— Не мог бы ты объясниться? — спросил он осторожно. Мальчик, повернувшись, оказался лицом к лицу с Эйвери.
— Я знаю, что она получит за усадьбу крупную сумму, но если она ее продаст, ей просто некуда будет идти. Милл-Хаус — ее дом, а мои мама и тетя — ее семья. Она будет чувствовать себя оторванной от тех, кого любит.
Бернард с умоляющим видом протянул к Эйвери руку, и того тронул этот жест. Он-то хорошо представлял себе, что значит для человека дом — и его утрата.
— Никто не собирается насильно отрывать мисс Бид от чего бы то ни было, и хотя твоя забота о ней делает тебе честь, не забывай, что если усадьба перейдет к Лили, твоей матери и тетке так или иначе придется отсюда уехать.
Мальчик нахмурился, с недоумением уставившись на него.
— Ты же не думаешь, что они останутся здесь, питаясь крохами со стола мисс Бид? Бернард покачал головой.
— С другой стороны, — продолжал Эйвери спокойно, — как только наследство станет моим, ничто не помешает твоей матери жить под одной крышей со мной. Не волнуйся. Я не стану запирать двери на засов перед мисс Бид, когда она явится к нам с визитом, если ты опасаешься именно этого.
— Вы не поняли меня. Мисс Бид никогда больше не появится в нашем доме.
Ему было крайне неприятно слушать подобные высказывания. Перед его мысленным взором уже не раз возникала заманчивая картинка: Лили Бид стучится в его дверь. Он пригласит ее войти и станет обращаться с ней с учтивостью и обходительностью, которые она сама никогда не проявляла по отношению к нему. Можно себе представить, в какую она придет ярость!
— А почему? — осведомился он.
— Из-за общества!
Смысл слов мальчика проник в сознание Эйвери с неожиданной силой, на миг лишив его присутствия духа. Заметив выражение боли, промелькнувшее на его лице, Бернард поспешил воспользоваться своим преимуществом.
— Мисс Бид горда, — продолжал он с жаром. — Даже очень горда! Как только она выйдет за порог Милл-Хауса, могу вас заверить, она никогда больше не явится с визитом к маме и тете Франциске. Она не осмелится воспользоваться своим знакомством с ними, рискуя навлечь на них осуждение света.
— Но ведь это же нелепо! — огрызнулся Эйвери.
— Вы так думаете? — Сине-зеленые глаза мальчика, того же цвета, что и его собственные, молили о понимании.
— Разумеется. Деньги искупают множество грехов. Такая мелочь, как ее незаконное происхождение, очень скоро будет забыта.
— Среди высшей аристократии — возможно, но мелкопоместные дворяне значительно реже забывают о подобных вещах.
— Тогда она может перебраться в Лондон, — неуверенно произнес Эйвери, чувствуя, что его загоняют в угол.
— А как же мама и тетя Франциска? А ее лошади? К тому же она не выносит Лондона.
— Черт побери, Бернард! — проворчал Эйвери. — Ты прямо напрашиваешься на неприятности. Вероятность того, что Лили Бид добьется своей цели, хотя и выше, чем я предполагал, тем не менее остается ничтожно малой. Достаточно того, чтобы деревья в саду оказались пораженными червями или в амбаре появилась сухая гниль, чтобы от той жалкой прибыли, которую она ухитрилась наскрести, не осталось и следа!
Бернард нахмурился. Эйвери положил руку на плечо мальчика.
— Послушай, — мягко сказал он, — я помню и всегда буду помнить о своем долге перед мисс Бид, даю тебе слово.
Что бы ни прочел в его глазах мальчик, по-видимому, ответ его удовлетворил — по крайней мере на время, поскольку он вздохнул с облегчением, освобождаясь от снедавшей его тревоги. С неловким ощущением, что он только что пообещал больше, чем способен был дать, Эйвери повернулся и направился к дереву, под кроной которого женщины уже разостлали покрывала. Хоб усердно вбивал в землю колышки, чтобы установить маленькую палатку из полосатого шелка, которую они взяли с собой по настоянию Франциски.
— А если ей не удастся заполучить Милл-Хаус, что тогда?
Что-то проворчав себе под нос, Эйвери круто развернулся, оказавшись с ним лицом к лицу. Этот парень напоминал ему терьера, держащего в зубах крысу. Его не так просто было заставить отступить. Совсем как я сам в его возрасте, невольно подумал Эйвери. Он тоже никогда не испытывал недостатка в храбрости — хотя кое-кому она могла показаться самоубийственной дерзостью, поправил он себя, улыбнувшись. Очевидно, это качество у них в роду передавалось по наследству.
— Я о ней позабочусь.
— Правда?
Торн остановился.
— Правда.
— Вы даете мне слово?
Наследственность наследственностью, но всему же есть предел! "
— Бернард… — начал он предостерегающим тоном.
— А что, если она не захочет, чтобы кто-то брал на себя заботу о ней? — стоял на своем мальчик. Эйвери снова повернулся к нему.
