— Я пришел просить вас выдать за меня замуж вашу дочь.
Виноградарь не поднял головы, но его глаза удивительно живо оглядели воздыхателя с головы до ног.
— А! Это другое дело, — произнес он, — за этим стоило бежать, как на пожар, голубчик, ведь наша Луизон — работница хоть куда! Глядите сами! Девка уложила центнер сена, она обработает и сетье виноградника не хуже нас с вами. Надо подумать, парень, надо подумать. Однако ж, — продолжал крестьянин (как видно, он был из тех, кто никогда не упустит своего), — раз вы хотите стать членом нашей семьи, надо показать себя, парень, надо показать себя, а не сидеть тут у стога как бездельник: следует помочь нам нагрузить сеном эту повозку. Ну-ну, живей! Быть может, те пистоли, что мне заплатят завтра, когда-нибудь осядут в шкафу моей дочки!.. Давай, давай, за работу!
Эти слова подстегнули и без того не в меру разгоряченного Франсуа Гишара. Он бросился на сено, как на противника, которого предстоит разгромить, и, крепко сжимая его в объятиях, принялся вязать в пуки с таким яростным рвением, что гора фуража стала таять на глазах и вскоре окончательно исчезла, перекочевав в повозку.
Луизон смотрела на своего поклонника с улыбкой; ее отец тоже улыбался, но значение этих улыбок было совершенно различным.
Когда работа была окончена, виноградарь поблагодарил Франсуа Гишара, хотя в его признательности чувствовалась насмешка; затем он пригласил рыбака присесть рядом с ним на старый ствол черешни — одно из основных украшений двора, и, приказав дочери принести вина, стал расспрашивать гостя о роде его занятий.
Франсуа Гишар, который не променял бы свое ремесло даже на звание первого консула и не знал ничего прекраснее этого занятия, заявил без колебаний, что он рыбак.
Услышав это признание, крестьянин нахмурился и, когда дочь протянула отцу кувшинчик вина, чтобы тот налил гостю полный стакан, нацедил ему не больше трети.
Таким образом отец девушки хотел показать свое пренебрежение к общественному положению ее поклонника.
Однако, когда тот стал добиваться окончательного ответа, который решил бы его судьбу, виноградарь, еще не решившийся дать ему отказ, хотя тот созрел уже у него в голове, лишь несколько раз повторил:
— Надо подумать, парень, надо подумать. Было ясно, что физическая сила Франсуа Гишара произвела на него сильное впечатление, и хитрый крестьянин что-то задумал в отношении своего гостя.
Рыбак ушел из дома Луизон полный дерзких мечтаний и, спускаясь с холма, во все горло распевал грубым голосом и отчаянно фальшивя песню, услышанную им от Луизон в тот день, когда он следил за ней из ивовых зарослей.
На другой день Франсуа снова отправился в Шенвьер; он нес своему будущему тестю все необходимое для приготовления матлота. Будущий тесть поблагодарил молодого человека и, не дав ему даже поздороваться с Луизон, повел его в поле, чтобы с его помощью закончить последние работы в винограднике.
Франсуа Гишар вспахал землю столь же превосходно, как он управился с сеном.
На следующий день рыбак явился с корзиной, в которой лежал улов, состоявший из отличных перламутровых пескарей.
В этот раз ему пришлось перевозить на тележке навоз.
Так и пошло: каждый день крестьянин находил парню новое занятие, привлекая возможного зятя к наведению порядка в своем небольшом имении. За один день он получал выгоду, какую приносят два рабочих дня, поскольку Франсуа Гишар по-прежнему работал за двоих, и подобный подход имел то преимущество, что папаша Луизон не тратился даже на еду, ибо, хотя рыбак уже мог считать себя членом семьи, когда надо было поусердствовать, все было иначе, когда приходило время сесть за стол: виноградарь так же жадничал, наливая ему вино, как и в первый раз.
Франсуа Гишар не сердился на такое гостеприимство, ибо манящая до этого улыбка Луизон теперь излучала нежность и даже сочувствие, как бы говоря поклоннику: «Мое сердце вознаградит тебя за труды».
Что касается виноградаря, то он, когда Франсуа Гишар, ставший робким вследствие своего подневольного труда, отваживался слегка поторопить его с ответом, неизменно отвечал: «Надо подумать».
Так продолжалось целый месяц.
Франсуа Гишар, рыбачивший по ночам, днем превращался в настоящего крестьянина.
Вслед за сбором урожая пришла зима; багровые листья виноградных кустов усыпали всю долину, лоза выглядела так же уныло, как сухие побеги, и жерди были сложены в штабель в ожидании следующей весны.
Некоторое время виноградарь использовал Франсуа Гишара на гумне, заставляя его молотить хлеб, но настал момент, когда в мякине не осталось ни единого зернышка, и в тот день рыбак бродил без дела. Бродя так взад и вперед, он подходил к Луизон, и тогда ее папаша сердито хмурил брови.
