Скрежет и звон металла сотрясал воздух, смешиваясь с криками боли и предсмертными стонами. Солдат качало от усталости, но перевеса не было ни на чьей стороне: противники просто продолжали бесцельно друг друга истреблять.
Генри и его людей оттесняли все дальше вправо, отрезая его от основных сил, которыми командовал сэр Пембрук. Генри и его люди продолжали удерживать за собой это проклятое болото, совершенно не ведая, на чьей же все-таки стороне перевес. Доспехи Генри были протаранены в нескольких местах, шлем покосился от тяжкого удара палицы — голова его до сих пор гудела.
Рядом с ним с азартом крушил врагов Аэртон, словно не замечая своих кровавых ран, левая рука бессильно повисла, перебитая копьем. Сэр Исмей, стоически преодолевая изнеможение, продолжал сражаться, почти не глядя на противников сквозь усталый прищур. А стрелы все летели и летели, пробивая бреши в латах, вызывая вопли ярости и боли, повергая измученных солдат в маслянистую вязкую трясину, с которой тоже было все труднее сражаться…
Генри услышал за своей спиной сдавленный крик: сэр Исмей споткнулся, и тут же его обступила целая свора йоркистов и принялась терзать, с особым тщанием стараясь стащить с него шлем. Его верный капитан Хартли прикрыл хозяина собой и тут же был убит. Крикнув своим людям, чтобы поддержали ею, Генри ринулся на помощь, круша направо и налево чудовищным своим мечом, пробиваясь к поверженному старику, не щадя вражеских рук и ног. Под его напором свора отступила.
Генри опустился подле сэра Исмея на колени и попробовал стащить с него шлем, пробитый в нескольких местах. Когда это наконец ему удалось, Генри увидел на голове тестя страшные зияющие раны. Солдаты лорда Рэвенскрэга самоотверженно продолжали оттеснять от него йоркистов, и вскоре битва продолжалась уже где-то в стороне.
Генри осторожно положил голову сэра Исмея к себе на колени, утирая своим плащом кровь и пытаясь определить, насколько опасны нанесенные тестю раны. Старый воин был все еще в сознании. Немного погодя ему даже удалось разлепить веки и горько усмехнуться окровавленными губами.
— Я благодарю Господа за то, что он послал мне тебя, мой мальчик, — хрипло выдавил сэр Исмей.
Торопясь воспользоваться отвоеванной его подчиненными передышкой, Генри снял с себя шлем и вытер потное лицо полой плаща. Он взглянул на небо и поразился: оказывается, солнце уже клонилось к закату. Не желая получить в затылок неприятельскую стрелу. Генри опять торопливо натянул шлем и затянул ремешки.
В этот момент конские копыта всколыхнули напитанную кровью болотную жижу и чей-то молодой голос, срываясь, крикнул:
— Центральный фланг прорван. Отступаем. Спасайтесь! — И солдат бешеным галопом поскакал прочь, разбрызгивая плюхи грязи.
Из-за навалившейся вдруг чудовищной усталости Генри не сразу вник в слова этого юнца. А вникнув, приказал действовать расторопней. Призвав на помощь своих солдат, он понес сэра Исмея с поля боя, туда, где теснились повозки и всхрапывали лошади. Все, у кого еще были силы, вскарабкивались в седла и повозки в ехали прочь по размытому рекой берегу. Забравшись на коня, Генри мог теперь получше разглядеть, что же вокруг творится. И сразу понял, что вся их «доблестная» битва в этом проклятом болоте была лишь бессмысленной кровавой бойней. Люди бежали, стараясь спастись. И этими бегущими были ланкастерцы.
— Полегче! — прикрикнул Генри, когда солдаты сэра Исмея стали поднимать раненого хозяина на седло.
— Я смогу ехать сам, — сказал сэр Исмей с искривленной страданием улыбкой. По щекам его струились обильные потоки крови.
— Привяжите его, — приказал Генри, подъезжая вплотную и принимая из дрожащих рук тестя поводок. Мид Аэртон тоже был уже в седле, но вдруг скорчился от боли, попытавшись придержать перебитую руку. Многие из их с Генри соседей лежали распростертыми в грязи, с сорванными шлемами. У Генри не было времени заниматься убитыми, пришлось препоручить тела несчастных заботам солдат. Он надеялся, что те не посмеют ослушаться его приказа и не оставят своих хозяев на растерзание воронам. Со сжавшимся от жалости сердцем он приметил среди бегущих и нескольких своих людей, они галопом покидали поле брани, торопясь из последних сил.
Враги гнали ланкастерцев вдоль Херефордского тракта к Леоминстеру, стараясь захватить побольше пленных: за кого-то они потом стребуют выкуп, а остальных, менее знатных, попросту прикончат… Генри понимал, что, если он и его подчиненные двинутся со всеми по дороге, не спастись. Он помчался вкось по бездорожью, в сторону аббатства, которое приметил за день до того, проезжая по соседнему холму. Часть его людей отстала, предпочитая искать иные пути спасения. Генри им не препятствовал. Сам он рассчитывал на то, что йоркисты не станут гнаться за ним по раскисшей земле, имея более чем достаточно поживы на дороге, среди бегущих толп. И еще Генри надеялся, что монахи успеют подлечить его раненых, прежде чем им всем снова придется двинуться в путь.
