Сэр Исмей, чуть помедлив, обернулся, чтобы еще раз взглянуть на женщину, в руках которой была его судьба. На карту было поставлено слишком много, но игра стоила риска. До чего хороша… у него даже занялось дыхание… Ее лицо слабо белело в рассветном полумраке, роскошные волосы разметались по подушке.
– Гарри Рэвенскрэгу ни за что не устоять, – довольно пробормотал он и захлопнул дверь.
В урочный час Розамунду нарядили в желтое, шитое из шелка и парчи платье, окутали длинной сборчатой фатой и повели к жениху. Он встретил ее без малейшей радости. Все его жесты были подчеркнуто строги и сдержанны. А когда ему и его невесте было велено преклонить перед алтарем колена, он словно боялся к ней прикоснуться, будто чужой…
Под сводчатым куполом Рэвенскрэгской часовенки висели знамена – сине-малиново-золотые. У каждой скамьи были положены молельные коврики – из черного бархата, расшитого золотом. По краям скамьи были украшены хвойными ветками: крепко пахло сосной, ладаном и всяческими благовониями, которыми не скупясь опрыскали себя гости. Их было человек двадцать – только самые именитые. От жара свечей ладан благоухал все сильнее, аж в носу щекотало.
Розамунда, стоявшая у белых мраморных ступенек, ведущих к алтарю, вскоре начала задыхаться. Торжественная служба уже началась, и новобрачная изо всех сил старалась преодолеть дурноту. Ангельскими голосами пели мальчики из церковного хора, их песнопение состояло из бесконечного множества виршей… Потом старый священник фальцетом стал выводить молитвы, при каждом «аминь» падая на колени и гулко стукаясь ими о мрамор.
Все события этого дня казались какими-то невсамделишными. Розамунда будто смотрела представление – вроде того, которое разыгрывали забредшие в их края актеры на прошлой Пасхе. Она украдкой ущипнула себя – нет, все это ей не снилось, и к тому же ее ладонь крепко стискивала сильная рука Генри – вполне настоящая. А вот и холодное колечко чуть стиснуло ее палец – наяву.
Жених откинул с лица невесты фату, чтобы запечатлеть на ее щеке поцелуй. Розамунда пристально на него посмотрела, пытаясь угадать его настроение. Однако глаза его были опущены – он прятал от нее взгляд.
«Как прежде, будто чужой», – подумала Розамунда, горько вздыхая. Неужто он никогда не простит ее?
Розамунда взглянула еще разок из-под опущенных ресниц на его замкнутое лицо, и страх сковал ее тело. Отчего он все еще серчает? Ее жизнь полностью зависит теперь от двух властительных господ, и оба они вряд ли согласятся простить ей многочисленные обманы. Ее муж может обвинить ее в бесчестии. Случись такое, сэр Исмей будет быстр на расправу, в этом Розамунда не сомневалась. Возможно, она отделается поркой… да нет, он придумает что-нибудь похлестче. Ведь когда откроется его обман, между домами Рэвенскрэгов и де Джиров проляжет пропасть. Ну зачем она уступила своей прихоти, зачем пошла смотреть на эти танцы? Нет бы заранее припасти склянку с кровью… Что же теперь с нею станется?
Рука Генри жгла ее, напоминая о том, как сладки были его объятия… и о том, как скоро его сердечная склонность сменилась гневом. Какой он нарядный и гордый в этом синем бархатном костюме, и как красиво оттеняют его черные волосы серебряные позументы. Щеки Генри были начисто выбриты, а волосы подрезаны – видать, прямо перед венчанием. Розамунда с удивлением приметила жесткие складки у губ, делавшие его старше, чем он все время ей казался. Вероятно, еще не оправился от вина, которого выпил вчера страсть как много. Он явно старался не двигать головой и держать ее прямо – болит, наверное…
Брачная месса близилась к завершению. Когда молодые рука об руку двинулись по устланному циновками полу, все глаза устремились на новобрачную, которая шла тем же плавным шагом, что и ее суженый, – как подобало в столь торжественный момент. Восхищенная толпа дожидалась их у выхода. Все разразилась радостными воплями. Хоть эти гости не были допущены на саму церемонию, о них тоже не забыли. Слуги усердно потчевали их бургундским. Мужчины с хохотом хлопали новобрачного по плечу, и их поздравления были сдобрены вполне прозрачными намеками на предстоящие ему подвиги в спальне супруги – и советами… Дамы были скромнее, но ненамного, они подбадривали невесту. Безмолвствующих новобрачных развели в стороны и окружили: Розамунду только дамы, а Генри только кавалеры. В сопровождении этой свиты молодых повели в знакомую Розамунде залу, где уже все было готово для свадебного пиршества.
Зала все еще была украшена рождественскими гирляндами и лентами. Красные скатерти лишь перевернули чистой стороной. Когда в залу вошли новобрачные, раздались звуки фанфар. Казалось, стены рухнут от многоголосого приветствия, которым гости встречали молодых, идущих к возвышению, к предназначенным для них местам.
