Выпрямившись, она попросила дворецкого принести ее пелерину.
– Поручаю вам, Куинс, – добавила она, когда он выполнил просьбу, – сообщить герцогу, что я покинула его дом.
– Что вы сказали, ваша светлость? – округлив глаза, переспросил дворецкий.
– Я решила жить отдельно, – объяснила она, застегивая пелерину. Для конца апреля погода стояла довольно холодная. – Не думаю, что это сильно расстроит герцога, но если он захочет со мной поговорить, то в конце недели я буду на балу у леди Весси.
От изумления у Куинса отвисла челюсть, но в следующее мгновение он взял себя в руки и проговорил с поклоном:
– Позвольте от лица всех слуг выразить сожаление, ваша светлость.
– О чем же вам сожалеть? – удивилась Поппи. От ощущения свободы у нее шла кругом голова – теперь можно было говорить все, что думаешь! – Без меня вам будет только легче. Герцога тоже большую часть времени не будет дома, вот как сейчас, поэтому вам не придется много работать. – Заметив, что ее речь лишь усилила замешательство дворецкого, она ободряюще похлопала его по плечу и попросила: – Пожалуйста, прикажите подать мне карету.
Герцогиня уселась на стул и стала ждать, мурлыкая себе что-то под нос. Холл был огромный, гулкий, мрачный. Поппи его терпеть не могла, но сейчас она смотрела на его суровые стены даже с некоторым удовольствием – ее грела мысль, что она их скоро покинет.
Ей вдруг подумалось, что для Джеммы ее визит может стать неприятным сюрпризом, но она тотчас прогнала эту мысль. Зачем думать о плохом? Главное, что теперь, после всех тревог и волнений, она наконец почувствовала облегчение.
Когда добродушный Фаул, дворецкий Джеммы, предложил ей снять пелерину, Поппи чуть не расплакалась от радости – вот она, свобода! Несколько минут спустя в гостиную вошла Джемма.
Гостья поднялась с места, но ничего не сказала – от волнения слова застряли у нее в горле.
Герцогиня Бомон остановилась в дверях – от кончиков завитых локонов до каблучков шелковых домашних туфель само воплощение французской элегантности.
– Как я рада тебя видеть! – воскликнула она.
– Я собиралась вернуться к маме, но она хочет переехать к Флетчу и заботиться о нем! – вновь обретя дар речи, выпалила Поппи.
– Ты сказала – «заботиться о Флетче»? – переспросила Джемма.
– Да, – кивнула гостья.
– Не могу себе представить никого в этой роли, тем более леди Флору.
– Я могу остаться у тебя на некоторое время?
– Конечно, дорогая, я буду счастлива! – Джемма поцеловала Поппи в щеку. – Само провидение привело тебя ко мне – сейчас я совсем одна, потому что мой братец увез свою возлюбленную из страны.
– Это правда, что они поженятся по специальному разрешению – без оглашения?
Герцогиня Бомон вздохнула. Правда заключалась в том, что брата и девушку, ее собственную подопечную, застигли буквально в момент интимной близости в открытой лодке, так что поспешная свадьба была шагом, разумным во всех отношениях. Но вслух осторожная Джемма сказала:
– Похоже, брат воспылал такой страстью к новой возлюбленной, что просто не может ждать.
– Боюсь, не смогу составить тебе хорошую компанию, – с грустью заметила Поппи, и ее глаза вновь наполнились слезами. – Просто мне не хочется…
– Когда я ушла от Бомона, то проплакала несколько недель, представляешь? – помрачнев, ответила Джемма.
– Как бы мне не пришлось пойти по твоим стопам, – пробормотала юная герцогиня сквозь душившие ее рыдания.
– Тогда ты пришла именно туда, куда нужно. Я не буду тебя беспокоить, но если соскучишься по моему обществу, то позови, и я приду. А сейчас не стесняйся, поплачь вволю.
Поппи не смогла сдержать улыбки, хоть по щекам ее текли слезы.
Глава 12
– Кровопускание – единственный способ справиться с жаром, – обеспокоенно заявил Бандерспит. – Еще в таких случаях помогают банки. Герцога ведь лихорадит уже целую неделю…
Камердинер Финчли посмотрел на мирно лежавшего в постели хозяина. Тот вдруг открыл глаза и снова попытался встать, Финчли рванулся вперед и удержал его в лежачем положении.
– Я должен продолжить игру! – взревел раненый.
– Но даже если жар спадет, герцог может навсегда остаться в состоянии душевного расстройства, – продолжал хирург, скорчив неодобрительную гримасу. – Очевидно, что человек с подобными моральными наклонностями и так находится на грани помешательства, ранение же может усугубить болезнь, сделав его буйнопомешанным до конца дней.
– Нет! – вскричал верный камердинер. Он ослабил хватку, поскольку герцог опять затих, как будто задремал. – Его светлость совершенно здоров и телом и духом! Просто у него жар.
