– Ты довольна мной, мама? – закричала она, как только они вошли. – Ты рада?
Не дожидаясь ответа, она убежала в свою комнату. Она долго не могла заснуть и в отчаянии колотила кулаками в подушку.
Роб был настолько погружен в свои мысли, что Билли пришлось ему напомнить, что они должны ехать в прокат экипажей, а не на Гросвенор-Роу.
– Придется платить еще, если вы вернете экипаж утром, да и где нам его держать? – заметил Билли.
Он сидел на козлах рядом с хозяином и чувствовал себя очень важной персоной. Ну и что, что сейчас уже поздно и его почти никто не видит.
– Экипаж можно было не нанимать. Напрасная трата денег, – уныло сказал Роб. – Напомни мне в следующий раз, когда мне захочется произвести впечатление на даму.
– О, она заметила, сэр, – запрыгал на своем сиденье Билли для пущей убедительности. – Я видел, как она на него смотрела, когда вы втроем вышли из ее дома. Глаза как блюдца, точно вам говорю.
– Правда?
– О да, сэр.
Робу стало немного лучше, пока ему не пришло в голову, что видавший виды экипаж едва ли заслуживает внимания. Богатый человек, владеющий не одним, а несколькими экипажами, вряд ли должен ожидать, что кто-то придет в восторг при виде экипажа.
Конечно, нет. Его радость растаяла.
Хозяин проката потребовал еще четыре шиллинга за то, что экипаж был возращен слишком поздно. Роб ворчал, отсчитывая монеты, и, наконец, они отправились с Билли домой, ведя под уздцы лошадей по тихим улицам. Роб смертельно устал, но прежде, чем лечь, помог Билли почистить, напоить и накормить животных. Ведь лошади – единственное, что у него было по-настоящему ценное.
Глава десятая
Дважды за эту несчастливую неделю у Фортескью побывал Джордж Пертуи. Он, как показалось Бетс, старался расположить к себе не ее, а леди Стенбурн. Он ловил каждое слово леди Стенбурн и восхищал ее своими глубокими познаниями в старинных часах.
Во время своего второго визита он подробно пояснил, как в конце средних веков появился балансир. Сев на любимого конька, он воодушевился и даже похорошел. Его можно было бы на звать красивым, если бы не редкие зубы. Что в очередной раз доказывает, язвительно подумала про себя Бетс, что внешность еще ни о чем не говорит. От балансира, предельного откоса и других непонятных слов Бетс захотелось сбежать. Она была даже согласна на прогулку по до боли знакомым дорожкам Гайд-парка.
Пертуи замолчал, чтобы перевести дух и набрать в легкие побольше воздуха, и придвинул свое кресло поближе к леди Стенбурн, которая сидела на стул с распоровшейся обивкой, Ее юбка идеально маскировала протершиеся места.
– Вы – одна из тысячи, миледи, – сказал мистер Пертуи с благоговением. – Никогда не было у меня такого слушателя, как вы, который бы мог оценить гениальность тех, кто шаг за шагом совершенствовал часовой механизм, который мы теперь воспринимаем как само собой разумеющееся. Я клянусь, что когда завершу свой трактат, посвящу его вам: «Даме, которая слушала и была очарована предметом так же, как и я».
– Вы пишите трактат о часах? – спросила Бетс. Она впервые вступила в разговор, который, казалось, длился уже не сколько часов. Это не означало, что она все это время внимательно слушала. Она мысленно была где-то далеко, разглядывая нитку, которая торчала из оборки на юбке.
– Да, это так, – с гордостью заявил Пертуи. – Я полагаю, что знаю о часах столько же, сколько и специалисты. И было бы прискорбно, если бы мой труд пропал даром. Я хочу разделить его со всем человечеством и с теми, кто будет после нас.
«Самовлюбленный фат», – подумала Бетс. Но ее мать смотрела на Пертуи восхищенными глазами.
– Дорогой мистер Пертуи, – сказала леди Стенбурн, кладя свою изящную руку на его руку, держащую чашку с чаем. – Это невероятно лестно для меня. Представить только, вы сделаете мне специальное посвящение. Но я ничем его не заслужила. О Господи! Подумать только, вашу книгу напечатают! Как вы собираетесь ее назвать?
– «Часы», – ответил Пертуи. – Но, уважаемая леди Стенбурн, она еще не завершена. Возможно, в начале следующего года…
– «Часы», – тихо повторила леди Стенбурн. Она налила себе еще чаю и откусила печенье. – «Часы», – снова прошептала она.
Пока леди Стенбурн витала в облаках, оттого что ей будет посвящен ученый трактат, Бетс строго посмотрела на Джорджа Пертуи.
– Мистер Пертуи, – заговорила она, – поскольку я не могу оценить вашу ученость и ваше несомненное знание часов, я бы хотела узнать, не можем ли мы обсудить еще что-нибудь. Или вы приехали специально для того, чтобы повышать образование моей матери? Если так, то умоляю меня извинить. Я лучше займусь своими… своими обязанностями. За Молли по-прежнему нужен глаз да глаз. Она у нас недавно. – Бетс ослепительно улыбнулась Пертуи.
