Констанс закрыла глаза, наслаждаясь ощущением солнечного тепла. Большой конь Гизульфа сам безошибочно выбирал дорогу под низко нависающими ветвями.«Нельзя отдаваться во власть слепой страсти», – сказала себе Констанс. Плотское желание, поработившее Пьера Абеляра и его возлюбленную Элоизу, в конце концов погубило их. Только теперь Констанс стало понятно, как это могло произойти. Ее любовник, бродячий певец и жонглер, любил ее поддразнивать, бывал жесток, но он наполнил ее непреодолимой страстью, при одном воспоминании об этом ее лицо залилось краской стыда.Тогда в спальне он уснул на ее груди, их пальцы так и остались переплетенными. Впечатление было такое, что он боится, будто запретный сон ускользнет от него. Простертый на ее постели, он был так красив, что один взгляд на него переполнял ее сердце любовью. Любовью и отчаянием.Череда воспоминаний продолжалась. Каким смелым поступком с его стороны было переодеться рождественским шутом, проникнуть в зал, где праздновали Рождество самые знатные аристократы Англии, и бросить дерзкий вызов королю и архиепископу Солсберийскому. Да еще сделать это с таким изяществом, что им обоим пришлась по душе его дерзость. Все собравшиеся были в восторге от его фокусов. И Констанс была в таком же восторге, как и все остальные. Она не могла противостоять его смелым выходкам, его неотразимо опасному смеху. Точно так же, как Абеляр и Элоиза не могли противостоять друг другу.«Такая же горькая судьба уготована и мне», – сказала себе Констанс. Предаться безудержной страсти к бродячему певцу означало бы безвозвратно погубить себя.Весной Сенред, несомненно, возвратится во Францию. Нет никакой вероятности, что она снова увидит его. Если его рассудок прояснится, он, без сомнения, вернется к учебе. В Винчестере кто-то сказал, что Абеляр занялся преподаванием.Солнце уже поблекло, когда рыцари въехали в лес. Сразу похолодало, и Констанс плотнее закуталась в плащ. Высокие дубы заслоняли почти весь свет, и в Чилтернских лесах было так же сумрачно, как и на душе у Констанс. Она не хотела отрекаться от единственной любви, которую ей суждено было познать в жизни, но эта ее любовь была обречена на горькие муки. Ведь она ничего не знает о нем, не знает даже, откуда он родом. Если верить слухам, он близкий друг Абеляра, лишившийся рассудка из-за постигшей его учителя трагедии, но ведь он отрицает даже это.Констанс понимала, что не должна даже думать о нем. Если она обратится с прошением к королю Генриху, возможно, он разрешит ей выйти замуж за Томаса Моршолда или другого столь же достойного человека.Это добрый, заслуживающий доверия человек, любящий детей, достаточно уже пожилой, чтобы стремиться к спокойной, хорошо устроенной жизни. Ее богатства достаточно, чтобы обеспечить ему все это. Если Томас Моршолд будет доволен, довольна будет и она.Конечно, только довольна, но не счастлива. И вдруг в ней зародилось какое-то отчаянное бунтарское чувство. Что-то решительно воспротивилось в ней семейной идиллии с Томасом Моршолдом. Констанс готова была проклинать судьбу за то, что та лишила ее единственного человека, которого она полюбила.Несколько минут она отчаянно боролась с собой, со своими мыслями.Матерь божья, что с ней такое творится? Никогда в жизни не испытывала она ничего подобного. До сих пор всю свою жизнь она посвящала исполнению долга, но никогда, однако, не вкладывая в это своего сердца. Стремиться к любви и счастью всегда казалось ей глупостью. Такой бесценный дар был недоступен для наследниц короля Генриха.Она выпрямилась в седле. У нее такие прелестные дочурки. И если она встретится и поговорит с королем, он разрешит ей выйти замуж за такого достойного, доброго человека, как Томас Моршолд.Карсфу возвратился к ней. В тусклом свете впереди было заметно какое-то непонятное движение.– Подождите меня здесь, миледи, – распорядился он, проезжая мимо.Тем времени Констанс уже успела распознать смутные тени в лесу. Это были не разбойники, как подозревал Карсфу, а бродячие угольщики и свинопасы со своими оборванными семьями. Она не сомневалась, что они ищут себе какое-то пропитание, ибо зимой живут тем, что им удается собирать в лесах, и, конечно же, им приходится очень трудно.Констанс пустила своего большого жеребца следом за Карсфу. У них была с собой провизия, которой снабдила их леди Селфорд, а Карсфу закупил мясо и свежий хлеб в гостинице «Туайфолд».Угольщики стояли у дороги, наблюдая за их приближением. Ни Констанс, ни кто-либо из рыцарей не знали их языка. Седой пожилой человек, который, очевидно, был среди них главным, мог немного говорить по-сакски.– Леди, – сказал Карсфу, возвратившись к ней, – лучше не останавливаться здесь. Мы не сможем накормить всех голодных, которые скитаются по этому лесу.