Он задумался.
— В чем-то ты права. Послушай, Оливия, я спрошу у тебя важную вещь: как считаешь, может человек в моем возрасте изменить свою жизнь, исправить ее, а?
— А сколько вам лет?
— Думаю, еше нет тридцати.
Оливии было двадцать. Она подумала немного, больше о том, какой ответ устроит его, чем о том, как бывает на самом деле, и ответила:
— Конечно. Это ж всего треть жизни, все еще может измениться. А вы считаете, в вашей жизни произошло что-то непоправимое?
— Да, пожалуй. Я потерял единственного близкого человека, и во многом по своей вине.
Его взгляд как-то странно обнажился, словно невидимая нить протянулась далеко в прошлое, будто что-то вернулось назад.
— Этот человек жив? — тихо спросила девушка.
— Я надеюсь. Только вот где искать? Да и нужен ли я этому человеку?
Он опять улыбнулся; кажется, второй раз за все эти годы, и Оливия сказала:
— Вот когда вы улыбаетесь так, то становитесь совсем другим.
— Ты думаешь, мне стоит улыбаться?
— Да. И еще я думаю, все у вас будет хорошо, не надо только отчаиваться!
— Ты отличная девушка, Оливия, вот что я скажу. Может, ты дашь мне какой-нибудь совет?
Она пожала плечами.
— Не знаю… А если вам поехать на то место, где вы расстались со своим человеком? Так бывает: схватишь ниточку за конец — и пойдет!
Джек нахмурился.
— Нет, Оливия, ничего не выйдет. А если поехать на то место, где встретились?
— Вам виднее. Главное, действовать.
Когда пришел Дэн, Джек сказал ему:
— Знаешь, мне пришла в голову неплохая мысль. Что если поехать на мою родину? Это небольшой городок в Калифорнии, я там работал на конном заводе. Мы бы там могли обосноваться. Не обязательно на самом заводе, а просто в тех краях.
— Поехали, — ответил Дэн. — А это не опасно?
— Не думаю. Меня там никто не помнит, наверное, а если кто и помнит, может не узнать — столько лет прошло! Так что не опаснее, чем в любом другом месте.
— Далеко это?
— Прилично. Но все равно ведь скитаемся. А так хоть будет цель.
— Ладно, — сказал Дэн. — В конце концов Калифорния это не так уж плохо… Что такое тебе сказала эта девчонка? — спросил он уже на улице. — С тебя словно пыль стряхнули!
— Сказала то, что ты не говоришь, свинья!
— А! Понятно! — криво усмехнувшись, протянул Дэн. — Да только она глупая еще. На самом-то деле жизнь штука подлая, сам знаешь. Ты ее ногами, она тебя за горло! Не очень-то надейся, приятель, ты ей еще должок не вернул!
В ответ Джек так взглянул на него, что Дэн против воли отшатнулся. А Джек, посмотрев на приятеля искоса, мрачно, с опасной усмешкой, процедил сквозь зубы:
— Посмотрим.
Агнесса сидела в гостиной, перечитывая только что полученное письмо от Марии-Кристины. Мария-Кристина писала, в основном, о всякой ерунде, но в свойственном ей восторженном стиле. Агнесса улыбнулась: стиль Кристины как нельзя лучше характеризовал сущность ее натуры.
В конце письма она сообщала адрес Аманды; когда Агнесса дочитала до этого места, сердце ее забилось сильнее. Вот оно, долгожданное… И что делать теперь?
Она встала с кресла. За окном шумел дождь — похоже, холода миновали. Близилось лето, и с ним — новые планы.
Орвил всерьез загорелся идеей купить яхту (попутно и дом) и предлагал выехать уже на следующей неделе. Он не хотел брать с собой ни Джессику, ни Рея, только Джерри (без Джерри, который был еще слишком мал, Агнесса, отказывалась ехать), да и то с Френсин. Агнесса понимала его желание отдохнуть от семейных забот. В дороге и после, по приезде, пришлось бы заботиться, в основном, о детях, а ему хотелось побыть с женой наедине. «Да, — подумала Агнесса, — это было бы неплохо». А потом, когда все дела, даст Бог, уладятся, они поедут отдыхать на лето всей семьей.
Агнесса пошла к дочери. Она знала, что Джессика будет против такого решения, и думала, как бы лучше ее убедить остаться дома на эти две, самое большее — три недели.
Джессика была у себя, она сидела на подоконнике, глядя, как по стеклу ползут, сливаясь в ручейки, чистые капли. Их нестройное движение таило в себе прозрачную, не различимую человеческим слухом мелодию; то была странная гармония, явленная миру как молитва очищения светлыми потоками дождя. Сверкнула молния, разорвав пополам налитое свинцом небо, еще раз, еще; казалось, сейчас посыплются с высоты на землю гневные осколки небесной грозы. Джессика долго смотрела на светлый кусочек неба, потом его заволокли идущие с северо-запада тучи. Сразу стало темно, но с другой стороны показалось новое окошечко света, и девочка вздохнула с облегчением.
