Маневры назначались каждый год и призваны были напомнить господам
гуардам, что они не просто сборище гуляк и дуэлянтов, а воинское
формирование. Эгерт Солль любил учения, где так естественно хвастать
доблестью, и всегда радовался их приближению.
На этот раз он не обрадовался.
Рана на щеке к тому времени затянулась и почти не болела; слуга
приноровился брить Солля с особой осторожностью - растительность на щеках
и подбородке считалась несовместимыми с аристократическим происхождением,
поэтому Эгерту ни на секунду не приходила мысль прикрыть отметину бородой.
Окружающие понемногу привыкали к его новому обличью, да и сам он думать
забыл о ране - но с каждым новым днем странное беспокойство, поселившееся
в его душе, все увереннее разрасталось, оборачиваясь смятением.
Днем он чувствовал себя сносно - но стоило сгуститься темноте, как
безотчетная, из черных щелей выползающая тревога гнала его домой, и по
приказу молодого хозяина слуга сносил в его комнату чуть не все свечи в
доме. И хоть комната Эгерта сияла огнями, как бальный зал, ему все равно
временами мерещилось, что вепри на гобеленах поводят налитыми кровью
глазами.
Однажды вечером он нашел средство борьбы со странной болезнью - велел
слуге раньше времени приготовить постель и лег. Уснуть удалось не сразу,
но Эгерт упорно не открывал зажмуренных глаз; наконец, он соскользнул в
дрему, а потом и в сон.
Светлое небо, лучше бы ему всю ночь простоять в карауле.
В глухой предутренний час ему приснился сон. Ему и раньше являлись
сны, простые, обыденные, более или менее приятные - женщины, лошади,
знакомые, тараканы... Проснувшись, он забывал свой сон раньше, нежели
успевал осознать, что именно снилось; на этот раз он вскочил среди ночи,
мокрый, в облепившей тело сорочке, трясущийся, как щенок под ливнем.
Вероятно, это забытые рассказы о нашествии Черного Мора явились из
отдаленных уголков памяти, невесть где услышанные рассказы стариков,
байки, над которыми он посмеивался еще подростком... Во сне он увидел, как
на крыльцо его дома поднимается странное существо в просмоленном балахоне,
и лицо обмотано черными от смолы тряпками. В руках у пришельца орудие,
напоминающее вилы с очень длинными, загнутыми прутьями - будто огромная,
сведенная судорогой птичья лапа. Дом пуст, пришелец поднимается в гостиную
- там откинута крышка клавесина, свечи прогорели, и мать Эгерта сидит,
положив руки на клавиши... Желтые, сухие, мертвые руки... Пришелец
поднимает грабли - и мать валится на бок, как деревянная фигурка...
Облитый смолой человек сгребает своим орудием мертвое тело - так садовник
сгребает прошлогодние листья...
Эгерт больше ни секунды не мог оставаться в темноте - не вспоминать
сон, забыть, забыть!.. Засветил свечу, потом, обжигаясь - другую; из
темноты явился портрет - белокурый мальчик у ног женщины. Эгерт на секунду
замер, вглядываясь в лицо своей молодой матери, будто прося защиты, как в
детстве... Где-то пел сверчок, за окном стояла глухая ночь, Эгерт прижал
подсвечник к груди и шагнул к портрету, ближе - и в это самое мгновенье
лицо женщины на портрете исказилось страшной злобой, посинело,
оскалилось...
С криком он проснулся второй раз - уже наяву. За окнами была все та
же ночь, густая, душная, липкая.
Трясущимися руками он снова засветил свечи; шлепая босыми ногами,
заметался по комнате из угла в угол, изо всех сил обхватив руками
вздрагивающие плечи. Вдруг это снова сон? Вдруг до скончания века он
обречен теперь жить в кошмарном сне, и просыпаться, чтобы один кошмар
сменялся другим? Что будет завтра? Что приснится завтра?
Рассвет застал его в кресле - скорчившегося, осунувшегося, дрожащего.

Через несколько дней ему выпало дежурство в ночном патруле. Он
обрадовался - со времени памятного сна самый вид постели был ему
неприятен. Уж лучше провести ночь в седле, с оружием в руках, нежели снова
бороться с предательским желанием оставить светильник гореть до утра!
Дежурили впятером - Эгерт, чье лейтенантство делало его начальником
патруля, Карвер, Лаган и еще двое совсем молодых, лет по шестнадцать,
гуардов.
Патруль был необходимой частью ночной жизни Каваррена - любой
лавочник заявлял не без гордости, что спит спокойно, когда слышит под
окнами перестук копыт и голоса караульных. До настоящего дела доходило
редко - то ли в Каваррене было недостаточно ночных разбойников, то ли
разбойничали они на тихую, то ли попросту опасались - господа гуарды не
шутят...
