Такое имечко придумал ему сын егеря. Щенок уже отзывался на кличку, не подозревая, насколько она неподходящая для охотничьего пса. Он лаял на Динкины копыта, он весь вываливался в грязи, обнюхивая каждую лужу и кочку — искал кроликов. Когда Розамунда усаживалась перед очагом в парадной зале, он ложился у ее ног. И всегда при ее появлении радостно скулил и лаял — собачье сердце таяло от любви к новой хозяйке.
В один прекрасный день на вязах лопнули цветочные почки, и вскорости — в такт зеленым уже веткам берез — стали раскачиваться нежные кремовые соцветия. Розамунда, усевшись на каменную скамью в дальнем — солнечном — конце дворика, наслаждалась таким внезапным весенним теплом. В маленьком цветнике уже вовсю цвели крокусы, а сегодня она заметила, что черная земля выстрелила зеленые стрелы — листья нарциссов.
Тут-то и раздался над окрестными пустошами звук трубы — гонец оповещал о возвращении его светлости. Взволнованная долгожданной вестью, Розамунда кинулась мыть волосы, она высушила их и умастила. Потом осторожно надела новое платье, которое любимая ее мастерица только накануне закончила. Оно было из желтого шелка, рукава его обтягивали руки, завершаясь на середине запястий золотой стрелочкой, в тон платью был сшит верхний хитон из дамаста, расшитый зеленым шелком и золотом, его рукава свисали почти до самой земли. В отличие от прочих нарядов, этот был выкроен специально для нее, не повторял ничьих фасонов. Розамунда, кружась по комнате, любовалась собою, глядя в полированное стальное зеркало. Камеристки убрали ее косы в два золотых круглых косника, потом закрепили их на золотой же головной повязке, под которой имелась еще коротенькая вуаль.
В этом дивном наряде Розамунда почувствовала себя истинной леди Рэвенскрэг.
Она ждала, сгорая от нетерпения. И наконец раздался скрип колес и конский топот… Нет, на стену она не пойдет, она встретит его у ворот. Солнце пригревало ей сквозь тонкий шелк спину. Сохраняя подобающую истинной леди невозмутимость, она, однако, вынуждена была стиснуть пальцы — чтобы они не дрожали. Боже, неужто она снова его увидит, прикоснется к нему, услышит его голос… Сердце Розамунды гулко стучало… Она вдруг поймала себя на мысли, что не помнит его лица… Но вот он уже здесь, перед нею, пришпоривает храпящего черного скакуна.
Позвякивая латами, Генри снял шлем, подставив ветерку черные волосы, — на лбу его багровела полоска, оставленная обручем шлема. Он смотрел на Розамунду, но как-то странно, словно бы ее не признавал. Тогда Розамунда, не выдержав, бросилась в толпу, в которой смешались кони и люди. Генри спрыгнул с седла — и вот он уже обнимает ее, крепко-крепко, так что сталь кирасы царапает ей кожу.
— Розамунда! Святые угодники… ты ли это? Ты стала совсем другой, — шепчет он, щекоча ее щеку своим дыханием.
— Ах. любимый, наконец-то… Как же долго ты не приезжал.
Эти слова, видать, очень его обрадовали, потому что он никак ее не отпускал, жарко касаясь губами шеи… сладкая истома разлилась по ее жилам — Розамунда припомнила его поцелуи…
Передав груму поводья, Генри с облитого солнцем дворика направился в сумрачный замок, не выпуская ладонь Розамунды.
В парадной зале уже выстроился почетный караул, стража веселым «ура» приветствовала своего хозяина, славя Господа за то, что воротил его живым и невредимым.
К неудовольствию Розамунды, ее Генри тут же окружили гости — целая толпа мужчин. Первыми были оглашены имена ближайшего соседа Рэвенскрэгов, сэра Мида Аэртона, и его дяди, сэра Джона Терлстона. Розамунда приветствовала их учтивым книксеном, весьма довольная собственной ловкостью и грациозностью. Далее прозвучали имена двоих представителей клана Перси, гостей менее именитых громогласно не представляли. Когда приветственный ритуал был завершен, мужчины двинулись к столу лорда.
Розамунда, только что наслаждавшаяся их одобрительными взглядами, сразу сникла: ее за стол не пригласили. Прежде чем занять свое место во главе стола, Генри отвел ее к очату и усадил на скамеечку. А гости тем временем уже успели развернуть карты и планы — и снова начались бесконечные обсуждения боевых маневров.
Розамунда едва не разревелась от обиды и гнева — вот уж не ожидала, что ее отошлют прочь. Она как-никак хозяйка Рэвенскрэга, а ее усадили в сторонке, точно она милое дитятко, а не умная зрелая женщина. Димплз прижался к ее ногам, и Розамунда в порыве благодарности стала теребить его бархатные уши, радуясь, что хоть псу приятно ее общество.
