Черт побери! И надо же было такому случиться именно сегодня!
— Думаю, — начала она с неуверенностью, — ты не успеешь вернуться вовремя, к балу, даже если и выяснишь, что он тебя разыграл. Но еще довольно рано, и если поскачешь в Барнет верхом, а не поедешь в карете, то, может быть, и обернешься. О, Джеррен, пожалуйста!
Он обнял ее за плечи одной рукой, глядя в лицо смеющимися глазами.
— Да какое же значение может иметь для тебя мое присутствие? На всех балах и приемах ты обычно окружена таким количеством поклонников, что мне и приблизиться не удается.
Ее смех был похож на журчание ручейка: — Ах ты, злюка! Даже если и так, все равно при твоем появлении они все разбегаются от страха.
— И небезосновательно! — Тон был небрежен, но глаза смотрели совершенно серьезно. — Я не потерплю соперников, любимая.
— Тебе незачем этого страшиться, — шепнула она, подставляя зардевшееся лицо жарким поцелуям. И уже припадая к его губам, прошептала: — Ты вернешься нынче вечером, любимый мой? Драгоценная любовь моя, ты приедешь?
— Вернусь, — пообещал он. — Сам дьявол меня не удержит. — И он снова и снова целовал ее, но потом с печальным вздохом отпустил и, поднявшись на ноги, уныло сказал: — Черт бы побрал моего дядюшку! Он ведь надеется, что я побуду с ним, так что лучше отправляться, не теряя времени.
Она прильнула к нему, все равно не желая отпускать.
— Но ты вернешься сегодня вечером, пусть даже поздно, вернешься? Обещаешь?
— Обещаю, — отвечал он. — Если только старик не окажется так болен, что придется остаться. Но в этом случае я дам знать.
День Антония провела в приятных хлопотах. Съездила к модистке, принимала и отдавала утренние визиты, гуляла с Люси в парке Сент-Джеймс. Наконец пришло время одеваться на бал. Маунворты, тоже приглашенные к леди Петгигрю и знавшие об отъезде Джеррена, подвезли Антонию в своей карете до дома ее светлости, что было совсем не далеко, на Ганновер-сквер.
У Антонии, как обычно, от поклонников отбою не было, но и танцуя, и весело болтая, она все поглядывала на дверь; время шло, Джеррен не появлялся и хорошее настроение постепенно покидало ее. К завершению бала она улыбалась уже через силу, чисто механически, и с облегчением приняла предложение Люси уехать в числе первых, ибо теперь к огорчению начало подмешиваться и беспокойство.
На обратном пути до Брук-стрит она мало говорила, не в состоянии скрыть растущей тревоги, и Маунтворты, переглянувшись, решили проводить ее до дому. Но привратник сказал, что от мистера Сент-Арвана так и не было никаких известий, тогда сам Маунтворт, видя бледное лицо Антонии, решил взять все в свои руки и, не говоря ни слова, повел обеих дам в гостиную.
— Не понимаю, — заметила Люси. — Нарушать обещания — это так не свойственно Джеррену. Может быть, его задержала какая-то неприятность, как вы думаете?
Питер бросил на нее уничтожающий взгляд и обратился к Антонии, стоявшей у камина: — Прошу вас, не надо так волноваться. Все могло случиться: может, записка попала не по адресу, а может, дядюшка оказался так серьезно болен, что Джеррен просто не смог ничего сообщить.
И тут снизу раздался громкий стук в дверь. Послышалось неясное бормотание и шаги вверх по лестнице. Дверь в гостиную распахнулась — на пороге, покачиваясь, стоял Джеррен.
Он был без шляпы, но в длинном плаще для верховой езды, закутавшем его до самой шеи; прядь белокурых волос, выбившаяся из-под ленты и спадавшая на лоб, придавала ему небрежно-легкомысленный вид. Несколько секунд он стоял на пороге, блуждающим взглядом окидывая всех, потом рывком захлопнул дверь и нетвердо шагнул в комнату. Не обращая ни малейшего внимания на Маунтвортов, он обратился прямо к Антонии, рванувшейся было навстречу.
— О, милая женушка, — произнес он хрипло. — Прошу прощения. Меня задержали по дороге. — Он пошатнулся и ухватился за ближайший угол. — Неожиданная… ну, просто чертовски непредвиденная задержка.
Антония бессильно уронила радостно протянутые руки и недоуменно воззрилась на него; радость, написанная поначалу на лице, постепенно уступала место сперва презрению, а потом и отвращению: в его дыхании ощущался явственный запах бренди.
— Все понятно, — язвительно произнесла она. — Значит, ты весело проводил время в какой-то таверне! Так надо было и оставаться там, пока не протрезвеешь!
Он криво ухмыльнулся: — Прекрасно разыграно, дорогуша. — И добавил сардонически, но с какой-то запинкой: — Однако есть вопрос, на который я должен получить ответ, а дать его можешь только ты. — Он помедлил, явно пытаясь собраться с мыслями, потом продолжил: — Боюсь, я проявил невнимание! Твой день рождения, твое совершеннолетие — оно ведь осталось незамеченным, да?