Шум стоял просто немыслимый. От бесконечного напряжения у Розамунды стучало в висках. Как же ей хотелось снова очутиться в полумраке своей уединенной комнатки… но теперь уж этому не бывать. Теперь она хозяйка этого замка, и выбора у нее нет: надо как-то с этим справляться. Страх-то какой! Как она будет распоряжаться таким огромным хозяйством, не зная, как и что у господ заведено? Как станет отдавать приказания слугам, которые, возможно, были более благородны по происхождению, чем она сама? Откуда здесь берут столько съестного и всякого белья? На такую-то прорву народу…
– Жена моя. Сядь рядом со мной.
Несмотря на гомон и гвалт, она услышала, как холоден его голос. Снова сникнув, несчастная поняла, что ее не простили. И возможно, не простят никогда… Слезы навернулись ей на глаза, и, ничего вокруг не видя, она споткнулась. Генри решил, что она очень устала, и придержал ее за локоть, пока слуга отодвигал кресло. Оно было ненамного меньше резного кресла самого лорда, обито бархатом, а на спинке был изображен герб Рэвенскрэгов.
Розамунда с облегчением опустилась на свой трон. От волнения и страха у нее дрожали колени: целое утро она была на грани обморока. Она покосилась на красавца-мужа: его профиль был суров и напоминал профиль хищной птицы – желтые блики света так ложились на черные пряди волос, что они были схожи с перьями, точеный нос чуть загнут – ни дать ни взять ворон с герба Рэвенскрэгов.
И вдруг Генри рассмеялся – лицо его мигом преобразилось. В груди Розамунды слабо шевельнулась надежда, но тут же исчезла. Он просто-напросто обрадовался циркачам, появившимся в зале. Дрессированные собачки в потешных красных сборчатых воротничках так ловко вспрыгивали на плечи своих хозяев, что можно было подумать, будто к их лапам прицеплены пружины.
– Какие смышленые, верно, мой супруг? – восхищенно смеясь, позволила себе заметить Розамунда. Эти ее слова тут же стерли улыбку с надменных губ его светлости. Розамунда опешила, а Генри уже отвернулся и с подчеркнутым вниманием обратился к ее отцу:
– Сэр Исмей, мы ждем ваш тост.
Сэр Исмей сразу напустил на себя необыкновенную важность, и видно было, с каким наслаждением он вживается в новую роль – быть тестем столь могущественного лорда.
– Для тебя, Генри, готов произнести хоть тысячу. Я поднимаю свой кубок за моего союзника, соратника, друга и… сына. Да воссияет над нашими домами благоденствие. И пусть Провидение благословит клан Рэвенскрэгов множеством сыновей, в которых возродится их древняя благородная кровь.
– Благодарю, отец, – сказал Генри, повелительным жестом призывая всех замолчать, но ему пришлось еще несколько минут ждать, пока утихнут громкие «ура».
– А теперь, в знак соединения наших родов, дозвольте вручить вам знамя, сработанное для меня лишь месяц назад умельцами Йорка.
По манию его руки двое облаченных в ливреи пажей внесли свернутое знамя. Под торжественные звуки фанфар они начали неторопливо развертывать тяжелое полотнище, прикрепленное к золоченому древку. Вопль восхищения пронесся по столам – гости как по команде тянули шеи, чтобы получше разглядеть синее бархатное знамя. Густая золотая бахрома сияла, свет от множества свечей живо мерцал (будто блики на водной глади!) на золотом шитье герба: леопард де Джиров на червленом поле, символизировавшем огонь, теперь соседствовал с хищным вороном Рэвенскрэгов – на фоне полуночного моря.
Потрясенный и тронутый, сэр Исмей произнес:
– Это самый лучший подарок из всех мыслимых. Союз наших домов был давней моей мечтой, которую я лелеял много лет.
Зять и тесть обнялись, дабы все присутствующие убедились в крепости их союза. Розамунду грызла печаль: всякое новое проявление их удвоившегося могущества все сильнее распаляло тлеющий в ней стыд. После эдакого прилюдного обнимания ох и рассвирепеют оба, когда ее оплошность станет достоянием всех. Розамунда рада была бы провалиться сквозь землю – лишь бы избегнуть кары…
Солдаты обеих армий, сидевшие в дальнем конце залы, ретиво подняли кружки, приветствуя своих господ. Хоть тепло пылающего у первого стола очага до них не доходило, они вполне согревались горячим пряным элем, лившимся рекой. За здравицей во славу господ стали чествовать молодую хозяйку – Розамунда покорно встала и одарила гостей улыбкой. По их лицам она поняла, что сделала то, что нужно: в ответ последовало очередное «ура» и грохот опорожненных кубков о столы. Этот грохот вспугнул голубей, гнездившихся в потолочных балках, они начали кружиться над головами гостей. Дамы тут же в ужасе завизжали, пряча прически и наряды от белых плюх.
