– А как насчет меня?
– Насчет тебя?
– Кем я стал для тебя?
Она помолчала, лихорадочно подыскивая подходящий ответ.
– Другом, я думаю.
– Другом. Опиши мне свое понятие дружбы. Кто такой друг?
– Наперсник. Товарищ. Единомышленник.
– Наперсник? Ты никогда не открывалась мне, девочка, ни в чем.
– Ты конечно же, ошибаешься.
– Ты никогда не говорила мне, какие чувства ты на самом деле испытываешь от разрыва со своей семьей? Или о том, что касается моей роли во всем этом. Ты злишься на меня? Я почти ничего не знаю о твоем прошлом. Даже не знаю истории с этой татуировкой.
Оливия почувствовала, что краснеет, и бросила на Майлза раздосадованный взгляд. Он усмехнулся.
– Только не говори мне, что твой любовник был азиатом-татуировщиком.
– Едва ли. Но этот джентльмен был крайне настойчив. Он уверял, что у меня экзотическая красота, которую такое произведение искусства возвысит до немыслимых высот. – Вскинув бровь, она отвела взгляд, обвела глазами долину, позволяя ласковому ветру охладить жар смущения на ее щеках. – Это мое тело, – произнесла она задумчиво. – Какое право они имеют презирать меня за то, что я захотела сделать с ним нечто такое, что не нарушает законов и никому не делает плохо? Некоторые женщины размалевывают лица краской, пудрой и румянами. Я захотела иметь маленькое изображение розы на груди, потому что это позволяет мне чувствовать себя... особенной. Необычной. И... чувственной.
Оливия снова взглянула на Майлза. Взгляд его внезапно сделался напряженным.
– Мое признание не слишком шокирует вас, сэр? – с подчеркнутой язвительностью спросила она.
Он медленно покачал головой.
– А тебя не будет шокировать, если я скажу, что и сам нахожу эту татуировку крайне чувственной? – Губы его вызывающе скривились, и сердце Оливии вздрогнуло.
Майлз мягко рассмеялся, словно играл с ней. Она бы не удивилась, если б он дотронулся до нее в этот момент. Однако этого не случилось. Он растянулся на земле и ответил ей вопросом на вопрос.
– Какой ваш любимый цвет, миссис Уорвик? – Он посмотрел на ее платье. – Полагаю, коричневый.
– Голубой.
– Но у тебя нет ни одного голубого платья.
– А что мне даст голубое платье?
– Доставит удовольствие.
– Возможно. – Оливия подняла глаза на безоблачное небо. – Мне попалось однажды одно платье в маленьком парижском магазинчике. Очень красивое, светло-голубое, с кружевами цвета слоновой кости. Я представляла, как бы выглядела в нем, всякий раз, как мы приходили туда с Эмили на ее примерки. Однажды я даже надела его, оно сидело на мне безупречно. Единственный раз в жизни я действительно почувствовала себя красивой.
– Почему же не купила его? – спросил он мягко.
– Нужно было многое купить для Эмили. Да и отцу была нужна новая обувь. И потом, – она небрежно пожала плечами, испытывая одновременно радостное волнение и беспокойство от этой новой близости с Майлзом. – Не думаю, что голубое платье согрело бы меня зимой. Или принесло прохладу летом. Разве голубой цвет красивее, чем коричневый? Сомневаюсь.
– Может, и нет. Однако шелк гораздо приятнее ощущается на коже, чем ситец.
Оливия наконец прямо взглянула на мужа.
– Ты намекаешь на то, что я недавно дала указание твоему портному сшить тебе рубашки из ситца, а не из шелка? Ситец намного дешевле и лучше соответствует возможностям нашего бюджета.
– Полагаю, это относится и к моим сапогам?
– В Миддлхэме прекрасный сапожник, который может сшить сапоги за треть стоимости твоего лондонского мастера.
– Продолжай.
Оливия заметно оживилась.
