Он обнаружил, что и сейчас, сидя в гостиной Хэрроугейта, думает о том же.— Она не привыкла к людям, знаете. Тут живут очень тихо. Я просто не уверена…— Она что — не хочет нас видеть? — требовательно спросила Бетс. «Что, черт возьми, могло произойти?» — удивлялась она. Письма девочки были такими открытыми и жадными до жизни, она так очевидно жаждала человеческого общения. — Я так хотела встретиться с ней. Джинкс тепло и понимающе улыбнулась ей:— Конечно, она хочет встретиться с вами. Сходите к ней наверх, Бетс. Она убирает свои комнаты с того самого момента, как мы узнали, что вы приезжаете. Элис не хочет, чтоб вы подумали, что она такой же поросенок, как кузен Эдгар.Бетс засмеялась печальным смехом.— Вы, должно быть, думаете, что это ужасно — говорить так о родственниках, но, вероятно, вы знаете, что я не имею привычки скрывать свою точку зрения.— Да, временами ты не скрываешь ее, — поддразнил ее муж.— А ты сиди тихо, — улыбнулась она ему, — твоей сестре и так придется привыкнуть ко многому во мне, так что, пожалуйста, не усугубляй мои недостатки.Джинкс тоже засмеялась, и сердце Кифа наполнилось надеждой на то, что она готова отказаться от своего отшельничества.— Я останусь здесь, — сказал он, — а ты поднимись наверх, Бетс. Я знаю, вам с Элисон есть о чем поговорить.Бетс взглянула на невестку.— Можно?— Конечно. Пройдите через кухню к лестнице и по ступенькам — на верхний этаж.— Я тебе покажу, — вызвался Киф, но Бетс отрицательно покачала головой.— Сиди спокойно, — сказала она, снимая свою широкополую шляпу и кладя ее на стол.Киф смотрел, как она уходит, и на лице его отражались любовь и восхищение. Он повернулся к Джинкс:— Ну, что ты о ней думаешь?— Она прелестна. Он улыбнулся ей, удовлетворенный ответом.— Расскажи мне о себе, — попросил он. — Твои письма в последние два года стали намного веселей.— У нас все хорошо. Особенно не о чем рассказывать, все очень тихо.— А почему, Джинкс? Почему ты все еще живешь затворницей?Зеленые ее глаза неожиданно потускнели:— Давай не будем об этом, Киф. Достаточно уже того, что ты и Бетс здесь, что я и так далеко зашла.Послышался взрыв девичьего смеха и вслед за ним:— Нет, ты не делала этого, скажи правду! — И снова взрыв смеха.Джинкс вскинула голову, лицо ее просветлело от радостного удивления, как будто звук был ей в новинку, но она очень обрадовалась ему.— Элисон так мило смеется, — сказал Киф.— Они определенно поладили. Неужели печаль прозвучала в ее голосе?— Бетс не с каждым сходится, — сказал он. — Она на все имеет свои собственные суждения. Ты знаешь, что мать даже отказывалась послать ее в школу? Она боялась, что там из нее выбьют уверенность в себе, как это случилось с Марком.— А что — школа действительно лишила Марка уверенности в себе? — спросила Джинкс с улыбкой.— Я бы этого не сказал, — рассмеялся Киф. — Если бы в нем было больше крахмала Игра слов: starch — по-английски «крахмал., и „самоуверенность, чванство“.

