Я должна прийти к моим обетам с чистым сердцем, чистая душой и телом.Боль и гнев сверкнули в его глазах, подбородок окаменел, и он насмешливо поинтересовался:– А каждое мое прикосновение тебя оскверняет? Не так ли, Виктория? Мои руки и мои губы пачкают тебя?Одно то, что он назвал ее Викторией, показывало, насколько Джекоб на нее рассердился. Так он называл ее тогда, когда был страшно на нее зол. Она растерянно покачала головой.– Ты переиначиваешь мои слова, Джекоб. Я со всем не так считаю. Просто для меня это неправильно. Я не должна так поступать.– Как? Целоваться? Обниматься? – напряженно осведомился он и увидел, как она в подтверждение кивнула.Он протянул к ней руки и, схватив ее за плечи, затряс так сильно, что у нее зубы застучали.– Ты – женщина, Виктория. Красивая, желанная женщина из плоти и крови! Будь проклято все! Неужели ты не можешь признаться в этом себе самой? Возможно, лицо у тебя ангельское, но Бог дал тебе тело женщины. Ему предназначено оживать от прикосновения мужчины. Тебе полагается ощущать желание и томление. В этом нет ничего неправильного, так положил Господь Бог. Желание – не грех. Испытывать его хорошо и правильно. Твои груди предназначены вскармливать детей, твои руки – качать их. Твое тело сделано таким образом, чтобы принять мужское, укрыть в себе его семя и носить его детей, а не коптеть в каком-нибудь старом монастыре, пока красота твоя не увянет, а душа не высохнет.– Джекоб, здесь моей душе грозит больше опасности, чем в монастыре. Там она взмывает в небо, там мое сердце поет от радости. Я пытаюсь объяснить тебе это, но ты отказываешься понимать. Неужели ты не видишь, что я люблю свою жизнь с сестрами! Мои дни полны молитвой и хвалой Господу и таким внутренним покоем, который не поддается описанию. Только другие сестры могут по-настоящему понять то, о чем я пытаюсь тебе рассказать. Мой мир так прекрасен, покой так без мятежен, а благочестие так утоляет душу, что мне больше ничего не нужно. А удовлетворение, которое я получаю, ухаживая за сиротами, наблюдая, как загораются их личики смехом и радостью, стоит любых моих жертв.– У тебя должны быть свои дети, – продолжал он, нахмурившись, ненавидя тихое сияние, снизошедшее на ее лицо, когда она говорила о своей жизни в монастыре. По силам ли всего лишь муж чине соперничать с этой глубокой верой, особенно такому мужчине, как он?– Все сироты и есть мои дети. Я люблю каждого из них.– Я знаю, что ты их любишь, милая, – стараясь говорить рассудительно, ответил он. – Но это не то же самое, что выносить собственных сыновей и дочерей в своем теле, плоть от плоти, кость от кости. Ты никогда не почувствуешь, как ребенок растет и движется в тебе. Неужели ты не мечтаешь ощутить это, Тори? Не почувствуешь себя обману той, если этого не будет? Можешь представить себе на своих руках своего ребенка, порожденного любовью между тобой и любящим тебя человеком? А я действительно люблю тебя. Я хочу дать тебе этих детей, Тори. Я хочу видеть, как ты круглеешь, беременная ими, ощутить, как они движутся в твоем животе. Я хочу взглянуть на лица своих сыновей и дочерей и увидеть твои глаза, твой нос в крошечных детских чертах.Нежно, горестно, со слезами, сияющими на ее лице, Тори протянула ладонь и приложила к его губам, чтобы заставить их умолкнуть.– О Джекоб, Джекоб! Не поступай со мной так! Ты заставляешь меня сомневаться во всем, чего я так долго хотела и чем была довольна. Ты потрясаешь опору моего мира, моей веры.– Я не хочу разрушить твою веру, ангелочек мой, – мягко успокаивал он ее. Его золотистые глаза не отрывались от ее лица, которое он сжал в своих ладонях. – Если хочешь молиться, молись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41