– И кроме того, если мы будем вкладывать деньги в местный бизнес, уверена, горожане станут относиться к нам с большим уважением.
– С чего ты взяла, что мне есть дело до отношения к нам горожан? Лично мне нравятся мои сапоги, сшитые в Лондоне. Мило Джонс шьет мне сапоги с незапамятных времен.
– Похоже, что ты консерватор, противник перемен. Прекрасно. Если ты настаиваешь...
– О Господи. – Майлз выплеснул свое вино и бросил кружку на землю. – Ты, должно быть, еще несчастнее, чем я думал.
– Прошу прощения?
– Мне даже не удается втянуть тебя в спор. Впрочем, неважно. Вернемся к разговору о дружбе. Я заметил, что ты не доверяешь мне своих тайн. Кроме того, ты избегаешь меня при каждой возможности. Разве друзей избегают?
– Мы же вместе сейчас.
– Но у тебя такой вид, словно в любой момент ты готова вскочить и удрать от меня, как перепутанный кролик. Стоит мне приблизиться к тебе хотя бы на дюйм, как ты вся настораживаешься. Как будто приближение мужа к жене – величайший из грехов. Объясни мне, как ты можешь считать мужчину подходящим для того, чтоб выйти за него, но не подходящим для того, чтобы спать с ним?
Она неловко заерзала на гранитном валуне и сделала вид, что любуется лошадьми.
– А Чарльз Фоулз, кажется, не на шутку привязался к твоей матери. Он стал писать ей стихи.
– Ответь на мой вопрос, – настаивал Майлз.
С большим трудом Оливии удалось сделать глубокий вдох.
– Проще говоря, наш брак был заключен строго по расчету... по крайней мере, так я думала.
– А иначе не вышла бы за меня?
– Я не собираюсь перебирать все эти «если». Это ни к чему не приведет. Что сделано, то сделано.
– Так какого дьявола ты боишься?
Оливия отложила в сторону недоеденный круассан и стряхнула крошки с колен. Боится? Да, у нее масса невысказанных страхов. К ее лицу хлынул жар, с каждой секундой становясь все горячее, а тело напряглось. И все же... сердце колотилось от сознания того, что Майлз Кембалл Уорвик хочет ее сейчас так же сильно, как в тот вечер в бассейне. Это проявлялось в его напряженно застывшей позе и горящем взоре.
Встав с камня, Оливия немного прошлась и подставила лицо теплому ветру. Майлз подошел сзади. Она чувствовала жар, исходящий от его тела, пронзительность взгляда. В этот момент она подумала: если он коснется меня, я пропала. Я признаюсь во всех своих грехах, раскрою всю ложь. Я растаю в его руках, как теплый воск, как тогда в бассейне. – Оливия...
Она прошла выше по склону, где ветер был резче и свежее.
– Посмотри на меня, – послышался голос Майлза. Оливия медленно повернулась. Майлз стоял среди высокой травы, ветер трепал рукава белой рубашки и пряди черных волос.
– Я хочу любить тебя, – сказал он.
Она прикрыла глаза, охваченная переполняющим восторгом этих слов... и потрясенная ударом желания.
– Нет, – тихо ответила она.
Лицо его потемнело, сделалось почти жестоким.
– Я хочу знать почему.
– Мы договорились, что этот брак...
– К черту наши старые договоры! Бог мой, я начинаю уставать от этого бега по кругу, Оливия. Два глубоко отчаявшихся незнакомца... но мы больше не чужие друг другу, Оливия. – Он поднялся по склону, разбрасывая ногами камешки.
Оливия попятилась.
