Он как раз достраивает для меня серебряный замок на берегу лазурного моря.
Николас нахмурился, пытаясь понять, что стоит за ее словами.
— Мисс Синклер, похоже, вы начитались грошовых романов. В Америке конца этого века, увы, днем с огнем не найти ни принцев в доспехах, ни тем паче серебряных замков на берегу моря.
— В этом-то и дело, мистер Дрейк.
— То есть?
— Я никогда не выйду замуж, — упрямо повторила она.
Николас молча посмотрел на Элли, сжав зубы, затем встал, повелительным жестом подняв Шарлотту и няню, и направился к выходу. Элли про себя уже решила, что со всем этим делом покончено, как Николас вдруг обернулся и, смотря ей прямо в глаза, ровным голосом проговорил;
— Элиот Синклер, не думайте, что на этом все закончилось. Мне нужен ваш дом.
С этими словами он, не оставив сомнений в своих дальнейших намерениях, вышел, громко хлопнув дверью. У Элли вдоль спины пробежал холодок от неприятного предчувствия. Она не могла допустить, чтобы Николас Дрейк сунул нос в ее жизнь. Дочь уголовного преступника — что может быть хуже! Элли невольно поежилась. А вдруг Дрейк прознает, что она еще и незаконнорожденная! Может быть, дом действительно лучше продать. Но оглянувшись вокруг, она подумала, что не сможет расстаться с тем, что бесповоротно стало частью ее жизни. Этот дом — первый и последний подарок отца. Но еще важнее то, что продажа дома неизбежно приведет к обнародованию кое-каких документов, о которых, к счастью, мало кто и помнил. Они давно считались безнадежно утерянными. Среди этих бумаг была одна, которая привязывала ее к Гарри Дилларду, как ничто другое. Дарственная. Элли всегда знала, что ей своего дома не продать никогда. Даже если очень захочется. Этот дом, как и многое другое в ее жизни, был и проклятием, и благословением.
— Ну как, — громко спросила она, ободряюще улыбнувшись своим пансионерам, — похоже, я ловко его спровадила?
В ответ Барнард, ни слова не говоря, скорчил неопределенную гримасу.
— Пожалуй, я пойду наверх, — договорила Элли излишне бодрым тоном и начала быстро подниматься по лестнице, пока не оказалась на четвертом этаже.
Лишь добравшись до своей комнаты и закрыв дверь, девушка глубоко вздохнула и обессиленно привалилась спиной к твердой филенке. Наконец-то она одна и можно спрятаться от невзгод, которыми полна человеческая жизнь.
Элли обвела глазами комнату — высокий потолок, стены, выкрашенные белой краской, несколько окон, сквозь которые льется солнечный свет. Так она простояла довольно долго, прежде чем смогла оторваться от двери и подойти к складной ширме, отгораживающей один из углов большой комнаты.
Несколько раз глубоко вдохнув, Элли сдвинула ширму в сторону и взобралась на высокий стол, стоявший прямо в потоке щедро льющихся золотистых лучей. Она зажмурилась, упиваясь теплом и покоем. На душу снизошло умиротворение. Потихоньку мысли о доме, отце, писаных красавцах и маленьких племянницах отошли на задний план.
Глубоко вздохнув, Элли взяла кисть и вгляделась в холст.
Глава 3
Мысль преследовала неотступно, запустив длинные когти беспокойства в самую душу. Николас стоял у окна столовой и, прищурившись, задумчиво смотрел на неяркое утреннее солнце. Почему его так мучительно преследуют мысли об этой Элиот Синклер, снова и снова спрашивал он себя на протяжении последних шести недель. С двенадцати лет его неотвязно терзала мысль о Гарри Дилларде. Правда, тогда его по-свински предали, и в этом была причина его одержимости. Все просто. Но чтобы мучиться из-за какой-то женщины по имени Элиот Синклер?
Думал он о ней постоянно. Мысли были заняты только ею. На его вкус она была слишком самоуверенна и сверх всякой меры упряма. Но Николас снова и снова вспоминал о ней. Он всегда искренне верил в силу воли. Прояви волю — и все сбудется. Но похоже, его сила воли спасовала перед этой чудной женщиной с мужским именем. Желал ли он ее потому, что его сила воли натолкнулась на неожиданную преграду? Или потому, что не мог заполучить ее дом? Дрейк сомневался, что все так просто.
Глубоко вздохнув, Николас отвернулся от окна и заставил себя вернуться к повседневным делам и тому ритму жизни, который установил для себя много лет назад. Он направился к столу, и гулкое эхо шагов сопровождало его до тех пор, пока у него под ногами не оказался роскошный персидский ковер ручной работы. Завтрак был накрыт на две персоны. Так повелось со дня появления в его доме племянницы. Она как раз заглядывала в проем полуоткрытой двери. На ее бледном, полупрозрачном личике как-то особенно ярко сияли темно-фиалковые глаза. Увидев Николаса, Шарлотта робко улыбнулась ему.