Агнесса неслышно вошла в комнату. Здесь был порядок, все вещи лежали на своих местах, и лишь в одном углу громоздился задвинутый туда мольберт, а под ним валялись коробки с красками, кисти, какие-то скомканные тряпочки. Обычно все это, любовно собранное, стояло посреди комнаты и никогда еще не валялось целую неделю, покрытое пылью, в дальнем углу.
— Почему ты больше не рисуешь, Джесс? — спросила Агнесса, невесомо кладя ладонь на голову дочери.
Девочка повернулась и улыбнулась прозрачно-печальной улыбкой.
— У меня не получается, — с виноватым вздохом произнесла она.
— Но ведь раньше тебе нравились твои рисунки, — сказала Агнесса. — Что же случилось теперь?
Девочка пожала плечами.
— Не знаю. Но теперь они мне не нравятся, мама.
— Почему?
Джессика задумалась.
— Потому, — отвечала она, — что я не могу нарисовать то, что хочу. В уме у меня много всяких картин, я очень хорошо их вижу, но, когда начинаю рисовать, получается какая-то мазня.
Агнесса поняла, в чем дело: воображение пошло дальше навыков, это и мучило Джессику. Но разве неудовлетворенность собою не есть знак особой благодати Божьей?
— Может, тебе стоит поучиться? Найдем хорошего учителя, он покажет тебе необходимые приемы или как это там называется?
Девочка сморщила нос.
— Нет. Учитель заставит меня рисовать что-нибудь скучное, придумает разные неинтересные занятия, упражнения… Это будет опять как те гаммы. Не хочу!
— Но так нельзя, Джесси. Если ты не будешь знать то, что положено художнице или пианистке, то навсегда останешься самоучкой. И если у тебя есть способности, тем более придется страдать из-за нехватки мастерства. Никто не сумеет сразу сыграть сонату или создать шедевр живописи. Надо учиться. Осенью ты пойдешь в школу, там тоже будешь делать много неинтересных, трудных вещей, без которых, тем не менее, не обойтись.
— Это школа, — возразила Джессика. — Это обязательно.
— А в рисовании и музыке не так?
— Не так…
— Ты чего-то не понимаешь, дорогая.
— Это ты чего-то не понимаешь, мама! — с упреком произнесла девочка.
— Может быть, — согласилась Агнесса. — Но я всегда находила в себе силы преодолевать такие барьеры. Многие считают, что я неплохо играю на рояле, а ведь в свое время мне пришлось немало потрудиться, чтобы обучиться этому. За счет одних способностей далеко не уйти. Спроси папу, он тебе то же самое скажет.
Наверное, Джессика уже спрашивала, потому что в лице появилось выражение неудовольствия.
— А я вот все равно смогу сама! — заявила она. В ее упорстве было что-то забавное, и Агнесса улыбнулась.
— Что ж, попробуй!
Она, однако, понимала серьезность переживаний дочери и думала о том, что главное, пожалуй, не оттолкнуть, не дать замкнуться в себе. Нужно подумать, чем можно помочь малышке.
Потом она сказала то, что собиралась сказать, и Джессика, как и ожидалось, восприняла слова Агнессы в штыки.
— Мама, возьми меня с собой, я тоже хочу поехать! — просяще-жалобно протянула девочка, исчерпав уже все средства. — Мне будет скучно здесь одной!
Она придвинулась к матери, обняла ее и заглянула в глаза. Обычно, когда Джессика смотрела так, Агнесса ни в чем ей не могла отказать, но сейчас отказала.
— Нет, доченька, к сожалению, не могу. Рей тоже останется дома. И Керби. Мы съездим ненадолго и вернемся. Купим корабль, о котором ты мечтаешь.
Но Джессика словно не слышала. Ее, похоже, уже не интересовал корабль; она, решая что-то для себя, спросила:
— А Джерри?
— Джерри еще маленький, его нельзя оставить дома, — нежно произнесла Агнесса, гладя дочь по голове. — Нам с папой будет тяжело, если мы вас всех возьмем с собой. А после мы поедем все вместе, я обещаю, милая.
— Пусть папа съездит один!
— Я должна быть с ним. Нужно купить один дом, только я знаю, где и какой.
— Ты ему объясни.
Агнесса задумалась. Вряд ли стоило покупать серый особняк, если б она почувствовала что-то не то. Разочарование, например. Очередное? Жизнь ведь и дается человеку для того, чтобы он раз за разом разочаровывался в чем-то, возможно, приходя через это к истине. Может быть, она испытает то, что испытывает подросток, глядя на свои детские игрушки или платье, из которого уже успел вырасти?
— Нет, Джесси, я должна посмотреть сама.
— А что это за дом, мама?
— Дом твоей бабушки.
Это было неожиданностью — о бабушке Джессика слышала впервые.