, вероятно, он мог бы наняться в прачечную на Фронт-стрит. Джинкс попросила его:— Расскажи мне о больнице, о тете Пэйшиенс.Он поколебался и решил пока не говорить Джинкс о своей озабоченности состоянием ее здоровья.— Все хорошо, — сказал он, — руководит больницей железной рукой, но ее тем не менее все очень любят. — Он заметил, что голос его звучит чересчур сердечно, как отцовский, когда отец чувствовал себя не в своей тарелке. — Тетя Пэйшиенс — симпатичнейший тиран из тех, что мне приходилось встречать.Джинкс печально улыбнулась.— Да уж, совсем не похожа на Карра, это уж точно.— Ты писала как-то, что Карр стал хуже. А как он сейчас?— Я больше не слышу, что происходит в доме. Стены и двери укрепили, поэтому слышимость уже не такая, как раньше.— О, Джинкс, неужели было так плохо? — Вспомнив, что довелось ему услышать тогда, сидя в библиотеке, Киф еще раз осознал, что пришлось вынести его сестре. Он спросил, глядя ей в глаза:— Я слышал, что он стал калекой. Это правда?Зеленые ее глаза широко раскрылись:— Карр? Нет, я ничего не знаю. Я уже давно его не видела. Он обычно катался по округе в своих чудных автомобилях, но сейчас что-то не катается уже около месяца. Что с ним могло произойти?— Ходят сплетни о том, что у него что-то с ногами.Она махнула рукой.— Наверное, он был пьян. Он слишком много пьет в последние годы.— Вероятно, ты права. — Но Киф почему-то думал, что за этим кроется что-то более серьезное.С верхнего этажа опять послышались раскаты смеха. Лицо Джинкс просветлело:— Общение с Бетс будет так полезно Эли. Ваши письма так много значили для нее — для нас обеих.— Я рад этому. — Он хотел было еще что-то сказать, но услышал, что они спускаются, и в ожидании повернулся.Первой вошла Бетс, лицо ее светилось. Киф понял, что Элисон понравилась ей — по-настоящему понравилась.— А где Эли?— Спустится через минуту. О, Джинкс, она такая прелесть!Они услышали медленные шаги на лестнице, потом более быстрые — по кухонному линолеуму.Бетс поспешила к дверям, втащила девочку в комнату и встала рядом с ней с гордым, почти собственническим видом.Элисон была высокой для своих двенадцати лет — выше, чем Бетс.Рассказывая об их встрече потом, Киф говорил, что первое, что он увидел в ней, — это ее глаза — огромные зеленые звезды. Но в момент, когда она в действительности предстала перед ним, не ее глаза привлекли его внимание. У него возникло сильное ощущение, что раньше он уже видел Элисон.Он сразу понял, что ее длинное платье, почти касавшееся пола, в эпоху, когда девочки уже не носили длинных платьев, было призвано скорее всего скрывать скобки доктора Тилсона. Осознание этого вызвало у него внезапную грусть. А знает ли Бетс, почему Эли подождала наверху и только потом в одиночку спустилась с лестницы? Поняла ли Бетс, что Элисон с трудом спускается с лестницы и поэтому не хочет, чтоб кто-то видел, как она это делает?А потом светловолосая зеленоокая нимфа улыбнулась, и Киф забыл о скобках на ее ногах. Улыбка ее была такой широкой, открытой и искренней, а взгляд — таким дружелюбным, теплым и прямым, что Киф незаметно для себя придвинулся к ней, как мотылек к пламени свечи.У нее были глаза Джинкс, но где раньше он видел это лицо?— Неужели дядя не заслуживает того, чтобы его обняли? — спросил он, протягивая к ней руки.— Я пока не очень сведуща в дядях, — ответила она, подходя к нему, — но люди, которых любишь, безусловно заслуживают этого!Тельце ее было таким нежным, хрупким. Он отстранил ее на расстояние вытянутой руки:— Ты похожа на мать, я это вижу, но будь я проклят, если могу сказать… — Он замолчал, по-видимому, в недоумении.Джинкс быстро приблизилась к дочери.— Она похожа сама на себя, правда, дорогая?