Хотя стол накрывали на двоих каждое утро, девочка редко разделяла с ним завтрак. Так что за эти недели, что племянница жила в доме, Николас видел ее всего несколько раз, но тем не менее он заметил, что она переменилась. Шарлотта, похоже, начала чувствовать себя более непринужденно. Щеки слегка порозовели, а темные круги под глазами начали потихоньку бледнеть. Она стала чаще улыбаться, и пару раз он даже слышал ее смех со второго этажа. Там Николас выделил одну из комнат под детскую и попросил мисс Шеморти наполнить ее всякими игрушками. «Забавно, — подумал он, — неведомые игрушки для нежданной племянницы». И сегодня, как всякий раз, когда оказывался в одной компании с Шарлоттой, Николас странным образом растерялся. Все слова мигом выскочили у него из головы. О чем вообще говорят с ребенком, если ему не дарят подарки или не учат уму-разуму?
— Доброе утро. — Ничего лучшего за эти мучительные секунды он придумать не смог.
Шарлотта, явно ободренная, шагнула в столовую и с грациозной почтительностью подошла к столу:
— Доброе утро, мистер Дрейк.
По-прежнему мистер Дрейк. Ни дядя Николас, ни просто дядя, ни на худой конец Николас. Мистер Дрейк. Но у него не хватало духу попросить девочку называть его как-нибудь иначе.
Обменявшись учтивыми приветствиями, они снова замолчали.
Николас, приняв из рук горничной чашку кофе, слегка откашлялся и поинтересовался:
— Шарлотта, ты уже завтракала?
— Нет. Коротко и ясно.
— Может быть, хочешь чего-нибудь? Девочка приподнялась на цыпочки и взглянула, какими возможностями располагает накрытый стол. При виде яичницы-болтуньи, ветчины и овсяной каши она скривила губки:
— Только чашечку кофе, пожалуйста.
— Кофе?!
Шарлотта подошла к столу и уселась на стул.
— Да, пожалуйста. И если можно, немного сливок и ложечку сахара.
Как будто ей не шесть, а все шестьдесят шесть лет! Горничная начала наливать кофе.
— Ни в коем случае! — воскликнул Николас, со стуком ставя свою чашку на блюдце. — Тебе нельзя пить кофе.
— Почему нельзя? — захлопала от неожиданности глазами Шарлотта.
— Потому! — растерявшись, беспомощно ответил он.
— Почему потому?
Николас нахмурился и строго посмотрел на племянницу:
— Потому что ты слишком мала, чтобы пить кофе.
— А мама так не думает.
— Она вообще редко думает.
Николас поставил чашку с блюдцем на стол и распорядился, чтобы горничная принесла поднос с едой и стакан молока.
— Я не люблю молоко, — скривилась Шарлотта..
— Глупости! Молоко очень полезно, особенно если добавить к нему немного яичницы, пару кусочков ветчины и тарелку овсянки.
Николас сделал вид, что не услышал тоскливого вздоха.
— А я вчера получила от мамы письмо, — помолчав, сообщила Шарлотта и извлекла послание из неимоверных размеров кармана своего темно-голубого платья.
— В самом деле? — сухо откликнулся Николас. — И как поживает моя дражайшая сестрица?
— Полагаю, прекрасно, — ответила девочка, разглаживая ладошкой смятый листок на скатерти, — Кажется, очень занята.
— Насколько я знаю свою сестру, она бывает занята развлечениями и прочими пустопорожними делами.
— Блестящими развлечениями и грандиозными торжественными завтраками, — мечтательно уточнила Шарлотта. — И там все пьют кофе.
Николас во все глаза смотрел на племянницу и задавался вопросом, а не пытается ли она каким-то хитрым образом доказать ему свою правоту.
— Не сомневаюсь, что шампанское там пьют гораздо чаще, чем кофе. В следующий раз к обеду ты попросишь бутылочку холодного «Дом Периньон»?
К его удивлению, Шарлотта в ответ весело захихикала. Потом посерьезнела и вновь впала в мечтательное настроение:
— А еще мама и папа будут там танцевать. Мама так замечательно танцует. Вальсы, менуэты… — Она без улыбки посмотрела на Николаса: — А вы видели когда-нибудь, как танцует мой папа?
— Пожалуй, что ни разу. А если он и танцует, то уж точно не с твоей матерью, — рассеянно заметил он, шурша свежей утренней газетой.
— Это как?
Николас не заметил ни озабоченных морщинок на ее чистом лобике, ни полных душевной боли обвиняющих глаз.
— Да никак, Шарлотта. Чепуха все это, — ответил он и принялся внимательно читать передовую статью.
Час спустя Николас уже входил в свою контору. Всю дорогу его не оставляло чувство вины. Шарлотта слишком уж вежливо и спокойно покинула столовую после его опрометчивого замечания о ее родителях. Но ему надо вести дела. Подписывать документы. Продумывать наперед планы. Строить дома. Вот в этом он знал толк. А о том, как держать себя с детьми, он и ведать не ведал. И взятки с него гладки. С этой утешительной мыслью Николас уселся за свой письменный стол в привычное мягкое кожаное кресло. Честно говоря, желания расширить свой кругозор в вопросе воспитания детей у него не было. Тем более что мисс Шеморти прекрасно справлялась с обязанностями няни его племянницы. У Николаса просто не было времени заниматься девочкой. Сведение счетов с Гарри Диллардом все еще не было закончено. Надо было покончить с ним раз и навсегда, чтобы окончательно выбросить из своей жизни всякую память об этом человеке.
