И заодно нажив себе врага на всю оставшуюся жизнь. Вернее, трех врагов сразу, а именно самого Джеда и двух его сыновей – Бо и Такера. Поморщившись, девушка вздохнула, распустила волосы и откинулась на подушку.Гримаска скоро уступила место задумчивому, несколько неопределенному выражению. Против воли в памяти Эммы возник образ Такера Гарретсона. Он был не просто ее ровесник – он был ее заклятый враг. Вражда вошла в их жизнь еще в школьные годы, завладела всеми помыслами, ожесточила друг против друга. И так было всегда… кроме одного-единственного дня, о котором девушка предпочла бы не вспоминать, но не в силах была забыть. Какой ужасный, унизительный день!Это случилось незадолго до ее отъезда в Филадельфию. Ей было тогда почти четырнадцать – тот малоприятный возраст, когда девочка-подросток еще не вполне превратилась в девушку, когда она кажется особенно неуклюжей и угловатой. Такеру Гарретсону исполнилось восемнадцать.Уже тогда он выглядел как настоящий мужчина – широкоплечий и сильный, – уже тогда он был привлекателен и обещал стать еще красивее. Такое вроде бы обычное сочетание белокурых волос и синих глаз в нем казалось особенным. Солнечный свет пронизывал его густые волосы насквозь, отчего они казались золотистыми… а глаза были так загадочно глубоки…В тот душный майский день – настолько душный, что цветы поникли в траве и аромат их повис в неподвижном воздухе; настолько душный, что четырнадцатилетняя Эмма закрутила волосы повыше, в надежде, что хоть легкий ветерок коснется влажной от испарины шеи, – она стремительно шла по тропинке, вьющейся вдоль деревьев. Ей не следовало так торопиться: оступившись на некстати подвернувшемся камне, она тяжело упала ничком. Лодыжку пронзила такая боль, что на несколько секунд все вокруг померкло.Полежав и оправившись от падения, девочка попыталась встать, но боль вернулась с той же яростной силой. Встать не получилось. Не меньше полумили отделяло ее от дома и столько же от школы, откуда она возвращалась. Тетради и книги разлетелись во все стороны, а лучший рисунок Эммы – котенок в амбаре – порвался и испачкался.Что же дальше? Деревья росли в стороне от тропинки, нисколько не мешая солнцу палить непокрытую голову. В лодыжке пульсировала боль. Но Эмма никогда не плакала от боли. Она ползком собрала книги и тетради, а потом заставила себя встать, с трудом удержавшись от крика. До боли стиснув зубы, она сделала первый из множества шагов, которые надо пройти до дома. Еще шаг, еще… Каждый был мукой, но что оставалось делать? Не ползти же!..К моменту, когда она спустилась с пригорка, слезы уже застилали глаза, а между тем предстоял новый подъем. Каким-то чудом Эмме удалось перенести вес на больную лодыжку и все же устоять на ногах, но уже в следующую секунду боль словно утроилась. Окружающее затуманилось, и девочка рухнула на землю с криком отчаяния.И надо же было Такеру появиться как раз в это время! Несмотря на слезы, Эмма все же разглядела его злорадную усмешку и разозлилась достаточно, чтобы почувствовать себя самую малость лучше. Торопливо смахнув слезы тыльной стороной ладони, она яростно уставилась на возвышавшегося над ней недруга.– Что тебе нужно? – От злости ее голос дрожал не меньше, чем от боли.– Вопрос не в этом, а в том, что нужно тебе. Добраться до дома, быть может?– Нет, до Африки, дурак ты набитый! Убирайся отсюда! Поразительно, но ей еще раз удалось встать и даже не уронить при этом книги. Должно быть, праведный гнев придавал ей сил, но и его было маловато, чтобы возобновить путь. Боль стала невыносимой. Эмма пошатнулась, Такер сделал шаг вперед. Она была уверена, что он подставит ей подножку, но вместо этого Такер подхватил ее на руки. Он сделал это с такой легкостью, словно вместе со всеми своими книжками она весила не больше, чем маргаритка, которую он, не замечая, раздавил сапогом.Первым, невольным ее движением было как следует треснуть его по голове книгами. То есть она хотела треснуть как следует, но сил хватило только на то, чтобы слегка хлопнуть его по плечу.– Отпусти немедленно! – прошипела девочка сквозь зубы. – Я сама дойду!– Скорее доползешь.– Я лучше застрелюсь, чем попрошу помощи у того, кто носит фамилию Гарретсон!– Можешь застрелиться, как только окажешься дома. Невелика потеря.– Нет уж, когда я доберусь, я застрелю тебя! Отпусти, слышишь! Папа тебя точно пристрелит, когда узнает, что твои грязные руки прикасались ко мне!– Ах! Ох! Умираю со страху.Между тем он двигался вверх по склону следующего пригорка, и хотя голос его при этом обмене любезностями звучал немного напряженно, ноша как будто не слишком обременяла его. Эмме оставалось только изумленно размышлять о том, какой странный – нет, какой невозможный – оборот приняли события. Она бы в жизни не подумала, что кто-то из Гарретсонов, и уж тем более Такер, придет ей на помощь.