Когда на следующий день Франсуа Гишар снова пришел в Шенвьер, он заметил, что глаза девушки были красными, словно она плакала. Крестьянин не ответил на приветствие своего оставшегося не у дел работника; было ясно, что в засыпанном снегом дворе крестьянского домика с его искрящейся от инея соломенной крышей, с которой свисали длинными пиками сосульки, над головой бедного рыбака сгустились страшные тучи.
Действительно, вскоре разразилась гроза.
Папаша властным жестом приказал дочери выйти из комнаты и, указав Франсуа на скамеечку напротив своей табуретки, у высокого камина, где чадили, не желая гореть, два тополиных корневища, заявил парню, что его присутствие в доме вызывает пересуды, и поэтому ему придется прекратить свои посещения, чтобы не ставить под угрозу будущее Луизон.
Даже если бы Франсуа Гишар обнаружил в своей сети слона, его изумление не было бы настолько велико.
Рыбак полагал, что, батрача на папашу своей возлюбленной, он как бы внес задаток в счет сделки, которую ему хотелось заключить.
Он покраснел, затем побледнел и что-то пробормотал, запинаясь, но внезапно в нем проснулась врожденная вспыльчивость Гишаров, и он разразился такими чудовищными проклятиями, что виноградарь едва удержался на своей табуретке.
Крестьянин попытался было ответить, но рыбак не дал ему открыть рот, осыпая хитреца яростной бранью. Добрый папаша даже не пытался поставить запруду на пути этого грозного потока.
Когда негодование Франсуа Гишара, наконец, иссякло, отец Луизон сказал:
— Знаешь, парень, раз ты на меня работал, стало быть, это тебе нравилось, и если так, я не стал тебе прекословить. В жизни приходится порой делать вот такие небольшие добрые дела, не ожидая награды, но выдать за тебя дочь — дело посерьезнее. Ведь у тебя ничего нет, и живешь ты как бездельник…
— Бездельник! — перебил его рыбак с негодованием в голосе, припомнив, сколько долгих бессонных ночей ему доводилось проводить под дождем, на холодном ветру.
— Ну, не как бездельник — я признаю, что ты мог бы стать неплохим виноградарем, но все равно ты растяпа. Что это за ремесло, если оно не может дать человеку, который им занимается, то, что имеет у нас последняя скотина — четыре стены и крышу над головой! Ты хочешь жениться, но куда ты поведешь жену? В свою лодку? Хорошее жилище для моей дочки, нечего сказать!
— Папаша Поммерёй, скажите мне, что надо принести вашей дочке, и я клянусь, что скоро это добуду, даже если, мне придется работать как каторжному.
Когда Франсуа Гишар произносил эти слова, в его голосе зазвучали умоляющие нотки, но они не смягчили сердце крестьянина, а лишь избавили его от тревоги, которую ему внушило начало их беседы: выражение лица хитреца стало еще лукавее, чем прежде.
— Эх, голубчик, — промолвил он, — у меня двадцать два сетье виноградников и двое детей — стало быть, одиннадцать сетье причитается мальчишке и столько же девчонке; по пятьсот франков за сетье, это не слишком дорого, правда?
— Нет, — машинально ответил Франсуа Гишар.
— Значит, каждый из них получит в наследство по пять; тысяч пятьсот франков, не считая того, что им достанется после дележки денег, ведь кое-какие накопления у нас тоже имеются, парень.
— Боже мой, Боже мой! — воскликнул Франсуа Гишар.
— Ага! Это тебя пугает. Что ж, мы, как видишь, не сидели сложа руки, и виноградник дает больше, чем речка, понятное дело, — прибавил крестьянин с гордостью, возобладавшей над его обычной скрытностью. — Ладно! Хочешь, я научу тебя, как добиться того, что тебе надо?
— Хочу ли я? — вскричал Франсуа. — Конечно, хочу! Виноградарь взял с верхней каминной полки книгу, обрез которой был таким же темным, как и переплет. Это была Библия.
— Я читал вот здесь, — сказал он, — что Иаков двадцать лет работал на Лавана, чтобы жениться на его дочери Рахили. Согласись принять условия, на какие пошел Иаков, и если через двадцать лет Луизон не выберет кого-нибудь другого, ну что ж, тогда посмотрим.
При этом папаша Поммерёй язвительно рассмеялся, и у Франсуа Гишара не осталось сомнений, что над ним издеваются. Рыбак вскочил и вышел из хижины, сильно хлопнув дверью.
Дойдя до середины двора, он почувствовал, как чья-то рука осторожно дернула его сзади за полу куртки. Это была Луизон; очевидно, она слышала разговор отца с возлюбленным, ибо ее лицо было мокрым от слез.
Гишар собирался сказать ей о своем отчаянии, но в это время папаша Поммерёй стал греметь дверным засовом.
— Уходите, уходите! — вскричала Луизон, пожимая молодому человеку руку.