— Меня не интересует, хочет она этого или нет! — выпалил он. — Я аристократ, черт побери! До тех пор, пока я несу за нее ответственность, я буду делать все от меня зависящее, чтобы она ни в чем не нуждалась. Если для этого потребуется силой удерживать ее в Милл-Хаусе, я сделаю это, даже если мне придется приковать ее цепью к стене!
— Вы и в самом деле способны на такое? — Глаза Бернарда округлились от изумления.
Эйвери метнул на него язвительный взгляд и проследовал дальше, бросив на ходу через плечо:
— А ты все еще в этом сомневаешься?
Откинув крышку плетеной корзины, Лили внимательно осмотрела ее содержимое. Сыр, ветчина, приготовленное в горшке жаркое из куропатки, несколько буханок хлеба с хрустящей корочкой, керамические кувшинчики с маслом и большая ромовая баба, завернутая в покрытую жирными пятнами бумагу.
Девушка вздохнула. Ей надо будет поговорить с миссис Кеттл насчет ее кулинарных фантазий, которые в последнее время становились все более изощренными и чертовски дорогими. Они просто не могли позволить себе подобную роскошь.
Каждое утро Лили заставала старую кухарку уткнувшейся носом в какой-нибудь клочок бумаги с нацарапанным на нем перечнем загадочных ингредиентов, который она читала, беззвучно шевеля губами. И все это ради него. Создавалось впечатление, что все в доме были очарованы этим несносным субъектом.
Не исключая и меня, подумала Лили. Она умышленно отвернулась от Эйвери, однако не смогла удержаться, чтобы не взглянуть на него краешком глаза. Он перекинул пиджак через плечо, воротник рубашки был расстегнут. Солнце отражалось от его взъерошенных неухоженных волос, придавая им маслянистый блеск.
Лили на миг прервала свое занятие и настороженно прислушалась. Она могла поклясться, что он назвал ее имя!
Какая нелепость! Ведь они были врагами! Два пса, норовивших вырвать друг у друга одну сахарную косточку. Ей следовало больше думать о кости, а не о цвете глаз своего противника!
Лили чуть было не ущипнула себя в порыве досады. Мало того что ее план избавиться от своего увлечения, следуя за ним по пятам, не сработал, так он еще привел к обратному результату!
Когда во время их недавнего спора в гостиной ее глаза оказались на одном уровне с его сильной загорелой шеей, она была охвачена внезапным желанием и знала — не опасалась, а знала, — что стоит ей оказаться от него на расстоянии вытянутой руки, как она не устоит и прикоснется к нему.
Она знала: чтобы спастись, ей следует бежать со всех ног из этого дома. И эта затея с пикником понадобилась ей для того, чтобы немного развеяться и разобраться в хитросплетении своих мыслей. Однако они по-прежнему упорно вертелись вокруг его персоны.
Пожалуй, поцелуй способен довершить дело, подумала Лили. Один-единственный поцелуй, и тогда она убедится сама, что придавала своим переживаниям значение, которого они в действительности вовсе не заслуживали. Это должно ее отрезвить. Она перестанет просыпаться по ночам, преследуемая смутным, будоражащим душу образом Эйвери Торна и менее смутными, но зато куда более волнующими ощущениями, касавшимися того же самого человека — его губ, груди, рук…
К несчастью, вероятность того, что Эйвери Торн ее поцелует, положив тем самым конец всем этим глупостям, была примерно такой же, как и вероятность того, что ее управляющий фермой Драммонд станет вести себя с ней вежливо, — иными словами, равной нулю.
Это казалось ей несправедливым. Мужчины могли сами решать, кого им хочется поцеловать, после чего подкрепляли свое решение делом. Почему же женщинам не было позволено поступать подобным образом?
Лили бросила беглый взгляд через плечо. Эйвери и Бернард были по-прежнему заняты разговором, причем Эйвери, обращаясь к мальчику, не отводил взгляда от ее лица. По контрасту с выжженной тропическим солнцем кожей его рубашка выглядела ослепительно белой, он прищурился от яркого полуденного солнца. Должно быть, этим и объяснялась тонкая сеточка морщинок вокруг глаз.
— Он великолепен, не правда ли? — прошептала ей на ухо Франциска.
— Я решительно отказываюсь понимать, что ты имеешь в виду.
Лили снова принялась рыться на самом дне корзины в поисках апельсинов, которые положила туда на ее глазах миссис Кеттл.
— И так робок, — пробормотала Франциска.
— Робок? — переспросила Лили недоверчиво — кстати, у нее самой сложилось точно такое же впечатление. Франциска утвердительно кивнула. — Да он самый надменный, самонадеянный и деспотичный из всех мужчин, которых я когда-либо встречала!
— По-видимому, ты знала в своей жизни не так много мужчин.
— Ты, должно быть, шутишь, — отрезала Лили.