Мгновенье Эли выглядела смущенной, а потом принялась благодарить его — за книжки, письма, подарки — и в особенности за журналы.— Дядя Киф! Они открыли мне целый мир! — Она рассмеялась:— Фотографии в них совсем не похожи на те скучные снимки, что помещают обычно в книгах по истории и географии. Фотографии в «Уорлд мэгэзин» такие… такие живые. От них у меня ощущение, что я правда там — понимаете?Киф взглянул на Джинкс.— А тебе тоже нравятся фотографии в «Уорлд»?— Я не очень-то много их видела — только пару последних номеров. Фотографии замечательные, конечно, но какие-то очень будоражащие душу. Эли говорит, что ты уже несколько месяцев посылаешь ей «Уорлд».— И он послал мне еще целую пачку старых номеров, мама. Я побывала почти во всех уголках мира благодаря «Уорлду»! — Она снова рассмеялась.Киф обрадовался:— Так тебе понравились фотографии твоего дяди Райля?— Моего… кого? — Элисон нахмурилась. Киф взглянул на Джинкс. Краска отхлынула от ее лица, а по тому, как вздымалась ее грудь, было видно, что она изо всех сил старается побороть охватившее ее волнение.— Ты не получила номер с фотографией Райля? — спросил Киф. Неужели Джинкс никогда не рассказывала Элисон о Райле?— Я специально отметил эту фотографию, так что ты не могла пропустить ее.— Так это фотографии Райля, — тихо сказала Джинкс. — Мне следовало бы знать об этом.Эдисон сказала:— О, я видела фотографию мистера Толмэна, верно, и поняла, что вы пометили ее. Но я не знала, что он наш родственник. — Она замолчала и перевела взгляд с Кифа на мать и обратно. — Так кто он? — спросила в конце концов она. — Кто-нибудь скажет мне все-таки? Мистер Толмэн что — действительно мой дядя?Киф вытянул руку — Джинкс. Наконец она сбросила оцепенение, охватившее ее.— Эли, пойдем в кухню и разольем по бокалам лимонад, а потом дядя Киф расскажет тебе о твоем дяде Райле.Эли глубоко вздохнула:— Ох, хорошо! А то я уже думала, что он окажется паршивой овцой или чем-то в этом роде и мне не позволят больше и слышать о нем.— Совсем нет, дорогая, — сказала ее мать с грустной улыбкой. — Райль Толмэн был замечательным и очень талантливым членом семьи Хэрроу.Бетс, и никто иной, объяснила Кифу, почему Джинкс вся побелела, когда в разговоре всплыло имя Райля.— Ты говорил мне, что он воспитывался в вашей семье, — сказала она, — но никогда не говорил мне о том, что твоя сестра любила его!Киф вспомнил годы, проведенные в Хэрроугейте. «Идиот! — подумал он. — За все эти годы я так и не понял, что они любили друг друга. Этим объясняется то, что Райль уехал не попрощавшись, но не объяснялось, почему Джинкс сбежала в море с Эриком. Это так и оставалось загадкой». КИФ Июль-август 1899 Теперь они постоянно приезжали в Хэрроугейт по воскресеньям. Кроме того, раз или два в неделю, когда Киф уезжал на вызовы, Бетс проводила день с Джинкс и Элисон. Новобрачных; вместе или поодиночке, всегда встречали здесь с радостью, и Киф даже сделал ключи от ворот, но Джинкс все так же упрямо отказывалась выйти за порог башен.— Я тревожусь о тете Пэйшиенс, — в конце концов сказал ей Киф. — Ей нездоровится, но она не соглашается на медицинское обследование. Разреши мне привезти ее навестить вас.— Я еще не готова к тому, чтобы видеть кого-нибудь еще, — нехотя ответила Джинкс. — Но передай ей от меня привет. Скажи, что я люблю ее и что на днях позвоню ей.Ему пришлось удовлетвориться этим. Июль был очень жарким — самым жарким на памяти Кифа. Было много дождей, и, путешествуя по округе, он был поражен сухостью хлебов.Во время одной такой поездки в горы он как-то нехотя начал думать о Карре. Киф не видел его с самого возвращения в Хэрроувэйл, и это стало его несколько беспокоить. Он подумал, что если бы не та, первая, ссора, то он смог бы отринуть прошлое. Но дни складывались в недели, а Карр не появлялся.