— Вы придете на реку, Луизон? — спросил Франсуа Гишар.
— Да, — ответила девушка так уверенно, что рыбак успокоился; несмотря на нерасположенность, которую проявил по отношению к молодому человеку папаша Поммерёй, голос Франсуа, спускавшегося вниз с холма, звучал под сенью прибрежных деревьев как никогда твердо и звонко.
После этого Франсуа Гишар ни разу не приходил в Шенвьер, но это не значит, что влюбленные больше не виделись; напротив, они встречались, и рыбак отнюдь не сожалел о том, что он не ходит больше в деревню, где неизменное присутствие на его встречах с Луизой виноградаря сковывало молодых людей холодом, что так не соответствовало состоянию их душ.
Как-то раз, когда папаша Поммерёй работал в своем винограднике, он заметил внизу, на другом берегу реки, как раз напротив мыса большого острова Ла-Варенны, четыре убогие стены, возвышающиеся уже примерно на два фута от земли, и человека, работающего с небывалым рвением: он пытался возводить их, укладывая камни на известковый раствор и заливая сверху камни той же смесью.
Несмотря на большое расстояние, разделявшее их, крестьянин узнал в этом человеке рыбака, чьей любовью к Луизон он с такой выгодой для себя воспользовался.
— Ну вот, — сказал виноградарь дочери, помогавшей ему ставить подпорки для подвязывания лоз, — этот дурачок, наконец, понял, что, прежде чем обзаводиться семьей, надо свить себе гнездышко. Как он старается! Только погляди, Луизон, какую хорошенькую клетку он делает для птички, которую собирается туда посадить. У него стена еле поднялась над землей, а уже готова рухнуть! Подумать только, если бы у тебя не было такого дальновидного отца, ты могла бы дать завлечь себя этому горе-торговцу живцом! Хорошо, что я следил за бродильным чаном, и когда увидел, что содержимое бурлит слишком сильно, прекратил брожение. Ты мне еще скажешь за это спасибо, когда увидишь жалкую долю той, что будет жить в этом доме.
К счастью для девушки, в тот миг кол, который вбивал в землю ее отец, наткнулся на камень, и это помешало ему заметить смущение и волнение Луизон.
Отныне папаша Поммерёй не пропускал ни одного дня, чтобы не посмотреть, как продвигается работа Франсуа
Гишара. Стены становились все выше; дверной проем был устроен со стороны реки, а окна были обращены в две разные стороны, так что рыбак мог видеть прямо из дома все, что происходит на реке, обозревая из одного окна верхнее течение Марны вплоть до острова Тир-Винегр, а из другого — ее нижнее течение до самой заводи Жавьо.
Закончив возводить стены, Франсуа Гишар обтесал балки и стропила и увенчал свое творение крышей из камыша; таким образом, папаша Поммерёй, сопровождавший каждую новую стадию возведения хижины все более язвительными насмешками, в один прекрасный день увидел, как рыбак поднимается на конек кровли, чтобы привязать к трубе великолепный букет из всех весенних цветов, какие только можно было найти на берегах его любимой реки.
Виноградарь корчился от смеха, глядя на эти ухищрения, казавшиеся ему проявлением непомерного самомнения ничтожного каменщика. Он даже поспешил закончить свои труды, чтобы пораньше вернуться в Шенвьер и позабавить Луизон рассказом о новой причуде ее бывшего воздыхателя.
По-видимому, дочь не разделяла веселости отца; она побледнела, ничего не сказала и оставалась задумчивой до конца дня; вечером же Луизон заявила, что она больна и заперлась в клетушке, служившей ей спальней.
Однако в полночь девушка еще не ложилась спать, а ходила босиком взад и вперед по своей тесной комнатушке, ломая руки, и, казалось, пребывала в. сильном волнении; время от времени она опускалась на колени и принималась страстно молиться.
И тут камешек, брошенный в окно, отчего зазвенели стекла, прервал молитву Луизон; стремительно вскочив, она открыла окно и увидела Франсуа Гишара, сидевшего на заборе.
— Боже мой, — прошептала девушка, — если отец проснется и увидит Франсуа, он может его убить!
Эта мысль, очевидно, одержала верх над всеми ее колебаниями.
Луизон сделала своему возлюбленному знак пока не спускаться во двор, поспешно собрала небольшой узелок, взяла в руки башмаки, тихо прошла через комнату, где спал отец, отворила ворота и протянула руку Франсуа Гишару. Рыбак взял ее на руки и понес так же бережно, как мать несет ребенка; он спустился с холма бегом и остановился лишь для того, чтобы опустить свою драгоценную ношу в лодку и, взяв весла, перевезти ее на другой берег.
Стояла весна, и ночной воздух была теплым и душистым; мягкий ветер вызывал легкую рябь на воде и шелестел острыми листьями лягушечьей травы; луна прочертила на воде широкий серебристый след; из каждого куста раздавались соловьиные гимны любви.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36