Своей безжалостностью Карсфу не уступал Эверарду. Натянув поводья, Констанс рассматривала детей. Какую-то заботу проявляли о лесных людях только монахи, но и они не слишком старались, зная, что эти люди не отличаются набожностью.– Отдайте им хлеб и мясо, Карсфу. Все запасы, которые нам дали на дорогу в Бейсингстоке.Она повернулась к главному среди угольщиков, чтобы заговорить с ним. Его глаза вдруг широко открылись, по толпе пробежала дрожь странного волнения, даже, может быть, страха.В следующее мгновение лесные люди ринулись в лес.– Возвращайтесь, мои рыцари накормят вас мясом и хлебом! – крикнула Констанс.Ответа не было. Внезапно все вокруг наполнилось шумом и движением, из леса выехали многочисленные всадники. Предостерегающе закричали рыцари.Констанс стала разворачивать своего жеребца, и он поскользнулся в жидкой грязи. Карсфу хотел подъехать к ней, но два всадника в масках и темных плащах разделили их. В следующий миг Карсфу уже топтали копыта лошадей.Прежде чем она успела вскрикнуть, нападающие набросились на нее. Один из них схватил поводья ее коня. Констанс с ужасом услышала позади себя хриплые крики и звон мечей сражающихся рыцарей.У нее даже не было времени выхватить свой кинжал, да и вряд ли он ей чем-нибудь помог бы. Она кричала, как могла отбивалась, вырывалась из чьих-то крепких рук, пока ей не нанесли сильный удар по затылку.После этого для нее наступила полная тишина. И кромешная тьма. Малое дело, но честь не мала,Если будет угодно то благосклонным богам. Вергилий, «Георгики» Перевод С. Шервинского.

19 Совершив головокружительный прыжок через межевую канаву, Тьерри де Инер с приглушенным воплем приземлился на другой ее стороне. На поле, откуда он только что так позорно бежал, вооруженные граблями и мотыгами вилланы все еще искали того, кто навлек на себя их справедливый гнев. Высунув голову из-за густых зарослей, на фоне светлого неба Тьерри хорошо различал их фигуры и слышал разъяренные крики. К счастью, заросли молодых буков и дубов надежно укрывали его от взглядов преследователей. На какой-то миг он мог чувствовать себя в некоторой безопасности.Де Инер потер голову. Падая, он обо что-то ударился и, осмотрев свои пальцы, увидел, что они в крови. Где же, черт возьми, Сенред, из-за которого вся эта заваруха и случилась?Услышав тихий свист, он вздрогнул.– Ну и осел же ты, Инер, – шепнул хриплый голос. – Едва не свалился мне прямо на голову.– Сенред! – Скосив глаза, Инер поискал своего приятели в тенистых зарослях.До них все еще доносились крики их преследователей.– Ну и свалял же я дурака, отправился вместе с тобой из Винчестера в эти забытые богом места. Эта деревенщина безнадежна! Нас закидывают гнилыми овощами, осыпают насмешками, того и гляди проломят головы – вот и вся награда за наши труды. – Он испустил глубокий вздох. – Какого черта тебе взбрело в голову петь эту проклятую песню о том, что матерь божья не была девственницей? Да еще в такое время. Ты что, забыл, что сейчас Рождество?Теперь Тьерри хорошо видел своего приятеля в его модных сапогах и поношенном плаще поверх пестрой шутовской одежды.Они приземлились посреди канавы, где плескалась неглубокая лужа ледяной воды. Тьерри осторожно приподнял задницу и лишний раз убедился в том, что она насквозь мокрая. Он тихо выругался.– Песня была просто препохабная, неудивительно, что эти мужланы готовы были пристукнуть нас на месте. Но они еще успеют это сделать, если, конечно, поймают. – Он огляделся кругом. – Пожалуй, лучше отсидеться здесь до темноты. Ну скажи, где во всем христианском мире ты слышал такую препаскудную песню? Постарайся ее забыть – и как можно скорее.Сенред тихо рассмеялся:– Как я могу ее забыть, если она моего собственного сочинения, а сочинил я ее вчера прямо на дороге.Молодой школяр изумленно уставился на него.– Клянусь распятым Христом, я тебе не верю. Эта песня, из-за которой все жители Вустон-Кросса кинулись за нами с самыми кровожадными намерениями, твоя собственная? А эта строфа о девственницах, которые, валяясь и катаясь в сене, умудряются сохранить свою девственность даже после родов?Сенред взглянул на него лукаво поблескивающими глазами.– Такое, как известно, случается.– Но как ты можешь сочинять такую похабщину? – сплюнул де Инер. – Это же самое настоящее богохульство. Эта песня… просто нехристианская.– Может быть, и нехристианская, зато развеселая. К тому же я совсем не христианин в том духе, какой ты вкладываешь в это слово. – Сенред криво усмехнулся. – Во всяком случае, слушали меня внимательно, слово боялись проронить.Де Инер соскользнул на спине вниз, на дно канавы, и посмотрел на него с видимым изумлением.