– В свадебную ночь, – начал он с напряженным терпением, – ты спросила меня, нравишься ли ты мне хоть немного. Другой мог бы солгать тебе. Мог бы наврать с три короба, наговорить всяких нежностей, лишь бы заполучить тебя в постель. Я не сделал этого. Теперь, если ты спросишь меня, нравишься ли ты мне, я с радостью отвечу... да. Ты мне очень нравишься, Оливия. Я привязался к этой полоумной старой няньке, я очень привязался к твоему сыну. Когда-то ты сказала, что я стою того, чтобы меня спасти. Тогда я подумал, что ты ненормальная меня уже не исправить. Но в последнее время... Боже, Оливия, я чувствую себя другим человеком. Мне нравится то, как я живу. Нравится проводить время с твоим сыном и с тобой. Впервые за долгое время я чувствую надежду. – Он рассмеялся коротко, почти зло. – Послушай меня. Я изливаю перед тобой душу, а ты стоишь, как деревянная. Пожалуйста, не молчи. По крайней мере, подтверди, что у нас есть будущее.
Ей хотелось зажать уши руками. Ей было невыносимо слышать подобные его признания. Лучше бы он сказал, что презирает ее. Тогда было бы легче жить с этой постыдной ложью.
Неожиданно Майлз подошел к ней и крепко схватил ее за руку. Она попыталась отвернуться, но он повернул ее к себе лицом, опустив к ней голову.
– Скажи мне правду, черт побери. Ты все еще любишь отца Брайана?
– Почему наш разговор всегда должен возвращаться к нашему прошлому? – возмутилась она и попыталась вырваться.
Майлз лишь еще крепче стиснул ее руку.
– Потому что часть твоего прошлого делает тебя такой, какая ты сейчас. Потому что ты так крепко привязана к своему прошлому, что не можешь впустить меня, твоего мужа, в свое сердце.
Она беспомощно посмотрела на него, не в силах что-либо ответить.
– Ты чувствуешь хоть что-нибудь, Оливия, или же он поработил тебя – ту женщину, которая любила его так сильно, что пожертвовала своей жизнью, – своей репутацией, своим сердцем так, что больше уже просто не способна любить?
Оливия по-прежнему хранила молчание, наблюдая, как в его полном мольбы взгляде отразилось отчаяние, которое затем переменилось бешенством.
Схватив ее обеими руками, он до боли впился в них своими пальцами. Он тряс Оливию до тех пор, пока она не закричала:
– Перестань. Умоляю тебя, перестань!
– Умоляешь? Та Оливия Девоншир, которую я впервые встретил, никогда бы ни о чем меня не стала умолять. Она бы расцарапала мне лицо. Бог мой, я бы предпочел быть женатым на развратнице, которая плясала с цыганами, чем на ледышке, в которую ты превратилась.
– Но ты не понимаешь, как это все безнадежно... Наконец, он отпустил ее, и Оливия отвернулась. Она стояла спиной к ветру, не оборачиваясь, обняв себя как можно крепче руками и моля, чтобы чувства, бурлящие внутри нее, не выплеснулись наружу. Где же найти решение? Ведь они не могут жить дальше в этом кошмаре.
Немного так постояв, она оглянулась и увидела, что Майлз спускается вниз, к лошадям. Она так хотела броситься следом за ним – ей так хотелось признаться ему во всем.
Если бы только она не была уверена в том, что правда погубит ее.
Глава 18
Брайан выскочил из-за двери, подпрыгнул и повис у Майлза на плечах.
– Я поймал тебя, Черный Рыцарь! – он издал воинственный клич и захихикал, довольный тем, что удивил Майлза и Оливию, только что вошедших в дом.
Жак стремительно выбежал из кухни, окутанный ароматным облаком свежевыпеченного хлеба, от которого текли слюнки.
– Мадам! Месье! Вы как раз поспели к моему завтраку.
– Я не голоден, – буркнул Майлз пораженному повару и опустил Брайана на пол.
– Извините, Жак, может быть, позже, – сказала Оливия.
Она взяла Брайана за руку, и они молча пошли по галерее к утренней комнате. Подойдя к двери, Оливия приостановилась и крепче сжала руку сына, внезапно охваченная дурным предчувствием.