Не то чтобы она по-настоящему, всерьез нуждалась в помощи, думала девочка упрямо. Она прекрасно добралась бы и сама, только потратила бы больше времени. Но и теперь это, казалось, длилось целую вечность. Эмма старалась не двигаться и даже не дышать, потому что было так странно, дико и неправдоподобно находиться в объятиях злейшего врага.Как легко было ненавидеть его до сих пор! Уже сам факт, что он носил фамилию Гарретсон, был достаточным основанием для ненависти, а если добавить к этому бесспорную внешнюю привлекательность и ум, благодаря которому Такер, один из всех, не уступал Эмме в математике и литературе…Правда, он был старше, но что с того? Каждый раз, когда он обставлял ее на уроках, Эмма чуточку больше ненавидела его.Вспомнив все это, она вдруг заметила самодовольную усмешку на губах Такера и то, что они были уже в пределах ранчо Маллой. Он явно ставил себе в заслугу то, что тащил ее всю дорогу и не свалился замертво от усталости!– Приехали, солнышко! – сказал он насмешливо и остановился у овина.– Так чего же ты ждешь? Отпусти меня!Пожав плечами, Такер разжал руки над кучей прошлогодней соломы. Плюхнувшись на нее, Эмма не удержалась от болезненного возгласа. Он присел рядом на корточки, едва заметно посмеиваясь. Этого было достаточно, чтобы снова привести ее в ярость, но, прежде чем она придумала колкость, Такер заговорил:– Если не хочешь падать в прелую солому, научись говорить «спасибо».– Не тебе учить меня вежливости! У самого манеры бродяги! И убирайся с нашей земли!– Этот кусок земли ваш только потому, что твой папаша умеет жульничать в карты, – процедил он, внезапно теряя всю свою веселость.Рука ее сама собой взлетела, и в тишине майского дня раздался звук пощечины. Во всяком случае, Эмме показалось, что вокруг царит мертвая тишина, и лишь чуть позже она услышала ржание лошади в загоне, свист и голоса перекликающихся работников, лай отцовской гончей, другие привычные звуки. Но все это было где-то на другом краю света, в то время как она была наедине с врагом, которого только что ударила по лицу. Глаза его, похожие на две синие ледышки, впились в нее взглядом, на щеке краснел отпечаток пятерни.– Ну, давай! – воскликнула она с вызовом. – Чего ждешь, дай мне сдачи!– Стоило бы, – с неестественным спокойствием ответил Такер. – Ох и стоило бы, Маллой, хотя бы для того, чтобы научить тебя манерам. Для начала порядочные люди благодарят за помощь. Надо было оставить тебя валяться посреди чистого поля, чтобы к утру койоты обглодали тебе уши. Можно было догадаться, что от того, кто носит фамилию Маллой, благодарности не дождешься. – Он вдруг ухватил Эмму за ворот клетчатой рубашки, которую она носила в школу, и так рванул, что приподнял ее над кучей соломы. – Зря только силы на тебя тратил!– Пусти! Пусти меня! Я закричу! – залепетала девочка, внезапно испугавшись, но отчаянно стараясь не показать этого.Их лица были не более чем в паре дюймов друг от друга. Синие глаза Такера горели гневом, и жар, казалось, распространялся от них, пронизывая ее, раскаляя воздух, так что невозможно стало дышать…– Ну так кричи! – сказал он.– Я… я…А потом случилось то, чего не ожидал ни один из них. Только что Такер гневно смотрел на Эмму – и вдруг он поцеловал ее.Это длилось недолго, несколько мгновений, а потом он даже не отпустил, а оттолкнул ее, так что она снова рухнула в солому, целый год превшую у задней стены овина. Но Эмма уже не сознавала этого. По правде сказать, она не сознавала ничего. А потом осознала, и это было как вспышка молнии.Такер Гарретсон, ее злейший враг, ее обидчик, оскорбитель ее отца, только что поцеловал ее! Девочка вытерла губы, словно они были запачканы этим поцелуем.– Убирайся! Оставь меня в покое!Такер поднялся и отступил с ошеломленным видом. Растерянно взъерошил волосы и огляделся, словно впервые увидел окружающее. Заметив, как пылает лицо Эммы, он тоже вспыхнул.– Я сделал это, чтобы ты заткнулась, – объяснил он странным, чужим голосом. – Не воображай себе ничего, ясно?– Чтоб ты провалился! Чтоб ты…Не слушая, он повернулся и пошел прочь по тропинке, на которой началось это страннейшее в ее жизни событие. Сначала ей показалось, что он спасается бегством, прежде чем ей придет в голову позвать на помощь, но нет, он шел не спеша, как бы намеренно выказывая пренебрежение к такого рода опасности……Эмма очнулась от воспоминаний и раздраженно села в постели. Что с ней такое, в конце концов? Она ждала этого дня годы и должна думать только о том, что снова дома, но ей не пришло в голову ничего лучше, чем Такер Гарретсон! Будь он проклят! Будь проклята вся их семейка, включая отца и брата! От них одни неприятности. Как легка, как прекрасна была бы жизнь, если бы они взяли и исчезли из Уиспер-Вэлли, из Монтаны, с лица земли!Усилием воли Эмма заставила себя думать о другом. О чем угодно, только не о человеке, который одним своим существованием ухитрился испортить ей возвращение.Как только удалось остановить поток воспоминаний, девушка уловила доносящийся снизу упоительный аромат. Знаменитые цыплята Коринны уже на подходе. Самое время переодеться к ужину.