До маленького аббатства они добрались уже ночью. Генри долго-долго стучал в дубовую дверь: наконец раздались шаркающие шаги, и мужской голос спросил, что им здесь надобно.
— У нас раненые, которым требуется срочная помощь, — объяснил Генри в отворенное слугой зарешеченное окошечко.
— Скажи аббату, что я хорошо заплачу за уход.
Эта фраза возымела нужное действие: затворы заскрипели, и дверь отворилась, чтобы впустить измученных всадников, коих в конечном итоге оказалось всего десятеро. Дверь снова спешно захлопнули, слуга повел их по обнесенному высокими, увитыми плющом стенами дворику внутрь.
Вскоре они уже сидели у приветливого очага, поглощая мясо с хлебом и запивая элем. Генри протянул аббату кошелек с золотом, чем вполне его ублаготворил, тот даже не стал спрашивать, на чьей стороне они сражались, предпочтя тут же заняться оказанием помощи.
Поужинав, Генри подошел к уложенному на соломенный тюфяк тестю и стал осторожно поить его элем и кормить кусочками хлеба с медом, стараясь не прикасаться к окровавленным губам старика. Один из монахов обмыл лоб сэра Исмея, второй мазал мазью его раны, сплошь покрывавшие его щеки и шею.
Скоро они перестали кровить, но самая глубокая, в которой торчал обломок металлического острия, не унималась. Сэр Исмей потерял уж очень много крови, лицо его осунулось и стало бледным, точно пергамент, отчего ярче проступили страшные борозды ран.
— Гарри, ты не ранен? — спросил сэр Исмей, чуть повернув голову, его голос едва был слышен.
— Так, несколько царапин, да кое-где задета мякоть. Скоро заживет. Зато вам крепко досталось, эти стервецы упражнялись на вас, точно на мишени.
Не пожалели шкуры заслуженного боевого коня.
Старик попытался ответить на шутку улыбкой и слабо стиснул руку Генри:
— Не оставляй меня одного, Гарри.
— Я не уйду. Постарайтесь уснуть.
Отойдя от тестя, Генри склонился над вторым раненым, чье лицо было еще бледнее. Тщетно пытался монах влить в рот Натану Беннету бульон: его губы были плотно сжаты и не пускали ложку дальше зубов. Генри сразу понял, что сэр Натан едва ли протянет до утра… вокруг его тюфячка растеклась целая лужа крови. Молодой послушник принес щетку и ведро — замывать каменные плиты. Натан был изуверски ранен в шею и в бедро, кровь скопилась внутри кирасы. И когда монахи сняли ее, все увидели, в каком он удручающем состоянии.
Мид Аэртон облокотился на теплый очаг, держа в здоровой руке кубок с вином. На его плечо монахи уже успели наложить лубок и забинтовать, ясно было, что теперь он надолго расстался с мечом, если не навсегда… Была раздроблена кость, и вся рука чудовищно распухла.
— Да вояка теперь из меня никакой, — пробормотал он сквозь стиснутые от боли зубы. — Немного оправлюсь и трону восвояси.
Я провожу тебя, — сказал Генри, он не мог отпустить Аэртона одного.
— Не оставляй меня здесь, Генри, — жалобно пробормотал сэр Исмей, услышав эти слова. — Позволь и мне уехать с тобой.
— Да, конечно, — пообещал Генри, с наслаждением укладываясь на каменные плиты, не замечая ни их твердости, ни промозглой сырости, — ноги уже отказывались его держать. Через несколько минут он крепко спал.
А среди ночи монахи стали его будить, тщетно стараясь растолкать, — легче было бы, наверное, поднять мертвого из могилы. Наконец Генри очнулся, возвращаясь из сладких сновидений в действительность, и ошалело воззрился на безбородое лицо послушника.
— Милорд, следуйте за мной.
Генри с трудом встал, потирая горящую огнем руку. Он и не заметил, что основательно ранен, — верно, ему досталось, когда он спасал от своры йоркистов сэра Исмея.
— Что случилось? Они уже здесь?
— Нет, вас просит старый господин.
Генри оглянулся и увидел, что сэра Исмея нет. Юноша спешно повел его куда-то, бесшумно ступая обутыми в сандалии ногами, Генри же гулко гремел железом. Сэра Исмея уложили в крохотную келью. Монашек, приставленный к нему, то и дело промокал мокрой тряпицей его горящий лоб. Старого воина била жестокая лихорадка, однако он был в сознании.
— Я пришел, — сказал Генри, беря его руку и чувствуя слабое ответное пожатие.
Оставь нас одних. — В слабом голосе старика прозвучала былая властность. Монашек, пожав плечами, опустил на пол таз с тряпицей и удалился.
— Я слушаю. — Генри старательно отводил глаза от горящих черных глаз тестя. Нынче утром им обязательно надобно уезжать, а в таком состоянии он не мог взять старика с собою. Значит, придется оставить его в аббатстве и… нарушить свое обещание.
