Вы говорили, ее отец приглашал вас погостить? Примите приглашение. И не забывайте, сказки о рыцарских временах повествуют о прекрасных дамах и их спасителях, но потом время подвигов проходит, начинается обычная жизнь, и тогда от них мало толку.
Куперы пригласили Джайлза переночевать, и он провел ночь в крохотной каморке, где когда-то хозяйничала Фейт. Конечно, совет Джонатана прозвучал очень благоразумно, однако Джайлз склонялся последовать предложению Найоми. Что плохого, если он навестит Уэлборнов? Обычный визит вежливости, и все. Интересно, насколько велики ставки?
Оставаться в доме было невыносимо. Ужасные крики проникали внутрь даже сквозь закрытые ставни. Услышав свист бича, хлесткие удары по живой плоти, душераздирающие вопли, Грейс зажмурилась, но усилием воли все же заставила себя открыть глаза и уставилась невидящим взглядом на маятник стенных часов. Достигнув четырнадцати лет, она стала пренебрегать приказами Иоланты являться на процедуру порки, но к тому времени она уже видела сотню таких экзекуций. Ей ни к чему было смотреть собственными глазами, как мучают человека во дворе дома. Смежив веки, она видела множество других несчастных, чья черная кожа висела клочьями, а залитые кровью тела судорожно дергались при каждом новом ударе. Женщинам даже не позволяли прикрыть грудь. Были там и дети, некоторые не старше самой Грейс в том возрасте, когда она нашла в себе мужество не подчиниться Иоланте.
Тело всегда предает. Даже самые гордые и достойные отступали перед телесной мукой. Не вытерпев до конца, они начинали извиваться и дергаться в своих путах, до костей обдирали кисти рук, пытаясь избежать удара беспощадного кнута. Иоланта никогда не отводила взгляда. Ее волновал не вид крови. Она становилась так, чтобы видеть измученные глаза рабов, видеть мольбу о пощаде, и нежно улыбалась им, показывая свои гнилые черные зубы.
Экзекуции не было конца. Грейс не сводила взгляда с маятника. Минуты ползли так медленно, что у нее разрывалось сердце. В голове появилась предательская мысль, что брак с человеком, который не желает владеть другими людьми, навсегда избавит ее от этих мучительных звуков. Через девять минут упал последний, сотый удар. Исчезло шлепанье кожи о плоть, мольбы о пощаде от человека, который скорее всего уже потерял сознание. Мрачную тишину нарушало лишь тиканье часов.
В комнату, словно на крыльях, влетела Иоланта. Лицо ее пылало, в глазах мерцал необычный свет. После таких экзекуций она выглядела необычайно оживленной и помолодевшей, всегдашняя вялость и расслабленность исчезали. Увидев Грейс, Иоланта сладко улыбнулась и спросила:
— Ты что, плакала, девочка? Наверное, стыдишься жить в роскоши, когда твои соплеменники так страдают? Как ты это только допускаешь?
Глаза Грейс сузились:
— Мне нечего стыдиться, Иоланта, в отличие от тебя. Этот несчастный остановился, чтобы сделать глоток воды. Мату рассказала мне, что было уже за полдень, а он работал с самого утра.
— Он ушел с места работы. Они все знают, что это запрещено.
— Рядом не было воды! Это нерасчетливо, Иоланта. Я слышала, что из-за жары и жажды мы потеряли в этом сезоне уже семь рабов.
Иоланта беззаботно пожала укутанными в шелк плечами:
— У нескольких шлюх скоро родятся щенки.
— Дети редко выживают.
— Тогда mon рeге пришлет других взрослых. Как только дисциплина начинает шататься, Грейс, и они перестают тебя бояться, доходы падают. К тому же это опасно. Будь уверена, любой из них готов перебить всех нас в постелях. Даже тебя.
— Разве их можно винить за это?
Иоланта пожала плечами и щелкнула языком:
— Не дай Бог, твой отец услышит такие слова. Он отправит тебя в поле, где тебе самое место.
Дверь снова распахнулась, и в комнату вошла Мату. Она держала спину очень прямо, подбородок поднят, на лице — ни намека на чувства.
— Вот Мату знает, — нежно проворковала Иоланта. — Не следует лезть, куда не положено. — И, произнеся эти слова, она величественно прошествовала вверх по лестнице в свои покои, где собиралась провести остаток дня.
Как жаль, что нельзя убить взглядом. Гнев, с которым смотрела Мату в спину Иоланте, должен бы кинжалом пронзить ее сердце. Негритянка снова повернулась к Грейс, ненависть на ее лице сменилась отчаянием. Девушка ласково кивнула, давая понять, что разделяет скрытое горе своей служанки, и прошептала:
— Каждый раз, когда это происходит, я чувствую себя обманщицей. Прячусь за спину отца, живу в безопасности…
Мату указала на Грейс и обхватила запястье жестом, который означал у нее «рабство». Грейс снова кивнула:
— Да-да, я тоже должна быть рабыней и страдать вместе с вами!