Получив, как обычно, напутствие от капитана, господа гуарды выехали -
Эгерт с Карвером впереди, за ними Лаган и юные Оль с Бонифором. Покружив
по улочкам вокруг ратуши, двинулись к городским воротам; одно за другим
гасли окна, отовсюду слышался скрежет задвигаемых засовов и лязг
захлопывающихся ставен. Трактир у ворот не спал; кавалькада повертелась
перед широкой дубовой дверью, раздумывая, не зайти ли на минутку проведать
хозяйку, повелевающую славными Итой и Фетой. В конце концов долг взял верх
над соблазном, и патруль уже собирался продолжать свой путь, когда из
дверей трактира, пошатываясь, выбрался пьяный.
В темноте да во хмелю гуляка не имел ни рода, ни звания - не
разобрать даже, аристократ ли, простолюдин... Весело гикнув, Карвер
направил на него лошадь; разогнавшись чуть не во весь опор, поднял скакуна
на дыбы перед самым лицом обомлевшего пьяницы, не задев беднягу, но обдав
его горячим конским дыханием и перепугав при этом до полусмерти. Гуарды
засмеялись; издав странный сдавленный звук, пьяница сел на мостовую, а
Карвер, довольный, вернулся в ряды товарищей, все поглядывая на Солля -
когда-то именно Эгерт выучил приятеля этой шутке.
Двинулись дальше; город лежал во тьме, и только факелы в руках
патрульных да редкие звезды в просветах среди туч кое-как освещали черные
фасады спящих домов. Ехали молча; под копытами лошадей звякала мостовая, и
Эгерт, которому неприятно было глядеть на пляску теней вдоль улицы, взялся
смотреть вниз, на истертые камни.
Проплывающая внизу мостовая вдруг показалась ему рекой во время
ледохода - булыжники беспорядочно толпились, перли друг на друга, вздымая
острые края, будто ожидая жертвы. Похолодев, Эгерт понял вдруг то, чего не
осознавал раньше; он понял это и сам поразился своей былой слепоте. Камни
мостовой были враждебны, смертельно опасны, и человек, упавший на них с
высоты, хотя бы и со спины лошади, был почти обречен.
Кавалькада двигалась дальше, и вместе со всеми цокал копытами Эгертов
жеребец - но всадник его уже не видел ничего вокруг. Сжимая мокрыми
ладонями уздечку, Эгерт Солль, прирожденный наездник, умирал от боязни
упасть.
В ушах его многократно повторялся сочный хруст сломанной шеи; камни
мостовой сладострастно выпирали, будто предчувствуя момент, когда голова
храброго лейтенанта треснет, подобно спелому арбузу, на их полированных
боках. Пот градом катился по Эгертовой спине, хотя ночь была свежей, даже
прохладной. За два квартала он успел тысячу раз умереть, и, наконец, конь
его тоже почуял неладное, будто смятение всадника передалось и ему.
Кавалькада как раз поворачивала; обеспокоенный, жеребец дернулся - и
этого неожиданного движения хватило прославленному наезднику Соллю, чтобы
свалиться.
Эгерт сам не понял, как это произошло; он давно забыл, как падают с
лошади, потому что последний раз это случилось с ним, когда он был
десятилетним мальчиком. Он ощутил только мгновенный ужас, перед глазами
его мелькнуло черное небо с редкими звездами, а потом последовал
болезненный, но, к удивлению Солля, не смертельный удар.
Он лежал на боку, и перед глазами у него оказались копыта его же
лошади; факел выпал из рук и шипел рядом в луже. Откуда-то издалека
слышались удивленные вопросы; в мгновение ока Солль осознал случившееся и
счел за благо притвориться, что потерял сознание.
Что может заставить лейтенанта гуардов, особенно если это Эгерт
Солль, свалиться с лошади, идущей шагом, на глазах у четверки подчиненных?
Только смерть, подумал лежащий Эгерт, и ему захотелось умереть.
- ...Солль! Эй, помоги, Лаган, он как мертвый, вот это да...
Он почувствовал, как чьи-то руки берут его за плечи и поворачивают
лицом вверх, и не стал подавать признаков жизни.
- Флягу! Бонифор, флягу, быстро!
На лицо ему пролилась небольшая речка. Выждав еще немного, он
застонал и открыл глаза.
В свете факелов над ним склонились Карвер, Лаган, Оль и Бонифор; лица
у всех были удивленные, а у юных гуардов еще и испуганные.
- Живой, - заметил Оль с облегчением.
- Что ему сделается, - флегматично отозвался Лаган. - Солль, ты
пьяный, что ли?
- Когда отправлялись, был трезвый, - резонно возразил Карвер. - Разве
что на ходу успел...
- На воинском посту? - беззлобно поинтересовался Лаган.
- Да от него не пахнет! - возмутился Бонифор.