Николас и раньше прекрасно понимал, что подчинил свою жизнь одной цели — добить Гарри Дилларда, и на долгие годы загнал ее в тупик. За двадцать три года целеустремленной одержимости он почти полностью утратил чувство необходимости что-то изменить в своей жизни. Подобные мысли редко посещали его, а если и приходили, то весьма ненадолго. Он быстро научился справляться с ними. Заставлял себя забыть. Однако снова и снова ему приходило в голову, что память — такой товар, за утрату которого не жалко отдать любые деньги.
Вздохнув, Николас в очередной раз решительно отмахнулся от разъедающих душу мыслей и вернулся к более серьезной проблеме — к Элиот Синклер и ее недвижимости.
С того самого дня, когда Николас в первый раз подошел к дому, который хотел приобрести, с того самого знаменитого чаепития он нанес уже не один визит госпоже Синклер.
Всякий раз, когда он приходил, естественно, без приглашения, с трудом сдерживая бешенство, все обитатели дома выходили его встречать. Барнард, воинственный и требовательный. Ханна, трещавшая без умолку. Джим, жаждавший увидеться с Шарлоттой. И конечно, там всегда была Элиот. Элли. Так ее все называли.
Берт потратил массу времени, копаясь в прошлом Элиот Синклер, но выяснил лишь, что она, кроме дома на Шестнадцатой улице, владеет еще и магазинчиком модной одежды на Бродвее.
По его сведениям, Ханна расплачивалась за пансион работой в магазине у Элли, Джим развозил заказы, а Барнард занимался готовкой и следил за домом. Николас покачал головой. Сегодня после обеда он собирался снова навестить упрямицу. Он поклялся, что на этот раз вернется не с пустыми руками.
— Одари меня любовью, старушка. Ханна подняла глаза от книги, которую читала, сидя в своем любимом кресле-качалке.
— Никогда в жизни, старый козел. Если, конечно, ты не готов опуститься на одно колено и огорошить меня известным вопросом.
— Ладно, вопросом я тебя огорошу, — пробормотал Барнард, поглубже засовывая руки в карманы своих мешковатых серых брюк. — Сколько раз я должен тебе говорить, что не собираюсь жениться?
— В один прекрасный день я тебе поверю и, попомни мои слова, Барнард Уэбб, ты тогда очень и очень пожалеешь.
— Единственное, о чем я буду жалеть, так это о том, что ты не поверила мне раньше! — воскликнул Барнард, но тут же глубоко вздохнул и, успокоившись, продолжил сдержанным тоном: — Говорю же тебе, я не собираюсь жениться. За мной едет мой сын.
Ханна издала глубокий тяжкий вздох и чуть склонила голову набок:
— Барнард, дорогой, когда же ты поймешь, что твой сын не приедет за тобой ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра — он никогда не приедет!
— Да ты соображаешь, что городишь, а? — сердито и явно защищаясь, возмутился Барнард.
— Вполне, дорогой. Ты же мне сам говорил, что едва знаешь мальчика.
— Он не мальчик, а взрослый мужчина! А я едва его знаю только потому, что всю жизнь работал как лошадь, костьми ложился, понимаешь, только чтоб он жил по-человечески!
— Барнард, ты же уходил в плавание, — безжалостно уточнила Ханна. — Нанимался на любую работу. Попросту сбегал из дома, не испытывая никакой ответственности за семью. Ты что, полагаешь, твоему сыну это неизвестно?
— Это неправда! Он так не думает!
— Мне ты можешь врать сколько хочешь. Но хоть себе-то не ври .Ты был никудышным отцом, и твой сын об этом знает. Побойся Бога, Барнард, сколько писем за все эти годы ты написал своему мальчику? Рискну сказать, что с тех пор, как я с тобой познакомилась, ты завалил Мартина письмами. А сколько пришло в ответ?
Барнард побагровел.
— Так сколько, Барнард? — требовательно повторила Ханна, желая довести дело до конца. Вместо ответа он молча развернулся и направился к двери.
— Зеро, нуль! — беспощадно выговорила она ему вслед. От этих слов он застыл на месте. — Мальчик не хочет иметь с тобой никаких дел. И чем раньше ты это поймешь, тем будет лучше.
— Врешь ты все! — взревел Барнард, и его лицо перекосилось от ярости. — Я его отец! И он любит меня!
— Ханна, что случилось?
На шум из кухни вышел Джим и уже какое-то время незамеченный стоял на пороге.
— Ханна, так что же случилось? — повторил он, и его грубоватое лицо приняло страдальческое выражение. — Ханна? Барнард? Скажите мне, что случилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40