Мату затрясла головой, ткнула себе в грудь, показала на губы: «Я говорю…» Дотронулась до головы Грейс, качнула ее: «Ты не знала… — потом жест, означающий наручники: — …рабства». Тут Мату обняла Грейс, вытерла ее слезы, чуть отстранилась, постучала грубым пальцем по груди Грейс, там, где сердце, и снова изобразила оковы.
Грейс всхлипнула:
— Ты права, Мату. В сердце своем — я рабыня. Может, этого слишком мало, но я так чувствую. Когда кто-то из них страдает, мне действительно больно. Пусть бы это лучше случилось со мной.
Мату издала горловой звук и опять затрясла головой. Ее спина тоже была иссечена шрамами, она помнила, что значит бич. Она взяла Грейс за руки, подвела ее к креслу и легонько толкнула в него. Потом стала ритмично поднимать и опускать руки, изображая греблю, и закончила знаком свободы.
— Нет! — вскрикнула Грейс и вскочила на ноги. — Не желаю ни слова слышать об этом проклятом капитане.
Да только что толку заставлять Мату молчать о нем? Не было еще ни единого вечера с тех пор, как Грейс встретила капитана Кортни, чтобы перед ее глазами не возникало его мужественное лицо с мягкой улыбкой, которая тут же отражалась у него в глазах. Он казался таким хорошим человеком! Может, другим подобное слово покажется затасканным, но Грейс по опыту знала, что это редкое качество. И все же для нее брак — дело почти невозможное.
И уже мягче она добавила:
— Это как соль на рану. Зачем желать того, что не можешь получить?
Но Мату прибегла к аргументу, которым в последнее время так часто пользовалась: указала на Грейс и скрутила руки, изображая силу и мощь. Сколько раз Грейс объясняла Мату, что у нее нет никакой власти, но негритянка лишь упрямо качала головой, потом дотрагивалась до нее пальцем и широко разводила руки: «думай широко» или «думай обо всем». Грейс понятия не имела, что Мату имеет в виду.
— Я не понимаю, — хныкающим тоном заявила Грейс. — Ты всегда соглашалась со мной, считала, что мне нельзя выходить замуж. А теперь, посмотрев на этого человека всего с полчаса, ты решила непременно нас обручить.
Пожав плечами и глубоко вздохнув, Мату постучала себя пальцем по голове, а потом по груди.
— Откуда ты можешь знать это сердцем? — спросила Грейс. — Ты же слышала, что он говорил. Он считает рабство «необходимым злом».
Мату вновь сделала вид, что гребет веслами.
— Ладно, ладно, — фыркнула Грейс. — Но ведь я никогда не буду свободной, Мату. По-настоящему никогда! Мое сердце навсегда останется с рабами.
Мату поднесла свою темную руку к золотистому запястью Грейс. На лице ее отразилась решимость, возле собственной руки и руки Грейс она снова сделала знак, означающий у нее свободу.
— Свобода для нас обеих? — спросила Грейс. Об этом она не думала. Всех она с плантации забрать не может, но Мату всегда будет с ней. Они обе могут уплыть с плантации Уэлборна и никогда ее больше не видеть! Но ведь от этого плантация не исчезнет! Пусть они с Мату окажутся далеко-далеко, но здесь страдания все равно не прекратятся и вопли несчастных будут по-прежнему звучать у нее в ушах.
Иоланта нетерпеливо щелкнула пальцами.
— Ну-ка быстрее! А потом убирайся отсюда! — резко бросила она молодой негритянке, расшнуровывавшей ее платье. Жесткий и тесный корсет не давал Иоланте свободно вздохнуть. Она выгонит служанку, бросится к открытому окну и окунется в теплые соленые струи морского ветра.
Сердце бешено колотилось, ее охватило непреодолимое желание полететь. Иоланта почти верила, что это действительно получится. На плантации стояла оглушительная тишина. Рабы не смели разговаривать. Казалось, даже птицы и насекомые в окружающих джунглях смолкли от воплей человекоподобного животного, которое она мучила сегодня на заднем дворе дома. Господи! Как она любит эти экзекуции!
Что ей делать в этом захолустье? Иоланта выросла в Санто-Доминго, во французской части острова Гаити. Здесь не покладая рук трудился ее отец. Он занимался доставкой африканских рабов, избавлялся от трупов тех, кто не сумел пережить путешествие в трюме, оценивал, что можно сделать, чтобы оставшиеся выглядели достаточно здоровыми для продажи. Дизентерия и вынужденное бездействие всегда собирали обильную жатву. Рабов следовало «подготовить» — научить смирению и уважению, не ломая их дух до конца. В конце концов этот дух будет, конечно, сломлен, но после этого рабы слишком быстро умирают, так что лучше предоставить эту работу их хозяевам. Многочисленные обязанности почти не оставляли отцу Иоланты времени для семьи.