Пертуи встряхнулся и отодвинул свое кресло от леди Стенбурн и подвинул его к Бетс.
– Прошу меня простить! Я иногда увлекаюсь. Конечно, я пришел, чтобы повидать вас, леди Элизабет. Я не знал, что вам не очень… не очень интересны достойные восхищения усилия человека, которые он приложил, чтобы разделить сутки на часы и минуты. Все началось с солнечных часов и песочных часов, и…
Глаза Бетс сверкали.
– Пощадите, – попросила она.
– Я вижу, что расстроил вас, – сухо сказал он. – Я, наверное, пойду. Уже поздно. Мне кажется, мы условились, что я приду в пятницу? Тогда до пятницы. Ваш смиренный часовых дел мастер отправляется в свой одинокий дом писать свой трактат. Я собираюсь описать часы, которые сделал Томас Томпион для Гринвичской астрономической обсерватории в 1675 году.
Их заводят всего один раз в году! Длина маятника – тринадцать футов!
– Да, мистер Пертуи, – устало произнесла Бетс, – до пятницы.
– Я надеюсь, ты понимаешь, мама, почему мистер Пертуи мне не нравится, – говорила Бетс, пока они с матерью убирали со стола. – Его куриные мозги способны запомнить только две вещи: часы и пороки его кузена Берлингема. Зубчатая передача! Балансиры! Шкивы! Да почему он думает, что нам это интересно? Скука смертная! А ты… ты все проглотила. Если он хоть раз произнесет слово «часы» в пятницу, я запущу этим чудовищем, что стоит на камине, ему в голову. Мне кажется, я эти часы все равно разобью. Это все из-за них. Я не хочу произносить вслух это слово. Из-за них все началось, когда он стал ими восхищаться, когда впервые пришел сюда. – Бетс сжала губы, чтобы удержаться от более резких выражений.
Леди Стенбурн чуть не плакала.
– Но он собирается посвятить мне свой трактат, – печально сказала она.
– Хочешь пари?
– Бетс! Я уверена, что он – честный человек!
– Мама. Остановись и подумай. – Подбоченись, Бетс встала перед матерью, спиной к ненавистным часам на камине. – Он сказал, и я думаю, что смогу процитировать дословно:
«Даме, которая слушала и была очарована предметом так же, как и я». Это может быть кто угодно. Никто не узнает, что он имел в виду тебя. Твое имя не будет упомянуто, мама. Как ты не можешь понять?
Леди Стенбурн всплеснула руками и подняла глаза к потолку. На ее лице была блаженная улыбка.
– Я буду знать, – проговорила она.
Бетс застонала.
– Да, мама.
Лорд Берлингем не мог понять, почему леди Фортескью были с ним так холодны. Но это была лишь одна из многих проблем, волновавших его. Его мышцы стали вялыми. Он был уверен, что пирушки, женщины и время, проведенное за карточным столом, здесь ни при чем. Какой бы ни была причина, он самозабвенно занимался по утрам с Джорди вольной борьбой, затем принимал ванну, к большому неудовольствию и Джорди, и миссис Бекет. На них возлагалась тягостная обязанность греть воду, таскать ее ведрами наверх, затем носить воду из ванны вниз.
Закончилось тем, что Джорди поставил вопрос ребром:
– Уберите свою проклятую ванну или на кухню, или в судомойню, или ваши слуги поднимут бунт.
Приведенный в замешательство этой угрозой, Роб согласился, чтобы его ванну перенесли в судомойню. По крайней мере, он теперь может принимать ванну в полном уединении, раздраженно думал Роб, пытаясь отыскать мыло в полумраке. В комнатке было крошечное окно.
Во второй половине дня, освежившись, он ходил по лондонским книжным лавкам. Как солидный покупатель, он торговался и спорил с книгопродавцами из-за каждой старой, редкой, необычной книги, но никогда ничего не покупал. Он быстро понял, что ему следовало более тщательно подготовиться к своему визиту к Хэтчарду. Даже принимая во внимание, что книготорговцу тоже нужно заработать, он мог получить более трехсот фунтов за те книги, которые продал.
Наконец, он взял одиннадцать книг, самых лучших из своей коллекции, и отправился к Хэтчарду. Пытливо глядя на управляющего, он потребовал за свои книги семьсот фунтов.
Управляющий поднял брови и указал на небольшое пятнышко на кожаном переплете одной из книг. Он назвал свою цену: триста фунтов.
Роб в свою очередь поднял брови и указал на название:
«Des Erasmi Roterod».
– И? – спросил управляющий.
– Посмотрите внизу, – предложил Роб.
Внизу, на искусно тисненом переплете, стояли слова: «IO GROLIERII ET AMICORUM».
– Гролье, – радостно сообщил Роб. – Жан Гролье. Я вам не поверю, если вы скажете, что это не самая ценная книга, которую вам когда-либо предлагали. А посмотрите на это – «Путешествие пилигрима», первое издание! Я вижу, мне нужно найти другого книгопродавца.
Роб собрал свои книги и направился было к выходу. Управляющий попросил его вернуться.