– Где фигура? Я должен сделать ход… – прошептал Вильерс. Услышав в его голосе хрипотцу, Финчли поднес к губам хозяина стакан с водой – бедняга больше расплескал, чем выпил. У камердинера дрогнуло сердце, потому что он еще никогда не видел герцога таким жалким и беспомощным.
– Ему нужен священник, – бросил хирург. – Как я уже сказал, человек, презревший мораль, в таком состоянии вряд ли сможет выжить, потому что у него нет иного стимула, кроме низменных желаний, которые не прибавляют силы духа.
– Это не так! – возмутился Финчли.
– У него есть родные?
– Нет.
– Так я и думал, – презрительно фыркнул Бандерспит. – Он был слишком занят разрушением чужих семей, чтобы создать свою.
Вильерс опять зашевелился, открыл глаза и уставился на камердинера:
– Ты, Финчли?
– Да, ваша светлость, – наклонился к нему слуга.
– Я должен сделать ход, ты знаешь. Пусть она придет сюда, потому что я не могу подняться, – пошли ей записку.
Герцог снова откинулся на подушку.
– Бредит, – констатировал Бандерспит. – Боюсь, кровопускание уже не поможет. Время упущено, вы слишком поздно послали за мной.
У Финчли были сомнения в действенности излюбленного метода Бандерспита – разве помогло кровопускание второму лакею, который спустя месяц после этой процедуры зачах у себя в мансарде? Камердинер был уверен, что больной поправился бы, если б изрядная порция его крови, спущенная хирургом, осталась при нем.
– Согласен с вами, доктор, – кивнул Финчли. – Кровопускание делать уже поздно.
Бандерспит с подозрением покосился на него.
– Я – хирург, избранный самим герцогом, вы не имеете права приглашать к нему другого врача, – предостерег он.
– У меня и в мыслях нет ничего такого, – заверил Финчли, снова прижимая к кровати патрона, который в очередной раз попытался отправиться на свою шахматную партию.
– Я вернусь после полудня, – объявил доктор. – Если его светлости не полегчает, и я не увижу никаких обнадеживающих признаков, то я пущу ему кровь, что бы ты ни говорил. Хотя с точки зрения нравственности люди такого склада, как его светлость, мне претят, мой долг согласно данной перед Богом клятве – делать все, что в моих силах, и для праведников, и для грешников.
«Вот именно, – подумал Финчли, – особенно когда грешники отлично платят за услуги».
Он проводил хирурга к двери и вернулся к герцогу, возбужденно метавшемуся на кровати.
Как прекратить его мучения? Финчли не знал. Вот разве что герцогиня приедет, чтобы сделать очередной ход…
Камердинер подошел к дверям и позвал дворецкого.
Глава 13
Выйдя из экипажа, Флетчер направился к дверям своего дома. Скучный день, проведенный в компании Гилла, настроил его на созерцательный лад. Со времени ссоры с Поппи на приеме герцогини Бомон прошла уже неделя, но Флетчер все еще не мог избавиться от смешанного чувства обиды и стыда, как какой-нибудь мальчишка, разбивший окно. Эх, не надо было тогда так резко говорить с женой! Оставалось только надеяться, что за неделю она успокоилась, а если нет, то на этот случай у Флетчера в кармане лежало бриллиантовое колье – его он собирался положить на туалетный столик в спальне как знак своего раскаяния.
Впрочем, потрясение, которое герцог заметил в глазах Поппи во время ссоры, свидетельствовало о том, что добиться примирения будет непросто. Эта мысль заставила Флетчера поморщиться – теперь Поппи уже не казалась ему такой привлекательной, его влекла только любовная игра.
– Если позволите, ваша светлость… – сказал вдруг дворецкий, которому Флетчер протянул свой плащ.
Удивленный герцог остановился.
– Я хотел бы поговорить с вами наедине, – добавил дворецкий.
Флетчер едва не заскрежетал зубами от досады – он надеялся как можно скорее увидеть жену, а потом выпить чего-нибудь покрепче.
– Это не может подождать, Куинс? – раздраженно бросил Флетч. – Мне надо поговорить с герцогиней, а потом…
– А вот и вы, ваша светлость! – раздался женский голос, увы, столь хорошо знакомый Флетчеру.
Он поднял глаза и понял, что ужасно проведенный день грозит закончиться настоящей катастрофой: на верхней площадке лестницы стояла его теща, леди Селби.
– Через минуту я вернусь, чтобы поздороваться с вами, леди Флора, а сейчас у Куинса ко мне срочное дело, прошу меня извинить, – коротко поклонившись, произнес герцог и, не дав теще времени для ответа, направился в западную гостиную.
– У нас минут пять, не больше, прежде чем она настигнет меня здесь. Так что, Куинс, сразу перейдем к делу, – сказал он» когда за ним и за дворецким закрылась дверь. – Что, опять шеф-повар уволил всю кухонную прислугу? Обратись с этим к герцогине. Я-то зачем тебе понадобился?
– Как раз насчет герцогини…
– Да? – удивленно поднял бровь Флетчер.
