Рейчел права: живя в господском доме, невольно вовлекаешься в жизнь господ, как бы ты ни пытался этого избежать. Слезы в серо-зеленых глазах Френсин смягчили гнев Орвила, и он пообещал не наказывать девушку, но это уже не обрадовало ее — укоризненный взгляд Агнессы станет для нее суровой карой, так она говорила себе. Адрес пришлось назвать: Орвил был сильно встревожен, и Френсин помнила, как в первый свой отъезд Агнесса оставляла конверт для мужа на случай своей задержки. Имя же Джека было овеяно среди прислуги самыми мрачными легендами (правду толком никто из них не знал); это и побудило девушку направить Орвила по верному следу. Случись что-нибудь с госпожой… Нет, для Френсин было довольно терзаний! Орвил отпустил ее, и она, забившись в детскую, долго плакала, прижимая к себе Джерри, как любимую куклу.
Орвил больше не разговаривал ни с кем, он без промедления поехал по указанному адресу — экипаж мчался, как бешеный, по залитым дождем улицам в вечерней тьме. Неприятно поразило то, что адрес знал и кучер, как-то раз подвозивший Агнессу туда. Джон молчал не умышленно, он не вникал в дела господ так, как женщины, и просто не придал значения поездке хозяйки, но у находящегося на грани срыва Орвила сложилось впечатление, что все кругом знали об измене Агнессы, а он один оставался слепцом! Никакие мысли не шли на ум, только лихорадочное нетерпение обуревало его, и когда он сидел внутри экипажа, и когда шел по лестнице и коридорам старого убогого дома.
В коридоре было темно, и, лишь дойдя до окна, Орвил заметил две неподвижно стоявшие фигуры: высокую — мужскую и пониже — женщины. Они стояли на небольшом расстоянии, мужчина обхватил женщину руками за плечи, и голова ее была приподнята так, чтобы видеть его лицо. Фигура мужчины находилась в тени, и Орвил не понял, кто это, зато сразу узнал Агнессу. Лицо ее в полосе света казалось лунно-восковым, почти светящимся, глаза — одновременно темными и горящими, они резко выделялись на белом лице, как и изогнутая линия губ. Волосы свободно падали на плечи, струились по спине почти до талии, выглядевшей неправдоподобно тонкой в игре теней. Она была сейчас красива, эта женщина, красива особой красотой великой ночи, мрак которой таит в себе свет, свет торжества любви в ее самом неповторимом, чувственном воплощении.
Орвил остановился, сдерживая дыхание. Эти двое смотрели друг на друга, просто смотрели, не говоря ничего, не делая никаких движений, но ему показалось, что они разговаривают без слов, одними взглядами, и он понимал, что это значит. Внезапно Агнесса, заслышав что-то, обернулась и, отшатнувшись, тихо вскрикнула. Тогда повернулся мужчина, и Орвил вздрогнул сильнее, чем от возгласа Агнессы, потому что, присмотревшись, увидел, что этот мужчина — Джек.
Ничто, пожалуй, не могло поразить Орвила внезапнее и сильнее, ничто не причинило бы ему такой боли. Разве что смерть близких ему людей, но и то он, казалось, сейчас испытывал не меньшую душевную муку. Произошло крушение всего, что он любил, во что верил. Он готов был признать: хуже того, что случилось, ничего быть не может. Это он ощутил даже физически — в голове побежали струйки боли, вверх от висков и в стороны — к глазам, перед которыми на миг все погасло. Орвил нащупал рукой стену и оперся о нее. Потом оттолкнулся — слабость прошла.
— Я так и знал, — только и произнес он, опуская руки, в одной из которых держал захваченный из дома револьвер. — Так я и знал.
— Орвил! — Агнесса бросилась вперед в величайшем замешательстве и смятении. Краска залила ее бледное лицо, она умоляюще прижала руки к груди, и хотя в ее поведении не было фальши, оно показалось Орвилу настолько наигранным, что он невольно поморщился. Чувства его были обнажены до предела, он воспринимал обостренно любую мелочь, и все они — эти мелочи, были, казалось, против него. Из дверей комнаты вышел Керби, тяжелой походкой приблизился к своему первому и единственному хозяину и грузно опустался на пол у его ног. На Орвила он даже не взглянул.
Агнесса тут же попыталась что-то объяснить; Орвил слушал нетерпеливо, на его лице ясно читалось: что бы ни сказала Агнесса — оправдания ей не будет. В критические моменты Орвил становился человеком крайностей — его гнев мог быть столь же сильным и все сметающим, на своем пути, сколько великой порой бывала его милость. Он обманулся в Агнессе — нельзя было отрицать.
Возможно, все было так, как сказала она… возможно, эта встреча прощание… Но Орвил говорил себе: они прощались не без сожаления и боли, не без отчаяния от невозможности соединения! И Агнесса не зря чувствовала себя виноватой, совсем не зря.
На мгновение он растерялся, не зная, как поступить. Джек молча стоял позади Агнессы, и она после бесплодных попыток исправить положение тоже замолчала.