— Вам скоро полегчает.
— Нет, мой мальчик, яд смерти уже действует. Я долго не протяну. И не нужно ничего мне говорить. Молчи и слушай.
Генри с помрачневшим лицом опустился на стул, стоявший близ постели, и наклонился к самому лицу сэра Исмея, полагая, что тот хочет отдать распоряжения насчет наследства. Насколько ему было известно, Розамунда была единственной наследницей дс Джира. Розамунда… при воспоминаний о ней у Генри больно сжалось сердце, ее прелестное лицо возникло в полумраке кельи, наполненной страданием и кровью.
— Ты крепко любишь Розамунду, Гарри?
— Больше собственной жизни, — коротко ответил тот.
— Я рад, очень рад. Ведь она единственная моя наследница. Все распоряжения на случай моей смерти я оставил в Торпской обители, ее часто еще называют Сестринской.
— Я заберу их оттуда при первой же возможности.
— Да, я целиком тебе доверяю, Гарри. Но сначала я должен кое-что объяснить тебе… относительно…
— Розамунды, — сразу догадался Генри. Краешком глаза он увидел на пороге священника, приготовившегося в любую минуту принять последнее причастие. Сэр Исмей тоже его увидел и предпринял отчаянную попытку сесть, но… уронил руки в бессильной ярости.
— Убирайся, проклятый поп! О Господи, как им не терпится меня исповедовать.
Генри махнул священнику, чтобы тот ушел.
— Он убрался. Можете говорить дальше. Так что Розамунда?
Сэр Исмей, с трудом отвернувшись, прошептал:
— Она не та, за кого ты ее принимаешь.
Генри взял из таза тряпицу и стал обтирать умирающему лоб.
— Ну и кто же она в таком случае? — спросил он, решив не перечить старику, чтобы тот не тратил силы на спор. Он не принял эти слова всерьез: у сэра Исмея был сильный жар.
— Она не из Франции.
Рука Генри замерла, сильнее стиснув влажную тряпицу. Он наклонился еще ниже:
— Не из Франции? А откуда же?
Сэр Исмей долго-долго молчал, но потом еле слышно вымолвил:
— Из Виттона. Я обманул тебя, мой мальчик. Я не могу умереть, не облегчив душу признанием. Та Розамунда умерла. Эта Розамунда — тоже моя дочь. Но она не дворянка. Ее мать — дочь деревенского дубильщика. Мне очень жаль, Гарри. Но ведь ты простишь меня?
Потрясенный услышанным, Генри резко отпрянул. Сэр Исмей, конечно, очень слаб, но он был в твердом уме. Значит, это не горячечный бред. Значит, он действительно обманул его… Но полно, возможно ли это? Чтобы Розамунда была дочерью какой-то деревенской потаскушки? Она ведь умеет читать и писать, и так споро управляется с хозяйством огромного замка… Нет, быть такого не может… Однако, ежели… ежели сэр Исмей обманул его, значит, и сама Розамунда все время его обманывала! Это открытие было еще мучительнее, чем провинность ее отца. Генри понимал, что заставило сэра Исмея решиться на такой шаг: его привлекал выгодный расчет. Но зачем это все понадобилось Розамунде? А у него-то самого где были глаза? Да что там… Видит Бог, с того мгновения, как он узнал эту женщину, для него никого больше не существовало.
Вслушиваясь в прерывистое дыхание старика, Генри пытался справиться с охватившей его оторопью. Это что же получается? Его жена, хозяйка его замка и мать будущих его наследников — крестьянское отродье? Деревушка, которую только что упомянул сэр Исмей, более всего похожа на скопище свинарников. А ему-то старый обманщик все твердил, что его чистая голубица только-только из монастыря. Но он-то сам какой был болван! И еще все удивлялся: дескать, никогда не видывал таких бойких монастырских питомиц. Впрочем, ему ли обвинять тестя и жену? Сам хорош, ни о чем не мог думать, кроме того, как бы поскорее утолить охватившее его при виде Розамунды вожделение. А к плотской неодолимой тяге вскоре прибавилось и неодолимое сердечное влечение. Что ему в самом деле до того, где Розамунда родилась и кто ее мамаша? Он любит ее. Говоря по чести, окажись она даже не дочерью сэру Исмею, это ничего не изменило бы. Однако он должен быть благодарен Господу за то, что у его жены хоть отец настоящий дворянин. «Да и вообще, вся эта история еще может оказаться просто выдумкой, порождением больного сознания», — утешал себя Генри, однако в глубине души знал: старик говорит правду.
Генри встал, пытаясь одолеть охватившую его ярость. Он посмотрел на старого вояку, похоже, признание заметно его успокоило, сняло тяжесть с его души. Старый дьявол! Когда дело касалось его желаний, он никогда и ни перед чем не останавливался, ни в чем себя не сдерживал. У Генри так и чесались руки вытряхнуть его из постели и высказать ему все, что он о нем думает… Но тот вряд ли стал бы его слушать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49