В начале июля Гарри приехал в отпуск. Не могло быть речи о совместных посещениях фабрики или о прогулках по вересковой пустоши. У Роуз хватало сил, только чтобы лежать на спине, откинувшись на подушки, а температура у нее держалась, как выразился Уолтер, «за пределами градусника». И еще она могла радоваться тому, что Гарри после почти целого года, проведенного на фронте, сидел возле нее, благодарение Господу, целый и невредимый, радоваться и смотреть на него во все глаза.– Чарли Торп вернулся домой, – сказала она Гарри, когда он в первый раз уселся на стул возле ее постели и взял ее за руку так, словно она была его любимой, а не просто кузиной «со смешной мордочкой». – Грустно видеть, как он ковыляет по Бексайд-стрит с костылем и с пустой, подколотой булавками штаниной. Дженни ведет себя храбро и рассуждает разумно. Говорит, что лучше ему быть дома с одной ногой, чем лежать с двумя где-нибудь во Фландрии.Гарри был еще дома, когда они получили известие, что Руперт посмертно награжден Крестом Виктории.– Я послал Нине письмо с соболезнованием, как только узнал о гибели Руперта, – сказал Гарри, избегая смотреть Роуз в глаза и уставившись на вазу с ноготками на столике возле кровати. – Она знает, что я дома, и пригласила меня провести два последних дня отпуска в Лондоне. Твоя мама держала меня в курсе того, что там происходило. Кажется, Нина очень тяжело переживала гибель Руперта.– Да, – ответила Роуз, почувствовав комок в горле. Она представляла себе, что может выйти из этой встречи Гарри и Нины. Нина обратится к нему за утешением, и Гарри, любя ее, как любил всегда, даст ей это утешение. А потом? Когда скорбь Нины утихнет, поженятся ли они с Гарри? Именно этого, вероятно, хотел бы Гарри. Ведь он всегда этого хотел.Через несколько дней после того как Гарри уехал во Фландрию, проездом навестив Лиззи и Нину в Лондоне, Дженни и Чарли обвенчались в методистской церкви у Бычьего брода. У Дженни не было отца, и она попросила Уолтера вести ее к венцу.– Я сочту это за честь, дорогая, – ответил глубоко тронутый Уолтер; сплетники, конечно, заработают языками, но ему это было безразлично.Сидя в церкви рядом с матерью Дженни, Уильямом и Сарой, Роуз то и дело смаргивала слезы, глядя на то, как невеста идет по короткому проходу к ожидающему ее жениху.На Дженни было платье из легкого шелка цвета лаванды; она сшила его сама, разумно скроив по косой нитке, чтобы длинная юбка обвивалась вокруг лодыжек. В волосах у нее были темно-красные розы, в руке она держала букет из точно таких же роз. Сияя от счастья, она подошла к Чарли и остановилась рядом с ним.
От Ноуэла пришла поздравительная открытка. В свое время, когда еще только шли разговоры о мобилизации, он уведомил власти, что, если дойдет до дела, он сожжет мобилизационное предписание, но согласен, чтобы его безотлагательно направили на работу военного значения, не требующую участия в военных действиях. Никто в семье не знал, какой ответ он получил на свое требование, однако на открытке стоял почтовый штамп Уэльса. Микки тоже поздравил Дженни с днем свадьбы. Телеграмма с печатью военной цензуры гласила: «Потрясающий день. Выходишь за отличного парня. Наилучшие пожелания. Микки».– Так где же он, наш Мйкки, дьявол побери? – спросила у Роуз Герти во время свадебного приема в холле церкви. – Альберт утверждает, будто получает открытки, прямо все перечирканные цензурой. Ежели, как люди болтают, мы с французами должны вести совместное осеннее наступление, значит, он в самом пекле, как ты считаешь? Ему всегда надо было лезть в самую гущу, согласна?В сентябре, принимая участие в большом осеннем наступлении на западном фронте, Микки, разумеется, находился в самой гуще событий.– Когда он явится домой, я его первым долгом спрошу, где все это было, – ворчал Альберт, обращаясь к Лиззи, когда они вместе просматривали сообщения о новостях с фронта. – Какого лешего разрешать парням писать домой, если они ни полслова не могут сказать, где они и чем занимаются?– Если Микки принимал участие в осеннем наступлении в составе Первого британского корпуса, то он должен был сражаться где-то возле Луса, – сказала Лиззи, развертывая карту Франции и Бельгии на кухонном столе Сары. Когда они оба хорошенько ее рассмотрели, Лиззи снова взяла в руки газету. – Здесь приводятся слова маршала Жоффра, вот они: «После нового и чрезвычайно сильного артиллерийского обстрела наша пехота ринулась на штурм немецких позиций. Враг понес серьезные потери от нашего огня и в рукопашном бою».– Не нравится мне такой разговор, – прямо заявил Альберт. – Окопная война – штука скверная, но бои врукопашную еще хуже. Но если кто и может заставить немца драпать, так это наш Микки. Он просто дьявол, ежели его разозлить.