— Напротив, я говорю совершенно искренне, — возразила Франциска. — Эйвери Торн по природе очень робок. Должна признать, в тебе есть нечто, способное пробудить в нем его лучшие качества.
— Лучшие качества? — ошеломленно пролепетала Лили.
— Да. В беседах с тобой он проявляет бездну находчивости и остроумия. Рядом со мной или даже с Эвелин он становится болезненно застенчивым.
— Ха! Ты ошибаешься на его счет. Он не разговаривает с тобой просто из недостатка уважения. Как женщина, ты не заслуживаешь его внимания.
— Не будь такой бестолковой, — заявила Франциска без обиняков. — Он ведь мужчина. Будь он и в самом деле таким высокомерным и напыщенным, как это тебе кажется, он бы не упустил случая попотчевать нас рассказами о своих приключениях. Можно ли найти лучший способ утвердить свое превосходство, чем беспрестанно похваляясь перед нами своей храбростью?
Лили ее слова отнюдь не убедили.
— Лили, — продолжала Франциска, вздохнув, — этому человеку приходилось бывать во всех уголках света, видеть то, что никогда не приходилось наблюдать ни одному европейцу. Если у кого-то и есть законные основания для гордости, так это у него. И тем не менее он предпочитает вообще о себе не рассказывать. Уверяю тебя, он стеснителен — во всяком случае, в присутствии женщин. Да и чего еще можно от него ожидать? В конце концов он рос в чисто мужском обществе.
— Похоже, робость не мешает ему высказывать свое мнение, когда дело касается меня, — проворчала Лили.
Очевидно, он считал ее существом настолько заурядным, что не испытывал в ее присутствии ни малейших следов той неловкости, которую вызывали в нем другие женщины. Она невольно опустила глаза на свои штаны.
— Да, — ухмыльнулась Франциска. — Я уже это заметила.
— Впрочем, — добавила Лили, — меня это нисколько не заботит.
Франциска, рассмеявшись, ласково потрепала ее по щеке:
— Ты ужасная лгунья, Лили, при том, что тебе не откажешь ни в искренности, ни в отваге, ни в благородстве. Клянусь, при виде тебя я бы умерла со скуки, если бы не тот прелестный маленький гедонист, которого ты так старательно прячешь от посторонних глаз.
— Я рада, что тебе со мной весело.
— О да, — отозвалась Франциска. — Но надо сказать, ты не только забавляешь меня, но и интригуешь. Твоя типичная для средних слоев чопорность подавляет в тебе богемную натуру. Ты похожа на беглянку из сераля, а ведешь себя как монашка.
— Понятия не имею, что ты хочешь этим сказать.
Лили прислонилась к стволу дерева и, впившись ногтями в кожуру апельсина, стала снимать ее, избегая смотреть в сторону приближавшихся мужчин.
Элегантным движением Франциска расправила юбки и опустилась, словно бабочка, на лужайку рядом с ней. Она потянулась к корзине, чтобы взять апельсин.
— Только то, что, будь я на твоем месте, я бы никогда не позволила мужчине довести себя до такого состояния.
— Я никому ничего не позволяла!
— Дорогая моя! — Франциска покачала головой, уголки ее губ насмешливо приподнялись. — Я же вижу, в каком ты состоянии.
— Мне это не нравится!
— Само собой.
— Для меня быть настолько одержимой… это просто глупо!
— Ну, положим…
— Это недостойно!
— Разумеется.
— Тратить столько времени зря…
— Не кощунствуй, дорогая!
— Что же мне теперь делать? — спросила наконец Лили.
Франциска, казалось, только и ждала этого вопроса. Она выронила апельсин, который вертела в руках, с довольной улыбкой на лице наклонилась к Лили и выложила ей все, что считала нужным.
Глава 10
Опершись на локоть, держа одну ногу согнутой, а другую вытянув перед собой, расстегнув пуговицы жилета и ослабив галстук, Эйвери лежал на траве и курил. Сквозь синеватую дымку он видел, как Лили демонстративно сморщила нос и закашлялась. Недалеко от него Полли Мейкпис с пристрастием допрашивала бедного Бернарда о его жизни в «том заведении». Хоб каким-то образом умудрился приволочь ее сюда в инвалидной коляске.
У Эйвери до сих пор не было возможности насладиться обществом женщин в свободной и непринужденной обстановке, зато теперь он обнаружил, что с интересом прислушивается к их беседе. Он уже успел убедиться, что они были существами куда более сложными и разносторонними, чем ему представлялось, — все, кроме Лили Бид, недооценивать которую он всегда считал большой ошибкой.
Эйвери повернул голову, чтобы рассмотреть ее получше. В профиль ее ресницы казались необычайно длинными, нос — патрицианским, ноздри — широкими, губы — полными.
Поразительное существо. Вздорное. Расчетливое. Колючее. Нежное. Наверное, она по ночам лежит в постели без сна, придумывая все новые и новые способы досадить ему. Ее решимость стать владелицей Милл-Хауса не уступала его собственной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38