После довольно жаркого спора, во время которого Роб наотрез отказался снизить цену, он получил семьсот фунтов. Исследование книжного рынка не пропало даром.
Оставшиеся в его библиотеке книги, как он понимал, не представляли никакой ценности и предназначались лишь для того, чтобы полки не пустовали. Похоже, источник его доходов иссяк.
Но в его сейфе лежала тысяча фунтов, поэтому он какое-то время мог жить спокойно. Но вскоре ему придется запустить руку в сейф. Тс деньги, которые у него были до продажи книг, на исходе.
Том Хейзлтон появился у него вечером того дня, когда Роб последний раз побывал у Хэтчарда, поздравил Берлингема с вновь приобретенным состоянием и помог ему осушить графин бренди. Хейзлтон узнал, что Уинтерфилд уехал навестить заболевшего родственника, поэтому Том не смог выяснить, замышляет ли тот что-нибудь против графа Берлингема. Он пообещал, что попробует что-нибудь разузнать, как только появится Уинтерфилд.
Роб рассказал Тому о холодном приеме, которого его удостоили леди Фортескью на балу у Доналдсонов. Тома там не было.
Чем больше Роб об этом думал, тем больше мучился.
– Ну и что, – невозмутимо сказал Том. – Кругом полно барышень.
– Я тоже себе это говорю, – признался Роб, – но я хочу знать почему. Это не из-за «Олмека». Они об этом знали, и леди Элизабет, по крайней мере, заверила меня, что не верит в то, что обо мне рассказывают. Более того, она предложила сама выведать у этого подонка Пертуи, не принимал ли он в этом участия! Вместо этого она танцует с Пертуи на балу, а мне дает отставку. – Роб нахмурился и снова наполнил свой бокал.
– Возможно, она все еще пытается завоевать доверие твоего кузена и не решается ему сказать, что вы с ней… скажем… друзья, – предположил Том. – Вы – друзья? – ухмыльнулся он.
– Понятия не имею, кто мы, – ответил Роб и снова нахмурился.
– Послушай, олух царя небесного! С каких это пор ты стал таким неуверенным? Ты что, так и собираешься здесь сидеть и запивать бренди свое горе, и плакать оттого, что прекрасная дама потеряла к тебе всякий интерес? Господи, Роб, я тебя не узнаю. Я не верю своим глазам. Ты должен решить, нужна она тебе или нет.
– Знаешь, Том, она мне нравится, – задумчиво пробор мотал Роб. – Уж если мне суждены брачные узы, то – она не хуже любой другой, не говоря уже об очень симпатичном приданом, которое можно за нее получить.
– Очень хорошо, тогда нужно что-то предпринять, – Том налил бренди в свой бокал и внимательно посмотрел на Роба. – Теперь, когда ты при деньгах, потраться на нее. Если тебе удастся ее заполучить, все это с лихвой окупится. Что напомнило мне о тех четырех фунтах, которые ты мне должен…
– Да, сэр. Сию минуту, сэр, – Роб отсчитал четыре фунта и вложил их в руку друга. – Я сделаю, как ты советуешь.
Но знаешь, я чувствую себя виноватым. Я уж боюсь, не совесть ли во мне проснулась. Мне кажется, леди Элизабет заслуживает более достойного мужа. Она придет в отчаяние, узнав, что у меня нет ни гроша, когда мы… поженимся. А мне не хочется причинять ей боль.
Том закашлялся, чтобы скрыть приступы смеха.
– Неужели передо мной граф Берлингем? Не вешай голову, друг мой. Это происходит каждый день. Будь уверен, что женщины к этому готовы. А иначе зачем бы мы стаями собирались вокруг каждой крошки, у которой богатый папочка? Такова человеческая натура. Тебе повезло, что стая леди Элизабет такая немногочисленная. А это мне еще кое о чем напомнило. Позволь мне еще раз предостеречь тебя, что у нее очень развит материнский инстинкт. К тому же она может со временем превратиться в синий чулок. Я кое-что опять вспомнил. Кто-то мне сказал, что она читает Шекспира ради удовольствия! Ну, как тебе это понравится?.. – Хейзлтон в ужасе смотрел на друга.
– Черт побери! Что еще? – Роб потер лоб. – Но мне кажется, что я смогу с этим жить. Она может читать этого своего «Короля Отелло», нет… «Короля Гамлета», или нет? Или «Лира»? Или «Ричарда»? Никак не могу запомнить. И не будет скучать, пока я буду играть в карты в «Уайтсе». Ей будет, чем заняться, пока меня не будет дома.
– Верно, – кивнул Том. – Это верно.
Роб взял деньги из сейфа и отправил Джорди с поручением купить дюжину новых галстуков. Он велел Билли вычистить до блеска коляску, а сам занялся Миртой и Боксом. Было раннее утро, слишком раннее для светского визита, но нетерпеливый, как обычно, он не мог ждать. Он решил нанести визит леди Элизабет без предупреждения. Если он отправит записку, ему могут отказать.
Он не мог себе представить, чтобы Молли была способна произнести: «Нет дома», если на самом деле Фортескью дома, но не принимают.
Как только часы пробили десять, он отправился в Найтсбридж-Терес.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29