Эгерту очень неудобно было лежать вот так, навзничь, и служить
объектом всеобщего интереса - к тому же камни мостовой, будто дождавшись
своего часа, впивались в спину. Повозившись, он поднялся на локти - в тот
же момент сразу несколько рук помогли ему встать.
- Что с тобой? - прямо спросил, наконец, Карвер.
Эгерт сам не знал, что с ним, но давать гуардам подробный отчет не
входило в его планы.
- Не помню, - соврал он, стараясь, чтобы голос его звучал как можно
более хрипло. - Помню, ехали... Потом темно, темно - и на земле лежу...
Гуарды переглянулись.
- Плохо дело, - сказал Лаган. - Ты к врачу когда-нибудь обращался?
Эгерт не ответил. С трудом, превозмогая дрожь, снова взобрался на
лошадь; ночной обход продолжился - но до самого утра Эгерт ловил на себе
вопросительные взгляды товарищей, будто ожидающих, что он свалится снова.

Через несколько дней полк выехал на маневры.
Проводы были обставлены со всевозможной пышностью; как полагается,
маневрам предшествовал парад. Чуть не все население Каваррена собралось на
набережной, причем главы уважаемых семейств явились с миниатюрными флагами
династий, и флагштоками им служили обнаженные шпаги, вскинутые, как
палочка капельмейстера. Бургомистр облачился в мантию, расшитую
геральдическими зверями; мальчики, записанные в полк, но не достигшие еще
возраста мужчин, построены были в колонну и несколько раз промаршировали
взад-вперед; во главе колонны шагал пятнадцатилетний юноша, а замыкал ее
трехлетний малыш в мундирчике и с деревянным кинжалом у пояса. Разница в
длине шага будущих гуардов то и дело сказывалась, малыш совсем запыхался и
несколько раз шлепнулся, путаясь в перевязи - но не заплакал, памятуя,
видимо, какой чести удостоен.
Потом пред очи собравшихся явились, наконец, виновники торжества -
возглавляемые капитаном, гуарды торжественно проехали по улице, и под
каждым была лоснящаяся холеная лошадь, и в правой руке каждый держал
приветственно вскинутую шпагу. Смелые девушки из толпы выскакивали к самым
лошадиным мордам, набрасывая гуардам на клинки цветные кольца, украшенные
фиалками; каждое такое кольцо означало нежные дружеские чувства. Больше
всех колец досталось капитану - по званию - да еще Соллю, который,
впрочем, в то утро был бледен и не совсем здоров. Над головами толпы
кружились, падая, цветы и подброшенные шляпы; гуардов провожали будто на
войну, хоть каждый знал, что через три дня полк, целый и невредимый,
потихоньку вернется в город.
Горожане остались праздновать, а гуарды, миновав городские ворота,
выехали на большую дорогу и направились туда, где еще за неделю до этого
приготовлен был военный лагерь.
Весна наконец-то развернулась во всю свою мощь; Солль сидел в седле
сгорбленный, никак не просветленный дивным солнечным пейзажем,
раскинувшимся справа и слева от дороги. Ночь накануне он провел без сна -
еще до полуночи его навестил очередной кошмар, и потому он дожидался
рассвета, меняя догорающие в канделябрах свечи. Парад не взбодрил его, как
ожидалось, а, наоборот, принес новое потрясение: Эгерт обнаружил, что
самый вид обнаженной шпаги чрезвычайно ему неприятен. Светлое небо! Вид
обнаженного клинка, всегда ласкавший сердце рубаки и поединщика, не
навевал более сладких мыслей о славе, о победе; глядя на заостренное
железо, Солль, потрясенный, думал теперь только о рассеченной коже, об
обнаженной кости, о крови и боли, после которых наступает смерть...
Товарищи-гуарды косились на лейтенанта Солля; официальная версия была
- тяжко влюблен. Обсуждались возможные объекты несчастливой страсти,
причем наиболее проницательные предполагали даже, что сердце лейтенанта
пленила холодная и прекрасная Тория, невеста погибшего студента. Только
Карвер не принимал в этих спорах никакого участия, а только молча, издали,
наблюдал.
Свернули с дороги, проскакали краем глубокого оврага - из-под копыт
посыпались в пропасть комья земли. Капитан выкрикнул команду; Эгерт
вздрогнул, увидев оструганное, без единого сучка бревно, переброшенное с
одного края оврага на другой.
Однажды на спор Солль станцевал на самой середине бревна, над самой
глубокой частью оврага. Всякий раз, когда нога Эгерта ступала на гладкую
скользкую поверхность, душа его замирала, охваченная восторгом близкой
опасности и сознанием собственной отваги. Не удовлетворяясь риском в
одиночку, он заставлял рисковать других и, пользуясь властью лейтенанта и
магическим действием слова "трус", устраивал на бревне поединки... Однажды
кто-то сорвался-таки, упал на дно оврага и сломал ногу;

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7 8