Наступление провалилось. Не были отвоеваны территории, достойные упоминания, а те, которые захватили, вскоре снова перешли в руки противника. Британские потери превышали 60 000 человек, но Микки Поррита среди погибших не оказалось. К величайшему облегчению его родных и друзей, Микки Поррит, большой ругатель и большой мечтатель, в душу которому запала овечья ферма на другом краю света, выжил, чтобы сражаться снова. И снова. И снова.– Гарри был прав, когда утверждал, что к нынешнему Рождеству война не кончится, – сказала Роуз Уолтеру, пока тот вез ее в «рено» домой с фабрики. – И не только к нынешнему, маловероятно, что и к следующему Рождеству. Не кончится до тех пор, пока дело не сдвинется с мертвой точки.Погода стояла такая холодная, что Роуз надела свою шапку из лисьего меха и взяла с собой такую же муфту. Те самые, подаренные Гарри.– Должно сдвинуться, – мрачно процедил Уолтер, думая о том, что удача не может сопутствовать Гарри до бесконечности. – Новое министерство вооружений должно исхитриться. Теперь, когда оно укомплектовано, армия во Франции получит все необходимое снаряжение.– И что с ним делать? – с возмущением спросила Роуз. – Идти в наступление из окопов по опутанной колючей проволокой земле, чтобы захватить несколько сотен ярдов грязи по колено и гибнуть сотнями, тысячами при первой попытке?Уолтер ничего ей не ответил, потому что не знал, что сказать. Вместо этого он до отказа вжал педаль газа. Последние опубликованные цифры потерь были чудовищными. Им просто трудно было поверить. Уничтожено целое поколение. И ради чего, милостивый Боже, спросил он себя, завидев впереди свет газовых уличных фонарей Илкли. По какой причине?Линия западного фронта, протянувшаяся от Остенде через Бельгию и Северную Францию, после глубокого выступа к Парижу поворачивала на восток к Вердену; в течение двенадцати месяцев она, в сущности, не менялась сколько-нибудь заметно. Не были завоеваны никакие территории. Ни одна из армий не была вынуждена отступить. Победа над врагом казалась, как никогда ранее, весьма отдаленной перспективой. И с каждым прошедшим днем у Гарри оставалось все меньше шансов вернуться с войны живым. Разве что он был бы ранен настолько серьезно, что его отправили бы в тыл. Он мог бы потерять руку или ногу, как бедняга Чарли Торп.Уолтер издал горлом полный отчаяния нечленораздельный звук, и тут Роуз решилась.– Дядя Уолтер, у меня есть идея, которой я хотела бы поделиться с тобой. Это касается не фабрики, а Крэг-Сайда.Уже в зимних сумерках автомобиль миновал центр Илкли и двинулся вверх по дороге.Уолтер снизил скорость. Он не любил водить машину, но без этого нельзя было теперь обойтись. Каждый здоровый и дееспособный мужчина в стране добровольно вступил в состав одной из служб. Или почти каждый. Кроме Ноуэла, и Уолтер никак не мог определить свое к этому отношение. Слава Богу, на фабрике об отказе его племянника от воинской службы не знали. Для Уолтера было бы непереносимым унижением, если бы сведения об этом распространились хоть сколько-нибудь широко, – ведь многие из его бывших служащих сражались сейчас в Бельгии, или Палестине, или Египте, или еще бог знает где…– Но он вносит свой вклад в войну, – твердила Лиззи, втолковывая брату, что Ноуэл бросил занятия живописью и работает на угольной шахте в Уэльсе. – Он не любит находиться под землей, это ему ненавистно, однако таков его способ помогать воюющей стране.До сознания Уолтера Наконец дошло, что Роуз о чем-то говорит ему.– Ведь Крэг-Сайд достаточно велик, – услышал он ее взволнованные слова, – чтобы стать прекрасным госпиталем для выздоравливающих. Я сделала некоторые промеры и полагаю, что китайскую гостиную мы можем превратить в палату на десять человек, а если вынести растения из зимнего сада, там поместятся еще двенадцать. Стены нужно будет обтянуть отбеленным холстом, по крайней мере Лотти посоветовала поступить именно так, когда я написала ей о своем замысле.– Лотти? – Уолтер затормозил «рено» на стоянке у огромных ворот Крэг-Сайда. – Ты писала Лотти о превращении Крэг-Сайда в госпиталь для выздоравливающих?Роуз кивнула – насколько позволила ей невероятно пышная меховая шапка.– Она считает, что это замечательная мысль, и не может понять, как мы не додумались до этого раньше. По ее мнению, лучшая комната для устройства операционной – это бывшая спальня Уильяма, потому что там есть верхний свет и большие окна. Она также думает, что мы вполне управимся с помощью сестер милосердия и нянек.Уолтер застонал. Если Роуз подключила к своим планам Лотти, тут уж ничего не поделаешь, Крэг-Сайд уже можно считать госпиталем для выздоравливающих.