Втроем они отдали должное мастерски приготовленным блюдам, потом вышли на веранду и долго сидели там, попивая кофе и глядя во тьму. Ветерок, напоенный запахами ночи, легко касался лиц, и небо там, где давно догорел закат, все еще отливало пурпуром. Эмма не успевала отвечать на вопросы о колледже, о тетушке Лоретте, у которой жила все эти пять лет, о вечеринках, выездах на балы и в оперу, о пикниках и катаниях на лодке, о званых вечерах. Но когда она, в свою очередь, стала расспрашивать отца о жизни на ранчо, ответы последовали странно уклончивые.– Все хорошо, – повторял он с преувеличенным оживлением. – Все просто прекрасно!– Папа! Дела на ранчо плохи? – наконец прямо спросила Эмма.– Отнюдь нет. «Эхо» процветает.– Может быть, не хватает рабочих рук?– Это еще почему? Вполне достаточно.– Может быть, расчетные книги не в порядке? Теперь я могу помочь тебе с ними, папа. Мисс Донахью, учительница математики, всегда говорила, что у меня способности. Я могла бы…– Доченька, все в полнейшем порядке. Тебе не о чем тревожиться.Наступило недолгое молчание, пока девушка решала, сменить тему или продолжать расспросы. Наконец она решительно вскинула подбородок.– Я уже не ребенок, папа, и ты это знаешь. Меня не так-то просто расстроить или напугать. Ты можешь без страха сказать мне все.– Видишь, Коринна, к чему приводит богатое воображение, – заметил Уин Маллой с принужденной улыбкой. – Неужели в колледже намеренно развивают его?– Хм-м… – неопределенно отреагировала экономка. Я уже сказал и повторяю, Эмма, что все в полном порядке.Но вопреки заверениям весь его вид говорил о том, что что-то не так. Желваки на щеках, вздернутые плечи, сдвинутые брови – все отражало затаенное беспокойство. Уин Маллой мало изменился за пять лет, даже седины не прибавилось в темных волосах. Все так же аккуратно подстрижены усы, все так же упрямо выдвинут подбородок, походка не утратила упругости и легкости. Но тем более заметны были перемены другого рода, неуловимые, смутные, странным образом изменившие его больше, чем возраст. В лице Уина появилось новое, иное упрямство, несвойственное ему от рождения, под глазами легли тени давней бессонницы. Эмма повернулась к Коринне:– Что здесь происходит?Экономка открыла рот, но Уин метнул ей предостерегающий взгляд.– Если я пророню хоть словечко, которое расстроит молодую хозяйку в день возвращения, хозяин даст мне расчет, так что придется мне держать мой болтливый язык за зубами. Это его собственные слова.После этого она плотно сжала губы и умолкла, скрестив пухлые руки на груди.– Даст расчет? Папа? Тебе? Какая нелепость!Эмма не успела высказать все, что думала по этому поводу, – раздался стук копыт. В одно мгновение отец был на ногах: он вглядывался в темноту, сжимая в руке «кольт». Эмма и не заметила, когда он успел выхватить его. К счастью, нежданный гость приближался открыто.
– Уин, это я.Эмма узнала голос шерифа Уэсли Гилла. Тот спешился точным, уверенным движением человека, полжизни проведшего в седле. Враскачку – так ходят моряки и ковбои – он подошел к дому и поднялся на веранду. Маллой спрятал «кольт» и уселся с видимым облегчением.– Уин, Коринна, мои приветствия.– И тебе того же, Уэсли.Шериф прокашлялся, смущенно поглядывая на юную брюнетку, смотревшую на него с изумлением. Он рад был бы оказаться где угодно, только не на ранчо «Эхо» в день возвращения Эммы Маллой в родной дом. Однако этого было не избежать. Он быстро окинул внимательным взглядом эту девчонку, которая столько раз сидела за его воскресным ужином и с округлившимися глазами ловила каждое слово, когда он рассказывал сказки своим детям. Она играла в шашки с его сыном Сетом, его жена Сью Эллен учила девушку печь пироги, а однажды, в шестилетнем возрасте, эта юная особа чуть было не спалила его дом. Теперь это была молодая женщина – настоящая красавица, с роскошными черными волосами, свободно рассыпавшимися по плечам.– Добро пожаловать в Уиспер-Вэлли, Эмма. Экой красоткой ты стала, вылитая мать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40