Элисон сидела в своем кресле. Утреннее солнце изливалось сквозь сверкающие оконные стекла, теплое, желтое, как свежее масло. Оно растекалось по лицу и закрытым глазам Элисон, по рукам, безвольно лежащим на коленях.
Оливия перевела взгляд на мужа.
С книгой в руке он стоял рядом с Элисон и глядел вдаль, на вересковую пустошь. – Бабушка спит? – шепотом спросил Брайан.
Оливия закрыла глаза от внезапных жгучих слез. – Пойди найди Беатрис и Чарльза, – приказала она ему ласково, но твердо.
– Но...
– Быстро, Брайан!
Мальчик побежал. Его торопливые шаги постепенно затихли.
Оливия молча подошла к Майлзу, который продолжал неотрывно смотреть в окно. – Похоже, она умерла спокойно, – сказал он.
Оливия очень неуверенно коснулась его руки.
Он напрягся.
– Мне ужасно жаль, – сказала она.
Он сделал глубокий, судорожный вдох, но на лице не отразилось эмоций.
– Мы только стали ближе... она покинула меня.
– Она освободилась от боли.
– Она освободилась, – повторил он. – А как же моя боль? Никому никогда не было никакого дела до меня и моей боли.
Его пальцы крепче стиснули книгу – так крепко, что побелели кончики пальцев, потом он сделал неуклюжую попытку перелистать страницы, чтобы найти стихотворение, которое Элисон отметила атласной лентой.
– Что, черт возьми, мне теперь делать? – прошептал Майлз.
* * *
Решение увидеть графа Уорвика и просить его дать разрешение похоронить Элисон в фамильном склепе Уорвиков было опрометчивым. Единственное, о чем думала Оливия, – это облегчить душевные страдания мужа. Она не подумала, какой невообразимо глупой покажется эта просьба человеку, который так неодобрительно отзывался о матери Майлза. И все же, как это часто случалось в последнее время, Дэмиен Уорвик уступил, хотя и крайне неохотно.
Оливия вернулась в Брайтуайт с чувством облегчения, которое мгновенно обратилось в шок, едва она открыла двери дома.
– Он был как безумный, – заявила Салли, выметая осколки стекла, усеявшие пол в холле.
– Видела я Уорвика всяким, но таким никогда. Пьян в стельку. Швырял вазы, ломал мебель, как бешеный. Ужас, да и только.
Оливия оглядела разгромленную комнату с упавшим сердцем. Арман спокойно стоял среди этого разгрома и руководил уборкой. Какую же сильнейшую эмоциональную боль должен испытывать ее муж, если дошло до такого. О чем она думала, оставляя его сейчас, когда он явно не способен справиться с потерей?
– Где Брайан и Беатрис? – спросила Оливия.
– Убежали в свою комнату и заперлись. С тех пор еще не выходили, – пояснила Салли.
– Да и что ж тут удивительного. Он был как бешеный.
– Где он сейчас?
– Ушел на конюшню минут десять назад.
Осторожно обойдя осколки стекла, Оливия выбежала из дома и помчалась по кирпичной дорожке к конюшням. Чарльз стоял у двери, собираясь сесть на Жермину.
– Постой! – крикнула Оливия, и старик оглянулся.
Тяжело дыша, Оливия подбежала к нему.
– Куда уехал мой муж?
– Туда. – Чарльз махнул в сторону пустоши. – Я еду за ним. Его нельзя оставлять одного в таком состоянии, девочка.
Оливия вырвала у него поводья. Чарльз схватил ее за руку.
– Я не видел его таким с тех пор, как умер его отец. Даже и тогда он так не убивался. Тебе нельзя быть с ним одной, милая. Ты же знаешь, как этот его чертов нрав может завладеть им.
– Он мой муж, – возразила Оливия. – Он не причинит мне зла. А теперь подсади меня, Чарльз Фоулз, или мне искать подножку?
Чарльз неохотно подхватил согнутую ногу Оливии и подсадил ее в седло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33