Когда внезапная суматоха улеглась, сэр Исмей снова обернулся к зятю:
– Ну что, красивую я подарил тебе невесту? – Он обнял Генри за широченные плечи и ободряюще улыбнулся Розамунде: видать, порядком размяк от счастья и вина. – Смотри, какая ядреная. Народит тебе дюжину сыновей.
Генри взглянул на жену и довольно равнодушно согласился:
– Да, на редкость хороша. – И, больше не сказав ни словечка, стал отдавать распоряжения дворецкому, чтобы тот приказал внести угощение.
Розамунда болезненно сжалась от его пренебрежения… А между тем слуги торжественно вносили подносы с душистой горячей снедью, держа их высоко над головой. Прошествовав по всей зале, они сначала подходили к столу лорда. Розамунда во все глаза смотрела на запеченных павлинов, которые как живые сияли великолепным оперением, на поджаристые говяжьи ноги, плававшие в пурпурном винном соусе, на зажаренную на вертелах оленину и начиненных устрицами золотистых каплунов. После мяса подали рыбу, изобильно политую соусом и украшенную разной зеленью, а еще были рыбные и мясные закуски, а еще томленные в меду репа и брюква. Ко всему этому прилагались горы хлеба – длинные буханки, – такого белого, какого Розамунда не едала даже в Обители. Рядом с батонами желтело на блюдах свежесбитое масло, на котором были оттиснуты гербы обоих родов. А потом сладости: взбитые с сахаром сливки и фрукты, торты, благоухающие ванилью и корицей, затейливые марципановые печенья. И вволю вина – огромные бурдюки. Оно лилось через край кубков, обагряя руки нетерпеливо подталкиваемых слуг, тонкими струйками стекая на циновки. Все, чем мог похвастаться властитель Рэвенскрэга, было на столах, после лорда и его супруги первыми потчевали самых именитых гостей, потом и остальных – сообразно рангам и сану.
У самого входа пировала челядь, распивая эль и закусывая его блюдами попроще. Розамунда куда охотней отведала бы незамысловатого угощения слуг. В изысканных господских кушаньях было слишком много незнакомых и непривычных приправ – и в мясе, и в подливе. Иногда Розамунда и понять не могла, что такое она ест.
Изрядно уже наугощавшись вином, кое-кто из мужчин начали подначивать Генри, укорять его за невнимание к столь прекрасной новобрачной. Он тут же нашелся что сказать: уверил их, что в спальне ей жаловаться на него не придется. Однако те, кто застиг его на рассвете в обществе прелестной незнакомки, стали выведывать, не порастряс ли он уже все свое богатство и осталось хоть что-нибудь для супружеского ложа. Генри, ничуть не обидевшись, уверил дерзких шутников, что казна его не оскудела – вполне хватит, чтобы прочно связать породнившиеся семьи.
Розамунде охальные шуточки были давно не в диковинку, но она не знала, как отнеслась бы к ним настоящая Розамунда, только что покинувшая стены монастыря. Может, нужно притвориться смущенной? Впрочем, щеки ее и так пылали от вина и жары. Пока Розамунда раздумывала, как ей держать себя дальше, в залу, весело распевая, вбежали плясуньи.
На них были зеленые, почти прозрачные наряды, богато украшенные золотом, а на головках красовались венки. Все взгляды тут же устремились на них. Некоторые мужчины так и замерли, не успев донести до рта кубок, – уж больно прельстительны были эти женщины. При каждом движении легкая ткань взметывалась, скользила – в разрезах мелькали то обнаженные груди, то бедра. Танцуя, они пели старинную Рождественскую песнь, размахивая в такт перевитыми золотыми лентами гирляндами, которые держали в руках. У каждой был и свой особый танец, закончив его, плясунья подходила к столу лорда и, преклонив колени, протягивала ему гирлянду. Все до одной были уверены, что именно ее прелести покорят его. Однако Генри, смеясь, одарил всех одинаково – каждую золотой монетой. Плясуньи были заметно огорчены.
Как только они удалились, слуги принялись сдвигать столы и стулья в дальний конец, расчищая место для танцев. На стол лорда водрузили особый свадебный десерт: это означало, что пир близок к завершению. Сахарное диво поблескивало, присыпанное розовым молотым сандалом. На подмороженной (чтобы блестела, как настоящий снег) марципановой горе, вернее, на самой высокой ее вершине, сидел огромный ворон и смотрел на подножие, где изготовился к прыжку маленький – гораздо меньше ворона – леопард: по всему было ясно, что леопард страсть как хочет вскарабкаться на гору.
Розамунде было любопытно, как воспримет ее отец это беззастенчивое напоминание о том, что могущество Рэвенскрэгов достигло вершин, о которых де Джиры пока лишь только мечтают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49