Стали разносить кушанья, однако догадливая Розамунда уже поняла, что за стол ее так и не позовут. Приготовленное на скорую руку угощение предназначалось только гостям. А она поест позже, на праздничном пиршестве, которое она распорядилась устроить в честь возвращения супруга. Она заказала самые любимые его блюда, следуя подсказкам повара Сэлтона, краснощекого толстяка с развеселым нравом, который знал, чем угодить хозяину. Она велела накипятить воды и приготовить свежую одежду. Как она старалась ему услужить, как мечтала о встрече… И все теперь насмарку, у него на уме одна только война…
Раньше Розамунда была уверена, что жизнь дворян состоит из сплошных удовольствий. И все их заботы сводятся к тому, чтобы нарядно одеваться, пировать и разгонять скуку всевозможными развлечениями. Теперь она убедилась в ином. У лорда Рэвенскрэга не было ни минуты покоя: то нужно искать новых солдат, то их вооружать, то обучать, а еще Генри приходилось разбирать всякие тяжбы, а еще следить за сбором денег, а еще он успевал наведываться в дальние имения — к ее соперницам!
Недобрые мысли овладели Розамундой. Она вспомнила слова сэра Исмея про то, что ее мужа домогаются многие женщины и очень немногие из них получают отказ. Она взглянула на его черноволосую голову, склоненную над картой, и еще раз покорно призналась себе — он очень хорош собою. Неудивительно, что женщины так и льнут к нему. А она размечталась, что теперь он ни на кого, кроме нее, не взглянет. Может статься, он ни единой ночки не скучал в одиночестве и ни разу не взгрустнул о своей жене…
Пес заворчал, требуя, чтобы его ласкали дальше. Розамунда подумала, что ей грех печалиться и гневить судьбу. Главное, Генри дома, с нею, и нечего портить сегодняшний праздник нелепой ревностью.
Но вот гости вроде бы все обсудили и стали откланиваться, Генри пошел их провожать, не удосужившись даже на нее взглянуть. Розамунду снова стала грызть боязнь того, что Генри к ней равнодушен, и теперь уже отогнать печальные думки никак не удавалось. Она услышала скрип ворот, мужские окрики и конское ржание. Чуть погодя гулко захлопнулась дверь. Внезапная тишина усилила горечь одиночества. Розамунда еще час просидела на скамеечке, дожидаючись Генри. Потом решила поискать его комнатного слугу, Джема, который, оказывается, расположился на кухне и уписывал за обе щеки все подряд.
Твой господин уехал вместе с гостями? — спросила Розамунда.
Поспешно проглотив недожеванный кусок, Джем виновато пробормотал:
— Никак нет, леди, он помылся и лег спать. Его светлость нельзя беспокоить, — чуть ли не прокричал он, увидев, что хозяйка устремилась к двери.
Гнев обуял Розамунду.
— Это он сам приказал? — не веря своим ушам, спросила Розамунда.
— Да, миледи, велел, чтобы не беспокоили ни при какой оказии.
Изо всех силенок стараясь держать себя в руках (ибо кухонная челядь ловила каждое ее слово и взгляд), Розамунда гордо кивнула и удалилась. Ей было страсть как обидно… Она с таким прилежанием училась быть хорошей хозяйкой, она нарядилась в платье, достойное принцессы, она велела приготовить праздничный обед — и все впустую!
Когда же Розамунда вышла из холодного замка во дворик, где так славно пригревало солнышко, ее догадки показались ей еще более очевидными. На позлащенных дневными лучами стенах играли резные тени — от веток, одевшихся в молодую листву. Пес неотступно следовал за нею, жался к ногам, выклянчивая ласку, но Розамунде было сейчас не до него. Она окончательно удостоверилась в том, что лорду Генри дела и любые прихоти куда важнее, чем жена.
А в зимнюю пору он тоже, небось, не слишком тужил, отогреваясь в Эндерли или в каком еще из своих имений, где, без сомнения, находились охотницы ублажить своего пригожего господина. Розамунда в ярости стиснула зубы, стараясь унять горючие слезы. Ну сколько можно обольщаться? Или ей в новинку, что любит-то только она.
Она прижалась щекой к прохладной стене, сквозь слезы только народившиеся березовые листочки стали казаться причудливо накинутой на ветки зеленой вуалью. Здешняя жизнь душила Розамунду. На что ей роскошь, если под нею кроется сплошное притворство? Дворяне — умелые притворщики, говорят одно, думают про тебя другое… Она должна выбраться на волю, хоть ненадолго скрыться от шпионящих глаз и навостренных ушей. Горничные, небось, уже успели всласть позубоскалить над простодушием своей хозяйки, возомнившей, что лорд Генри будет верен только ее чарам. А то в Йоркшире мало молодок, которым неймется залучить его в свою постель.
Розамунда помчалась к себе, спотыкаясь, немилосердно топча шелковый подол великолепного своего платья, которое она успела возненавидеть — за то, что напоминало ей, какой она была дурочкой, когда мечтала об этом вечере: она и Генри, и больше никого… когда надеялась, что добьется его любви.