– Она оставила послание для вас…
– Вот как? – еще больше удивился герцог, поскольку в руках у Куинса не было записки.
– Ее светлость просила вам передать, что будет жить в другом месте.
– В другом месте?.. О чем, черт побери, ты говоришь? Разве она не наверху с этой ведьмой, своей матерью?
– Нет, – покачал головой Куинс, – леди Флора здесь одна. До вашего приезда у нее был истерический припадок – в течение часа, а то и дольше. Да, пожалуй, дольше, – с чувством добавил дворецкий.
Разволновавшийся было Флетчер ощутил ледяное спокойствие. Похоже, Поппи заняла выжидательную позицию. Но как она смогла вырваться из дома, оставив свою мать?
– Вам следует знать еще кое-что, ваша светлость, – жалобным голосом проговорил Куинс.
– Что? Выкладывай! – Флетчер направился к двери.
– Леди Флора велела своей горничной сходить домой за вещами, – сообщил Куинс, понизив голос.
Потянувшийся было к двери Флетчер замер.
– Признайся, что пошутил, Куинс, и я удвою тебе жалованье! – сказал он.
– Если мои опасения сбудутся, вам придется удвоить жалованье всем слугам, чтобы они не уволились.
Флетч вышел в коридор как раз в тот момент, когда леди Флора уже спустилась вниз. Взволнованный, сердитый, он смотрел, как она направилась к нему. О, эта женщина принесла ему много зла. Поппи убежала, и чтобы ее вернуть, придется затратить немало сил, – а кто в этом виноват? Леди Флора. Кто виноват в том, что Поппи так холодна в постели? Леди Флора. А в том, что юная герцогиня Флетчер проводит большую часть времени в больницах и благотворительных обществах? Опять же ее мать.
Внешне в леди Селби не было почти ничего, что выдавало бы ее истинную натуру. Пожалуй, единственным, что могло бы навести на размышления, была ее манера одеваться с королевской роскошью и привлекать к себе всеобщее внимание, словно она королевская особа. Однако мать Поппи заслуживала такого внимания – она была необыкновенно красива: с восхитительной фигурой (что большая редкость для женщин за сорок) и прекрасным лицом, которое делало ее особенно опасной. Даже злясь на нее, Флетчер не мог не признать, что ее лицо – с правильными чертами и безукоризненно белой кожей – было чарующе прекрасным, даже прекраснее, чем у дочери. Это было лицо женщины, привыкшей делать то, что она хочет, как хочет и когда хочет, женщины, чей напор редко встречал сопротивление. Короче говоря, леди Селби держалась с таким видом, будто она была особой королевских кровей. Флетчер резко поклонился:
– Мое почтение, леди Флора. Сожалею, что вы застали нас с женой в не самый благополучный момент.
Мать Поппи подплыла к нему и, коснувшись его руки, сказала.
– Ах, мой бедный, я так вам сочувствую!
Флетчер растерянно моргнул – до сих пор теща относилась к нему как ко всем остальным джентльменам, то есть как к лакею, лишь по странной случайности одетому роскошнее своих собратьев.
– Я чувствую себя виноватой, – проворковала она. Именно проворковала, и Флетчер, заскрежетав зубами, едва удержался, чтобы не отпрянуть назад. – По-видимому, я не смогла воспитать свою дочь, как должно, и тем самым подвела вас. Уже целый час я пребываю в мучительнейших раздумьях о своей вине – поймите, материнское сердце страдает, как никакое другое!
Флетчер открыл рот, чтобы ответить, но леди Флора продолжила:
– Потом я сообразила, что на свете есть только один человек, который в силах исправить положение, вернуть мне покой, которого я лишилась из-за неслыханного поступка дочери, умиротворить мою душу, страдающую из-за всепоглощающего чувства вины. И этот человек вы, ваша светлость. – На мгновение Флетчу показалось, что ее голубые глаза приобрели стальной отблеск. – В это трудное время я буду рядом с вами, мой бедный зять, раз моя дочь совершила этот опрометчивый поступок…
– Леди Флора, – прочистив горло, перебил ее герцог. – Я не сомневаюсь, что моя жена вернется домой, когда стемнеет, поэтому нахожу ваше волнение излишним.
– Ах, если бы это было так, я была бы счастлива! – ответила леди, слегка повысив голос. – Но позвольте вам заметить, свою дочь я знаю лучше, чем вы. Она очень послушна, терпелива, но до поры до времени… – Флетчер заметил ослепительный оскал белых зубов. – Это свойство характера моя девочка унаследовала от своего отца, упокой Господи его душу. По правде говоря, я очень сомневаюсь, что Пердита вернется в ваш дом.
– Нет, она вернется! – рявкнул Флетчер и дернулся назад, сбросив руку тещи, державшую его за рукав. – А теперь позвольте, мадам, ввиду вашего расстроенного состояния я велю Куинсу самому проводить вас домой.
– Не беспокойтесь, я поговорю с экономкой, – словно не слыша его, продолжала леди Флора с улыбкой, – и возьму все распоряжения по дому на себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42