— Да какое, в конце концов, отношение имеет день рождения Антонии ко всему происходящему? — с изумлением спросила Люси, а Джеррен с горечью рассмеялся, ни на секунду не отрывая пристального взгляда от лица жены.
— Полагаю, самое непосредственное, Люси! Я прав, мадам?
— Ваши глупые пьяные шутки совершенно не смешны! — с неприязнью произнесла она. — Я стала совершеннолетней два дня назад.
— Так я и думал! Какая небрежность с моей стороны — не запомнить даты. Проклятая небрежность!
Он шагнул к ней, но, оторвавшись от стула, снова пошатнулся и рухнул на пол лицом вниз, прямо к ногам Антонии. Антония замерла, с оторопело-испуганным видом уставившись на него, но Питер очень внимательно, со все возрастающим подозрением наблюдавший за другом, подошел и опустился рядом с Джерреном на одно колено. Взял его за плечи и перевернул на спину; плащ при этом упал с плеч, обнаружив то, что Джеррен до сего момента так успешно скрывал: наспех накрученные бинты, насквозь пропитанные кровью.
Было уже далеко за полдень, когда Джеррен открыл глаза и увидел Антонию, сидящую на стуле у кровати все еще в бальном, правда, уже основательно измятом платье. Несколько секунд он рассматривал ее глазами, полными и душевной муки и презрения одновременно, потом слабым голосом произнес: — Какая преданность! И сколько же времени ты вот так наблюдаешь за мною?
При звуке этого тихого голоса она встрепенулась и открыла глаза. И в следующее же мгновенье уже была на ногах и склонялась над ним.
— Джеррен! — прошептала она. — О, любимый мой, прости!
— Простить? — произнес он пытливым тоном. — За что же именно?
— За мою вчерашнюю глупость, за то, что я не поняла, что ты ранен. — Нагнувшись, она нежно поцеловала его в губы. — Разве есть еще что-то?
— А вот это, мадам, — угрюмо откликнулся он, — вашей совести лучше знать.
Она отшатнулась, глядя потрясенными и перепуганными глазами.
— Я ничего не понимаю.
— Надо же, какое притворство, — устало произнес он. — Ваш дедушка предупреждал меня, но я счел его слова фантазией безумца. Теперь все понятно. Если б ваш план удался, лежать бы мне мертвым в Угодьях Финчли.
— Мой план? — вскинулась она. — Но ведь в тебя стрелял разбойник с большой дороги! Так мне сказал мальчик-посыльный, что привел тебя домой.
— Я сам сказал так своим спасителям. Как вы думаете, хочется мне, чтобы все знали, что моя жена пыталась убить меня?
Она вскрикнула и уставилась на него, вся побледнев от ужаса.
— Джеррен, в своем ли ты уме? Я пыталась тебя убить? — Она запнулась, положила ему на лоб руку — он был сухим и горячим. Лицо ее прояснилось: — Да у тебя жар! Этого как раз и боялся доктор; и в самом деле — безумием было в таком состоянии ехать обратно в Лондон. О, Боже, ну почему же ты не дал мне ничего знать? Ведь я тут же прилетела бы к тебе.
— Чтобы довести начатое до конца? — При всей слабости голос Джеррена сочился безмерным презрением. — Да, ты даром времени не теряешь, не так ли? Через два дня после совершеннолетия наносишь первый удар в борьбе за свободу. Надо было только выбирать в сообщники более меткого стрелка, тогда не пришлось бы наносить второго удара.
Антония прижала руку ко лбу. Все происходящее казалось кошмарным сном.
— В чем еще ты хочешь меня обвинить? С кем, по твоему мнению, я могла бы сговориться?
— Стоит ли даже теперь по-прежнему изображать невинность? — Джеррен пошевелился и застонал от боли. — С кем же еще, как не с Роджером Келшеллом, который все еще домогается состояния вашего деда? И сыну которого вы обещали свою руку еще до того, как сэр Чарльз заставил вас выйти за меня.
— Джеррен! — она снова умоляюще протянула руки. — Неужели ты веришь в то, что говоришь? Ведь я же люблю тебя! И разве не доказала это?
Ни слова, ни жеста не последовало в ответ, только рот искривился в горькой усмешке.
— Да, доказали — свое двуличие, — произнес он с трудом, но от его тона Антония вся сжалась, отшатнулась, как от пощечины. — То была месть, не так ли, за обиду, которую я нанес вам, согласившись на этот брак, обиду, которую вы так и не смогли простить? Вот только перед тем, как предать меня в руки своего родственника, вам зачем-то понадобилось убедиться в моей любви.
Она смотрела потрясение, потерянно, прижав руки к груди, с лицом, почти таким же белым, как у него.
— Ты совсем не веришь мне, — в голосе была глубокая печаль, — а еще говоришь, будто любишь! Что же это за любовь, которую может разрушить даже тень подозрения?