— Ладно, — с суровым спокойствием произнес Орвил, — я все понял, Агнесса, не надо ничего объяснять. Обман есть обман — и точка. Ты достаточно долго морочила мне голову, и теперь я намерен положить этому конец. Я дам тебе возможность высказаться, только не здесь, а дома, хотя, если хочешь, можешь не возвращаться туда!
Чем-то страшно чужим повеяло от него, совсем недавно такого близкого ей человека. Их разговоры, веселые и серьезные, вечера наедине — все отодвинулось вдруг далеко в прошлое; Агнесса ощутила эту пропасть так сильно, может быть, потому, что раньше между ними совсем не возникало недоразумений, и теперь полное понимание обернулось своей противоположностью, обнаженной и страшной, как кровавая рана.
— Господи! Орвил! — воскликнула Агнесса, испуганная до смерти тем, что внезапно открылось ей: она поняла, как сильно он оскорблен и потрясен случившимся. — Джек был болен, он умирал, пойми, я должна была помочь!
— И ты ездила сюда, в этот дом, — словно не веря своим глазам, он окинул взглядом темные стены, — а потом смотрела на меня с невинной улыбкой, притворялась, лгала, ты ничего не сказала мне! Почему, если намерения твои были так невинны, как ты говоришь? — И, не выдержав, крикнул, выпалил ей в лицо, чего не делал раньше никогда: — Вот этого, только этого я не могу понять!
— Ты бы не позволил мне…— задрожав, бессильно прошептала Агнесса и оглянулась на Джека. — А он бы умер без помощи.
— Пусть, так, хорошо. Однако это лишнее доказательство твоего «доверия» ко мне! Да, я не позволил бы тебе приезжать сюда одной, но и его я бы не оставил в одиночестве, не такой уж я черствый человек, Агнесса!
На Джека Орвил старался не смотреть, но все же случился момент, когда они обменялись взглядами, полными презрительной ненависти, чего раньше, когда в роли судьи выступала Агнесса, между ними ни разу не было.
Женщина между тем немного успокоилась; если даже такая глубокая обида не помешала человеку разговаривать с ней, значит, пути к согласию не отрезаны. Орвил заметил ее успокоение, и это, как ни странно, вызвало у него злость — да, она привыкла к его терпимости, к всепрощению, вседозволенности! Его взбесило и то, что Агнесса, как ему показалось, мельком переглянулась с Джеком: конечно, они сообщники, а он наверняка посмешище, глупец!
— Я знаю, — произнес он небрежно, и его карие глаза яростно блеснули, — женщины не уважают мужчин, которых им с легкостью удается обмануть. И все-таки…— Помедлив, он с невыразимой горечью, не в силах сдержаться закончил: — Господи! Агнесса, как ты могла!
Губы Агнессы испуганно дрогнули.
— Ты что думаешь?.. Орвил, клянусь, я не изменяла тебе, никогда и ни с кем!
Орвил молчал.
— Что мне сделать, чтобы ты поверил?
Орвил вспомнил день, когда Агнесса с такой непоколебимой уверенностью отослала Джека прочь. Значит, все это — ложь?! Коварство неверного женского сердца?!
Он не успел открыть рот — вмешался молчавший до сих пор Джек:
— Послушай, Орвил, оставь ее — у нас действительно ничего не было.
Но, как показалось Орвилу, все существо этого ненавистного ему человека говорило: не было, потому что я провалялся столько недель в постели, головы не мог от подушки оторвать, но это тогда, а сейчас, сейчас ты, к сожалению, слишком рано приехал!
— Тебе я тем более не верю! Ни единому слову! — отчеканил Орвил, даже не глядя на своего соперника, вечного соперника, да будет он проклят навсегда! Ему казалось, очутись сейчас на месте Джека любой другой человек, было бы легче и проще, и он, Орвил Лемб, не чувствовал бы себя столь униженным выбором Агнессы.
Джек же пожал плечами и спокойно произнес:
— Не веришь — твое дело, но это правда. У тебя было время узнать Агнес: она слишком честная, чтобы втайне завести любовника. Я и сам ей ничего не предлагал, хотя, признаться, считаю, что мы не так уж не подходим друг другу.
Орвил заметил, что Агнесса не противоречит словам Джека; она молча глядела на двух мужчин, каждый из которых стремился обладать ею. Орвил вздохнул. Он мог сказать Джеку: «Да чем она, эта самая женщина, лучше других живущих на земле?» И то же мог сказать ему Джек, и оба они не отказались бы от нее по одной-единственной причине, имя которой — любовь. Орвил чувствовал, что теряет уверенность, и пытался убедить себя в том, что презирает теперь Агнессу, женщину, являвшуюся воплощением его юношеских грез, единственную звезду его жизни, ныне павшую так непозволительно низко. Он не забыл, что заметил ее мерцание там же, внизу, а отнюдь не в небе, и поднял туда, где ей надлежало бы быть, но, видно, есть такие… вечно падающие звезды.
— Я не опущусь до того, чтобы по-хамски ее делить, я вообще не желаю говорить с тобой, потому что ты…— Он осекся, взглянув на Агнессу, но глаза его досказали все.