– Ты просто чокнутый, Сенред. И помешательство у тебя очень странное: оно как будто притягивает к тебе всякие беды, одну хуже другой. Никогда не забуду, что ты выделывал перед королем Генрихом. Конечно, можно только удивляться твоей дерзости, но в тот день мы чуть было не отправились на тот свет.Некоторое время он с озадаченным видом молча смотрел на Сенреда.– Господи, может быть, этого ты как раз и добиваешься? Чтобы воющая толпа вилланов превратила тебя в кровавое месиво?Сенред пожал плечами:– Ты слишком впечатлительный человек, де Инер. И к тому же беспокоишься по всяким пустякам.– Ничего себе пустяки! Нет, выслушай меня хоть раз. – Тьерри приблизился и заглянул ему в лицо. – Неужели этого ты и добиваешься, Сенред? Смерти? – серьезно сказал он. – Именно в этом, похоже, заключается причина твоей неуравновешенности, а не в безумии, как предполагают некоторые.Сенред все еще улыбался.– Скажи мне, друг, почему все так яростно цепляются за это жалкое существование? Тем более что все, что мы любим, может быть отнято у нас в одно мгновение, и мы даже ничего не сможем поделать.– Сенред…– Ну уж если ты задал вопрос, не прячься в кусты, добивайся ответа. – Помолчав, он пожал плечами. – Конечно, ты прав: во всех моих выходках, кажущихся тебе безумными, виноват таящийся во мне демон. Твоей вины тут ни малейшей нет. Может быть, нам стоит разделиться? – предложил Сенред. – Я уж как-нибудь сам доберусь до Уэльса. Какое у меня право подвергать тебя лишней опасности?Тьерри нетерпеливо отмахнулся:– Нет, я пойду с тобой. Кому, как не мне, распоряжаться своей жизнью? Может быть, ты и впрямь чокнутый, но я не знаю ни одного человека, в обществе которого чувствовал бы себя так хорошо и свободно. К тому же знаю, как нестерпимо гложущее тебя тайное горе. Я знаю, как тяжело ты переносишь разлуку с ним.– Разлуку с ним? – Сенред склонил на край канавы свою светловолосую голову и закрыл глаза. – Ты имеешь в виду Пьера Абеляра?Разъяренные вопли вилланов Вустен-Кросса все приближались, и они замолчали. Чей-то зычный повелительный голос потребовал немедленно привести собак.– Ты слышал, они хотят напустить на нас собак? – Встревоженный Тьерри быстро поднялся на колени.– Погоди. – Сенред, протянув руку, удержал его. – У простолюдинов не бывает охотничьих собак, только дворняги. Они просто хотят взять нас на испуг. Только мы выскочим из укрытия, тут-то они нас и схватят: попались, голубчики!Тьерри со вздохом опустился наземь. Оба внимательно прислушивались. Их преследователи, судя по крикам и шуму, уже переходили на другое поле.– Неужели тебе ни чуточки не страшно? – спросил Тьерри.Сенред только мотнул головой.– Я все время думаю об Уэльсе, де Инер. И долгий ли еще нам предстоит путь?– Еще очень, очень долгий. – Тьерри вздохнул. – А я, честно сказать, надеялся, что нам удастся тут перекусить. Эта бродячая жизнь доводит до полного истощения. От меня и так уже остались только кожа да кости. Я человек бедный, привык к полуголодной жизни, но и у меня уже не хватает никаких сил… Кстати, моя задница до сих пор мокрая. В этой проклятой канаве вода, видно, всегда вода. До захода солнца мы тут совсем замерзнем.– Валлийские барды – просто непревзойденные певцы, – сказал Сенред, погруженный в свои мысли. – И поют не только они одни – вся страна поет, как птицы на ранней заре.Тьерри снова тяжело вздохнул. Вид у него был мрачный и недовольный.– Скажи, какая может быть мне радость от валлийской поэзии, если я даже не понимаю их варварского языка?– Постыдился бы говорить такое, де Инер. Настоящее искусство, как ты хорошо знаешь, понятно всем. – Зажмурив глаза, Сенред замолк.– Но только не поэзия. Я семилетний олень,Ветром гонимый по мируВ бескрайнем разливе воды.Я нисхожу, как роса, весь в слезах.Словно сокол, взлетаю в свой дом на скале.Красивейший яСреди самых красивых цветов.Я и дуб, и его низвергающаяГромовая стрела. Тьерри смотрел на него широко открытыми глазами.– Матерь божья, что это за бред?– Валлийская поэзия. Увы, она много теряет при переводе. А как тебе нравится вот такое? Бам тврч им минддБам сифф мьюн роБам бвон ин лло. Тьерри взглянул на него исподлобья.– У тебя какой-то дьявольский юмор. Похоже, ты хочешь, чтобы вместо Уэльса я направился в обратную сторону. Но если, как ты говоришь, тамошние принцы и в самом деле хорошо разбираются в сочинениях Вергилия и Овидия и проявляют большой интерес к классике, можно предположить, что по отношению к нам они будут очень щедрыми. – Он вздохнул. – В последнее время я только и занимаюсь просвещением варварских народов, не исключая и моего собственного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40