Ее мать была одержима Францией. Она забивала голову девочки рассказами о галантных мужчинах, празднествах, роскошных туалетах, духах. Если жизнь женщины сводится к тому, чтобы служить украшением и принадлежать мужчине, то в Европе она по крайней мере может чувствовать себя драгоценным украшением. Здесь, на Карибах, говорила маман, женщин ценят разве что для получения потомства. Она произносила это слово с видимым отвращением. Потомство! Приплод! Это участь животных, а не образованных и утонченных женщин!
Потому-то Иоланта и решила, что должна стать прекрасной, должна стать такой женщиной, которую мужчина будет ценить и которой будет гордиться. Но маман оказалась права, на Ямайке не было великолепных балов, там даже не было сколько-нибудь приличного города. Там был только Эдмунд. Он один мог любоваться ее европейскими туалетами, сшитыми по последней моде, но на Эдмунда они не производили никакого впечатления. Иоланте приходилось пускаться на всякие ухищрения, чтобы ее хотя бы заметили, иначе она чувствовала себя человеком-невидимкой.
Но когда стегали бичом негров, она ощущала себя богиней. Как самого Бога, ее могли молить о чем угодно, вот только милость даровалась так редко! Разве она не просила у Бога хоть какого-то удовлетворения? Она не молила об умопомрачительном счастье. Не хотела вымолить несметного богатства или прекрасного, как Адонис, мужа. Ей всего-навсего был нужен сговорчивый, не очень требовательный мужчина, который будет жить где угодно, лишь бы не на этих варварских островах.
Переезд из Санто-Доминго на Ямайку ничего не дал, но когда Иоланта поняла, что отец не собирается искать ей мужа в Европе, она остановила свой выбор на Эдмунде. В то время его манеры казались ей такими мягкими, а сам он — таким уступчивым. Пока мужчины ухаживают, они беззастенчиво лгут! Во время визитов в дом родителей Иоланты Эдмунд был вежлив, предупредителен, но как только они поженились, она обнаружила, что он ничем не отличается от ее отца. Вечно в работе и так же одержим плантацией, как отец своей работорговлей.
Иоланта приподняла крышку небольшой хрустальной вазочки с засахаренным миндалем, стоявшей возле кровати. Этот проклятый сахар погубил ее красоту, а что у нее еще осталось? Кнут? Надо взять себя в руки, не стоит сидеть и проливать слезы над тем, как сложилась жизнь.
Эдмунд — мужлан. Неловкий в постели, он тем не менее был груб и требователен. Ну и пусть удовлетворяет свою похоть с рабынями. На самом деле ей это абсолютно безразлично. Ей безразлично даже то, что он прижил с ними немало детей. Но требовать, чтобы она признала одного из них собственным ребенком лишь потому, что у этого отродья более светлая кожа, чем у других! И эта тварь живет с ней под одной крышей, притворяется ее дочерью!
К тому же мерзавка даже не испытывает к ней ни малейшей благодарности! Ни она сама, ни ее нянька. Глаза Иоланты сузились. Воодушевление после экзекуции почти пропало при мысли о двух черных гадюках, угнездившихся в ее доме. Она не доверяла Мату. Если бы у Эдмунда осталась хоть капля здравого смысла, он вырезал бы ей сердце, а не язык.
Иоланта медленно выдохнула, заставила себя расслабить напрягшиеся мускулы и облокотилась о раму окна. Ничего, придет и ее час! Обязательно придет! Когда-нибудь Эдмунд умрет. Ей только сорок два года, она на тринадцать лет моложе его. К тому же женщины часто живут дольше мужчин и особенно долго живут, если не размножаются, как кролики. Это просто Божье благословение, что она не забеременела в первые годы замужества. Разумеется, она никогда и не скрывала своего отвращения, когда Эдмунд, пыхтя, появлялся в ее спальне, так что со временем эти визиты стали редкими. Иоланта никогда бы не согласилась терпеть Грейс, если бы наличие дочери не прекратило его супружеские поползновения. Теперь Эдмунд оставил жену в покое и валялся только с рабынями.
Она насмешливо фыркнула. Мерзкая притворщица может выходить замуж или не выходить, ее дело. Но если она выйдет замуж и родит потомство, Иоланта раскроет тайну в тот самый момент, когда Эдмунд соизволит наконец умереть. Муж Грейс выбросит ее из дома, дети будут проданы, а Уэлборн достанется Иоланте! Она продаст поместье и уплывет за океан, ни разу не оглянувшись. Кому нужен Бог? Если женщина хочет получить в этой жизни хоть кусочек счастья, она сама должна о себе позаботиться.
Иоланта передернула плечами и отвернулась от окна. Как все-таки жарко! Она стянула с себя тяжелое платье, туфли, чулки и вытянулась в одной тонкой рубашке на своей мягкой, удобной кровати. Но к чему сейчас все эти сожаления и мечты? Сейчас ей нужен бальзам для раздраженных нервов. Уставившись невидящими глазами в глубокую синеву балдахина, Иоланта представила лицо извивающегося от боли раба, вспомнила его крики, как меломан вспоминает самые любимые места оперы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41