— Зато я желаю, — уже далеко не так спокойно заявил Джек, выступая вперед из темноты. — Орвил сразу заметил еще не исчезнувшие следы недавней тяжелой болезни своего врага, который, тем не менее, был силен, потому что сбросил все прежние маски. — Послушай ты, благородный Орвил, может, я сумею лучше объяснить, почему Агнес не сказала тебе правду! Нет, — сказал он, поймав встревоженный взгляд Агнессы, — не потому, что не доверяет тебе… По другой причине. Она просто знала, что ты за человек, вернее, каким становишься, когда дело касается меня… Помнишь нашу встречу? Говорят, об этом не напоминают, и все-таки: я ведь спас тебе жизнь, мы с Дэном. Дэн-то погиб, а я жив, к твоему несчастью. Кстати, а вспоминаешь ли ты Дэна? Нет, наверное, ты ведь и его за человека не считал, хотя на самом деле должен бы молиться за него каждый день! Что тебе наши жизни, Орвил! Такие, как мы, для тебя мусор, который валяется под ногами! Я решил тебе помочь тогда не ради обещанных денег, а просто потому, что жаль стало: ты не справился бы один, тебя бы убили, и с женой твоей неизвестно что бы сделали, и с сыном. Я и не знал, что это ты, а Агнес — жена. Что скромничать?! Я здорово тебе помог, а вот ты… Потом ты даже не впустил меня в дом, куска хлеба, глотка воды мне не дал, ни вечером, ни утром, хотя знал, что я проделал такой путь в седле и был ранен! Должно быть, сильно ты меня боялся и ненавидел! На конюшне, правда, разрешил ночевать; видно, посчитал, что только там мне и место; ну, что ж, спасибо и за это. Ты никогда не думал о том, что если разобраться, то я такой же человек, как и ты, могу испытывать те же чувства и так же не хочу умирать скотской смертью, покинутый всеми, будто бездомная, паршивая собака. А ведь я так бы и умер, если б не Агнес. Я лежал здесь долго, пока она не пришла, и мне было очень тяжело — ты, наверное, даже не знаешь, что значит чувствовать себя никому не нужным, ненавидимым даже теми, кто когда-то тебя любил. Тебе, Орвил, была безразлична моя судьба; главное, что Агнес досталась тебе, а остальное тебя мало интересовало. Если б ты даже случайно узнал, что меня повесили, ты бы тихо порадовался и ничего не сообщил бы Агнессе. Да, может быть, ты не позволил бы мне умереть, если б Агнесса рассказала правду, но ты бы унижал меня каждую минуту, постоянно подчеркивая свое милосердие, напоминал бы мне о том, кто я есть. А я бы этого не вынес, я не терплю подачек, и я хотел, чтобы за мной ухаживала Агнес, единственный человек, который когда-либо был близким для меня. А ты, Орвил, ты всего меня лишил, из-за тебя погиб мой товарищ, ты женился на моей женщине! И, наконец, какое ты имел право отнимать у меня ребенка? Ладно, пусть Агнес сама решила жить с тобой, но дочь?.. Что ты ей такое наговорил, что она меня ненавидит?! Пусть ты считаешь себя лучшим отцом, какое мне дело, если она моя плоть и кровь!
Последние слова он в бешенстве выкрикивал, распаленный собственной речью. Он сжал кулаки, напрягся словно хищник, готовый к прыжку… Орвил вздрогнул: нервы этого человека были явно не в порядке, временами он словно утрачивал способность управлять собой. Внезапная мысль посетила Орвила: если бы они схватились, кто бы победил? Орвил не считал себя слабым, но он никогда не дрался, а Джек привык к этому с детства. Значит, победил бы Джек. Да и Агнесса, конечно, гордилась бы им. Орвил вспомнил свои юношеские терзания по этому поводу: что же нужно женщине, каким в ее глазах выглядит настоящий мужчина? Он был взвинчен так, что не мог сейчас рассуждать, как зрелый тридцатилетний джентльмен, и только вспоминал свои прежние обиды, давние, еще с мальчишеских времен. Несправедливость вот что угнетало его сильнее всего — ничего этого он не заслужил. А Джек, значит, еще и обвиняет его в бесчестии!
— Ты ошибаешься, я ничего не говорил о тебе Джессике, ни хорошего, ни плохого. Я не знаю, ненавидит она тебя или нет, если да, то это не моя вина. Женщины я у тебя не отнимал: когда мы с нею встретились, она была свободна или, по крайней мере, считала себя таковой. Друга ты сам не слишком сильно уважал, иначе не попросил бы швырнуть его тело к трупам тех, кто его убил. Ты хотел, чтобы его посчитали бандитом! Да, я был негостеприимен, но мой дом, как и любой другой — не для тех, кто скрывается от полиции! За то, что ты помог мне тогда, я предлагал тебе большие деньги; такая договоренность у нас была с самого начала, но ты отказался, какие еще вопросы? Ты говоришь, мне безразлична твоя судьба, а тебе небезразлична моя и моих детей?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56