— Подозрения? — переспросил он с неописуемым сарказмом. — А кому еще, кроме вас и меня, было известно, что я поскачу через угодья Финчли?
Она смятенно охнула, вспомнив, как вчера вечером умоляла его вернуться, и понимая теперь, насколько подозрительным это показалось ему в свете последующих событий. И совсем не удивительно, что, потрясенный отчаянием и болью, он неимоверно преувеличил это обстоятельство.
— Клянусь небом и всеми святыми, — произнесла она, призвав на помощь все свое хладнокровие и бестрепетно глядя ему в глаза, — пусть даже на твою жизнь покушался и мой родственник, но моим согласием и помощью он не заручался. — Но в голубых глазах по-прежнему была такая бездна недоверия, что хладнокровие ее не выдержало. — О, Господи! Ну почему, почему ты не веришь мне?
Она упала перед кроватью на колени и, закрыв лицо руками, безудержно разрыдалась, сотрясаясь всем телом. По его лицу пробежала судорога боли, а рука медленно поползла к ней, словно желая приласкать, погладить по волосам, но замерла на полдороге, сжавшись в кулак на покрывале.
Джеррена терзала такая душевная мука, что по сравнению с ней физическая боль почти ничего не значила. Когда его подстрелили из засады, рядом ехали и другие люди, так что сомневаться не приходилось: то был наемный убийца, а вовсе не обычный грабитель с большой дороги, и целился он именно в него. Спутники и спасли жизнь Джеррену, доставив его в ближайшую гостиницу, но когда предложили послать за врачом, он отказался. Рану наскоро перебинтовали, и он немедленно отправился в Лондон в наемной карете, зная, что не успокоится, пока не посмотрит Антонии в глаза.
Всю обратную дорогу, несмотря на боль от раны и туман в голове от бренди, которое он непрестанно глотал для поддержания сил, все предшествующие события, теперь представшие совершенно в ином освещении, безжалостными видениями роились перед помрачненным взором. Антония одна знала, куда и как он поедет; ведь это по ее настоянию он отправился верхом, а не в карете, под защитой слуг; это она умоляла вернуться к вечеру. Убийца, вероятно, поджидал в засаде; без содействия Антонии такое покушение просто было бы невозможно. Видения толпились, кружились вокруг, все разрастаясь от начинавшегося жара и лихорадки.
— От фактов никуда не деться, — выдавил он опустошенно. — Келшелл сколько угодно мог мечтать о чужом богатстве, но без вашей помощи надежд у него было бы мало. И не будь он в этой помощи уверен, никогда не попытался бы меня убить.
Неимоверным усилием воли Антония подавила рыдания и выпрямилась, продолжая стоять на коленях. Долго-долго мерцающие непролитыми слезами черные глаза неотрывно смотрели в холодные голубые, и первым отвел взор Джеррен.
— Неужели мое слово больше ничего не значит? — задумчиво и грустно спросила она. — Неужели тебе самому так безумно хочется верить, что я вероломна и зла?
Поднявшись на ноги, она снова склонилась над ним, отвела со лба белокурую, потемневшую от пота прядь, потом взяла за руку.
— Любимый мой, родной, все это — фантазии твоей изболевшейся души. Когда ты немного окрепнешь, то и сам поймешь, какие это были глупости.
Джеррен отвернулся. Физическая слабость и эмоциональное напряжение измучили его до крайности; уверенность в вине Антонии была столь же сильна, как и желание верить в ее порядочность, и два противоположных чувства буквально раздирали его на части. Он не осмеливался даже посмотреть в ее сторону; голос, прикосновения, даже аромат духов доставляли несказанные мучения.
— Оставьте меня! — выдохнул он. — Вам не удастся сыграть один и тот же трюк дважды, и никогда уже страсть к вам не ослепит меня и не заманит в западню.
С этими словами из него, казалось, вытекла последняя капля сил, глаза закрылись, лицо стало мертвенно-бледным, и только из горла с трудом вырывалось хриплое дыхание. Напуганная Антония схватила со столика рядом чашку с лекарством и, подсунув руку ему под голову, поднесла чашку к губам. Но тут он открыл глаза, неестественно блистающие на белом, как полотно, лице и судорожным движением отбросил ее руку. Чашка выпала, лекарство разлилось по покрывалу.
— Уйдите же! — прошептал он уже едва слышно. — Я ничего не приму… из рук, которым не доверяю.
Едва дыша, с почти останавливающимся сердцем, она с минуту оторопело смотрела, сама без кровинки в лице, потом резко выдернула из-под его головы руку и отшатнулась, продолжая смотреть на него, затем со сдавленным криком выбежала из комнаты. У Джерре-на вырвался тихий презрительный смешок, неожиданно перешедший в рыдание. Он закрыл руками лицо, по которому, как и по телу, беспрестанно пробегали судороги боли, не имеющие никакого отношения к ранению.
Час спустя Антония была уже в доме Роджера Келшелла. Она бросилась туда, подчинившись порыву, не думая о последствиях своего поступка, просто потому, что в тот момент не могла ни о чем рассуждать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27