Он с трудом выбрался из машины и пошел открывать ворота. Оставив госпиталь герцогини Сазерленд в Булони, Лотти благодаря своей властной деловитости заправляла теперь полевым лазаретом, гораздо более близким к линии фронта. Юный младший лейтенант, друг Уильяма, помещенный туда на лечение, писал ему следующее: «Ваша сестра носит большую косынку Красного Креста из органди, но даже эта косынка не может полностью скрыть ее золотые волосы. Она выглядит как настоящий ангел небесный, а раненые утверждают, что она и есть ангел. Зато со старыми надоедами из военного ведомства она обращается как со старыми башмаками! И если она говорит, что человек еще не готов к возвращению на фронт, то даже сам генерал Хейч не в состоянии отменить ее распоряжение».Уолтер толчком отворил ворота. У Лотти и у его маленькой Йоркширской Розочки энергии и смелости побольше, чем у его отца. Он задумчиво покачал головой.Сильные девушки – ими можно гордиться, и если они решили, что Крэг-Сайд должен стать госпиталем для выздоравливающих, кто стал бы с ними спорить?В Уэльсе – без искусства, без Лотти, без остальных членов семьи – Ноуэл как мог старался выжить. Он ненавидел эту работу. Он выбрал ее, зная, что возненавидит, и воспринимал как наказание за то, что не разделяет вместе с другими мучения в окопном аду. Он страдал от клаустрофобии; он ненавидел темноту; ненавидел угольную пыль, въевшуюся ему во все поры, и мозоли, изуродовавшие ему руки. Но больше всего он ненавидел социальную изоляцию. Вокруг не было никого, с кем можно поговорить об искусстве. Никого хотя бы отдаленно похожего на друга. Не обладая профессиональными навыками, он выполнял только подсобную работу, и его сотоварищи, все до одного валлийцы, смотрели на него с нескрываемым подозрением. Высокий, худощавого сложения, Ноуэл физически точно так же не соответствовал работе углекопа, как и умственно. Но он терпел день за днем. И изо дня в день думал о Лотти.Он понимал теперь, что никогда не ценил ее по достоинству, что всегда принимал ее обожание как нечто должное, что пассивно и с некоторой долей юмора позволял любить себя. Теперь, слишком поздно, он осознал, что не дал себе труда ответить любовью на ее любовь. И опять-таки слишком поздно понял, как она нужна ему, как глубоко, на свой собственный, эгоцентрический лад, он ее любит.Ноуэл понимал, что вопрос о всеобщей мобилизации – только вопрос времени, и время это наступило в январе.
«Сегодня вечером палата общин подавляющим большинством голосов высказалась в пользу билля о мобилизации, – писал Уильям Ноуэлу из Лондона. – Тебе, возможно, приятно будет узнать, что я, как и большинство депутатов от партии лейбористов, голосовал против. Министр внутренних дел настроен самым решительным образом, и я полагаю, что жизнь отдельных молодых людей с теми же взглядами, что и твои, теперь весьма осложнится. Тебя вызовут в военный трибунал, и один Бог знает, что из этого выйдет».К великому удивлению Ноуэла и к немалому душевному облегчению многих других, его работа была признана жизненно важной для военных нужд.«Мы теперь по крайней мере избавлены от позора: Ноуэлу больше не угрожает публичное признание его отказником от военной службы, – писала из Лондона Нина Лотти. – Что касается меня, то мне уже на все наплевать. О чем мне беспокоиться? Я решила, что, чем мучиться до смерти, лучше веселиться до смерти. Руперт понял бы меня. А мама не хочет понять».Лиззи не поняла.– Она ведет себя ужасающе, – устало говорила она Саре, вернувшись из Лондона. – Я просто не могла больше оставаться с ней и смотреть, как она разрушает свою репутацию и свое здоровье. А ничего другого мне было не дано, я ничего не могла поделать: Нина не слушала ни меня, ни кого бы то ни было.– Лучше бы она продолжала работать сестрой милосердия, – заметила Сара, извлекая брыкающуюся и мокрую Эмму-Роуз из небольшой жестяной ванночки, установленной возле горящего камина в гостиной. Лиззи подала Саре нагретое полотенце.– С тех пор как она получила известие о гибели Руперта, Нина ни разу не была на работе в больнице Гая. Ни один из ее великосветских друзей не считает поведение Нины предосудительным. Они только и знают, что танцевать и пить, словно у них нет будущего.– Для многих из них будущего и в самом деле не существует.Мучительная гримаса исказила лицо Лиззи. Сара права. Может, права и Нина, и ее друзья тоже.– Господи милостивый, – заговорила она, снова и снова поворачивая на пальце обручальное кольцо. – Сколько это может продолжаться? И когда оно кончится, Сара, милая? Глава 15 К началу лета энергичными стараниями Роуз Крэг-Сайд был превращен в госпиталь для выздоравливающих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31