Она с силой хлопнула дверью, чуть не задавив Димплза, который едва успел проскочить следом, — вид у него был самый несчастный. Нетерпеливо расправившись с множеством тесемок и застежек, она стянула проклятое платье, сорвала с головы золотую повязку и накосники и вплела в косы красную шелковую ленту, небрежно стянув их в узел. Затем выхватила из шкафа первое попавшееся платье — из пурпурной шерсти, с расшитым кушаком, а поверх накинула простой темный плащ. Ей действительно необходимо вырваться из этих стен, избавиться от пут нового своего обличья, обременившего ее столькими обязанностями и… разочарованиями.
Сгоряча Розамунда хотела ускакать на своей Динке и даже уже натянула мягкие ноговицы из оленьей кожи, но потом сообразила, что тут же привлечет к себе внимание. В этой темной неброской одежде она может затеряться в стайке каких-нибудь прачек и выйти потом наружу: мост еще был опущен, ибо не все гости успели разъехаться.
Натянув капюшон, она в сопровождении Димплза сошла вниз и направилась к двери. Однако, если он не отстанет, прачкой ей притвориться не удастся. К великому его огорчению, хозяйка велела ему остаться, и он поднял такой скулеж, что Розамунда поспешила захлопнуть тяжелую дверь. Он немного еще потявкал, но потом утихомирился. По счастью, никто из слуг ее не видел, — верно, все были заняты приготовлением праздничного обеда и распаковыванием походных фур.
Она, получше натянув капюшон, перебежала дворик и быстрым шагом прошла по мосту — стражники даже ее не заметили. Розамунда боялась поверить такому везению. Шедшие по дороге люди сворачивали у своих деревушек, а Розамунда держала путь дальше — к вересковым пустошам.
Отойдя от замка на безопасное расстояние, она скинула капюшон, подставив лицо свежему ветру. Она все прибавляла шаг и вскоре расстегнула плащ, а потом и вовсе сняла его. Ей было очень жарко, наверное от всего пережитого, а не от солнца, оно пригревало не так уж сильно.
«Интересно, как далеко отсюда Виттон?» — подумала она, глядя на просторные пустоши, усеянные кое-где известковыми глыбами и поросшие рощицами. Она помнила, каким долгим было путешествие в Рэвенскрэг. Идти бы пришлось не день и не два. Ее охватило отчаяние полной безысходности. В Виттон ей нет возврата. Дочка прачки Джоан покоится в могиле.
Ну да эта ложь — на совести сэра Исмея. Как бы то ни было, ей суждено быть пленницей в замке. Как горячо она мечтала когда-то о том, что отыщется наконец ее таинственный отец и признает ее своей дочерью. И он явился, но оказался совсем не таким, каким она его представляла. А почему она так уверена, что жизнь с Рэвенскрэгом должна подтвердить ее девичьи выдумки? Он такой же, как все дворяне. И с самого начала не скрывал своего отношения к будущей жене. Так чего же она хочет? Она больше не ветреница Джейн, не соблазнительная случайная подружка. Она — постылая жена, без которой, увы, дворянину невозможно иметь законных наследников.
— Будь ты проклят, Генри Рэвенскрэгский! — с надсадой крикнула она, дивясь, как у нее не разорвались легкие. Она вспугнула стайку птиц, которые долго кружили над ней с пугливым щебетом.
От долгой ходьбы у Розамунды болела голова и горели ноги. Она и сама не знала, как далеко забрела, с опаской подумав, что, возможно, не сумеет найти дорогу назад и придется тогда заночевать прямо здесь. И еще ее беспокоило, не скрываются ли в кустах какие-нибудь разбойники.
Она присела отдохнуть у бурливого ручья, сняла мягкие сапожки и опустила ступни в студеную воду. В первый момент у нее перехватило дыхание, но потом она почувствовала, как прохлада уносит усталость. Она сидела на мшистой кочке и смотрела, как над росшим на другом бережку боярышником, усыпанным белыми цветами, порхают птицы. Чуть погодя она вытерла подолом ступни и обулась.
Укрывшись в тени ив и вязов, она смотрела в пустынную даль. Может, она уже здесь бывала?.. Ручей вроде бы знакомый… Или тут все ручьи похожи один на другой? До нее донеслись слабые крики чаек и бакланов. Розамунда подумала, что там, впереди, море. Ветер точно стал более влажным и свежим, но Розамунда не могла понять — это запах моря или просто аромат йоркширской весны.
Розамунда оперлась на сучковатый ствол орешника и глянула вниз: у ее ног в густой траве прятались крохотные, похожие на звездочки, первоцветы. Да, здесь, на севере, цветы расцветают поздно. Уж пол-апреля миновало. Неужто она так давно замужем за Генри?
Слезы, которые теперь можно было не сдерживать, хлынули по ее разгоревшимся от долгой ходьбы щекам. В них была даже некоторая сладость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49