— Где он прячется? — суетился Киф. — И почему?Он услышал уже столько всего о Карре — о том, что тот построил роскошный особняк в Сан-Франциско — на Тэйлор-стрит, где члены «большой четверки» несколько лет назад выстроили себе викторианские дворцы. Без сомнения, пациенты Кифа знали о его брате гораздо больше, чем сам Киф, однако же они постоянно спрашивали его о доме Карра и вообще о нем.Было неясно, видел ли кто-нибудь Карра в последнее время, но все точно знали, что он теперь совершенно хромой и ходит на костылях.— Может быть, он сломал себе ногу, перебегая из одной ванны в другую, — острил один из голтсоновских мальчишек, — ведь говорят, в доме двадцать ванных комнат?— Хотел бы я на это посмотреть, — сказал Мэйбл Крикшэнк, — между прочим, если б у меня был миллион долларов, я б не стал его тратить на какой-то там дом.— Я читал, что когда в доме собирались пятьдесят человек, то все они усаживались за одним огромным столом — и оставались еще свободные места! И это всего лишь в главной столовой! Как вы думаете, док, это правда?Но Киф ничего не мог сказать им на это, потому что знал только то, что ему рассказывали, и то, что читал в газетах.Но он начал замечать, что город совсем не так уж процветает, как кажется на первый взгляд. Например, лососевая фабрика Глэд Хэнда — Киф помнил, как отец строил ее в конце 1870-х годов. Тогда на ней засаливали тысячи бочек лосося, которые потом отправляли в Австралию, Англию и Южную Америку. Теперь лосося было так же много, как и тогда, но фабрика работала вяло, и выход конечной продукции был низким по сравнению с прежними временами. То же самое происходило и с другими основанными Митчем Хэрроу отраслями промышленности. Оборудование устарело и вышло из строя, участились производственные травмы. Несколько раз на лесопилках случались пожары, а у Карра были нелады с рабочими. Люди не любили его так, как любили и уважали его отца. Многие уходили, и возросло количество драк между рабочими и управляющим персоналом.Кифу не нравились все эти разговоры. И чем больше он слышал о том, что происходит в Хэрроугейте, тем больше ему хотелось встретиться с братом.— Я совсем не вижу его, — отвечала Джинкс на вопросы Кифа. — Обычно тут ездят машины, но теперь не видно никого, кроме собачьего предводителя. Даже женщина Карра больше не колесит, как бывало, по округе.— Ты полагаешь, он во Фриско?— Нет, он точно дома, в своем здании. Я это знаю наверняка.— Ты слышала его? Джинкс покачала головой.— Через стены нам больше ничего не слышно, но я знаю, что он там.
Киф и так уже долго откладывал посещение родительских могил. В понедельник днем, в конце июля, он отпер ворота и повел свою кобылу к каменным столбам. Он пошел не по главной дороге к башням, а по нижней, мимо служебного входа, и через сад.Болезненные воспоминания нахлынули на него, а внутри все похолодело, когда он тайком обогнул дом и привязал лошадь к дереву. Остаток пути Киф собирался проделать пешком. День был жарким. Он снял свой полосатый пиджак, галстук и плоскую соломенную шляпу, положил их на сиденье, закатал рукава и расстегнул тугой воротничок.Место, которое Карр выбрал для кладбища, было намного ниже сада, на опушке леса, где Киф провел в детстве столько времени. Эдит была похоронена не здесь, а в отдельном склепе где-то в лесу. Киф не был на похоронах Эдит и никогда не видел ее одинокой могилы.Сквозь могильные камни пробивались сорняки, и низкая кованая ограда почти не была видна в их зарослях. Стоя около черной витой решетки, Киф почувствовал, как в нем поднимается неудержимая ненависть к брату.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33