— У меня есть бабушка?! Ты мне не говорила!
— Да, — отвечала Агнесса. — Так получилось, что я долго не знала, где она живет, потому и не рассказывала тебе.
— А теперь знаешь?
— Теперь знаю.
— Она старенькая? — с любопытством спросила девочка.
Агнесса рассмеялась.
— О, нет! Она совсем не старая, красивая дама (интересно, утратила ли Аманда свою величественность? Вряд ли!). И слово «бабушка» к ней мало подходит.
— Она знает обо мне?
— Ни о тебе, ни о Джерри, но я напишу ей. Может быть, она даже приедет к нам. Или мы сами к ней съездим.
«Уезжай, ради Бога, но когда ты в один прекрасный день надумаешь вернуться, да еще, глядишь, с ребенком, знай: я тебя не приму! И прощения моего тебе не дождаться!» — так нашептывала память. Но она не вернется — это не будет возвращением. И поражением не будет. Визит вежливости — так вернее всего. И Агнесса подумала внезапно о том, что, по-видимому, так никогда и не сможет обрести мать в полном смысле этого слова.
— Она такая красивая, как ты? — продолжала расспрашивать девочка.
Агнесса улыбнулась.
— А не знаю, какая она сейчас. Я мало похожа на нее, она была намного красивее.
Джессика взглянула с недоверием, а Агнесса вспомнила Аманду: да, совсем они были разные, и внешне, и внутренне, не скажешь, что мать и дочь. Хотя что там, внутри… Разве они знали друг друга и разве стремились узнать? Теперь, сама став матерью, Агнесса на многие вещи смотрела иначе. И она вдруг поняла, как сильно, до нетерпения, хочет увидеть Аманду. Аманду Митчелл. Свою мать.
— Еще там есть, то есть надеюсь, что есть, Терри. Терри — это все равно, что Рейчел для тебя.
— Она хорошая?
— Очень хорошая.
— Моя бабушка — жена дедушки Джеральда, того, который на портрете? — Джессика уже разбиралась в таких вещах.
— Да. Вот на кого я похожа, на своего отца. И знаешь, что это значит? Что я счастливая!
Она схватила дочь за руки и, как девочка, закружилась с нею по комнате. Подолы платья Агнессы и платьица Джессики развевались от создаваемого движением ветра. Они хохотали, как две подружки, потом девочка упала на диван, разбросав подушки, и возглас ее, в простодушной откровенности ребенка, не ведающего, что он творит, пригвоздил Агнессу к месту той ужасающей прямотой, которую она, взрослая умом и сердцем женщина, давно научилась избегать:
— А я тоже похожа на своего отца! И я тоже счастливая!
Есть вещи, которые лучше не трогать, не вспоминать, потому что так же, как тяжело жить с ними, легко жить без них, — простой (или кажущийся таким?) выбор. Агнесса нахмурилась, но, заметив зарождающееся удивление дочери, быстро сменила выражение лица и, улыбнувшись, проговорила:
— Да, Джесси, я надеюсь, ты обязательно будешь счастливой!
ГЛАВА VII
Экипаж подъезжал к городку. Агнесса часто выглядывала в окно и вообще, похоже, не могла усидеть на месте: непреодолимое очарование Калифорнийского побережья уже давно захватило ее, и душа Агнессы воспарила. Это было ясно, как день: она создана для сего прекрасного мира, а он создан для нее. Агнесса ощущала это сейчас во всей полноте так же, как почти девять лет назад; ей казалось, что все чувства — удивительно! — были те же.
Тогда они сидели в экипаже втроем: Аманда Митчелл, она, Агнесса, и негритянка Мери. Так же пролетали мимо домики, только сейчас они утопали не в зелени, а в бело-розовом цветении деревьев, таком буйном, что до путников порою долетал его дивный, пьянящий аромат.
Дорога была непыльной, промытой недавним весенним дождем, но Олни все равно не очень гнал лошадей, чтобы не было сильной тряски.
Агнесса сидела между Орвилом и Френсин, держа на коленях Джерри. Мальчик переносил путешествие хорошо; похоже, ему даже нравилось бесконечное мелькание за окном чего-то разноцветного, к тому же, раз родители были здесь, причин для волнения у Джерри не существовало. Конечно, из-за малыша им пришлось взять с собой массу всяких вещей, но это не очень огорчало Агнессу: она не сомневалась, что им будет где расположиться со всем своим багажом, — в сером особняке много комнат. Женщина взглянула на Френсин. Юная няня внешне держалась серьезно, но в глазах ее ясно угадывалось полудетское восторженное любопытство; совсем иное было в них в тот день, когда девушка впервые переступила порог дома семьи Лемб. Агнесса уже знатна ее тайну; вскоре после того, как Френсин познакомилась со всеми обитателями дома, она вызвала девушку к себе и мягко расспросила ее о прежней жизни: о службе у хозяев и, в частности, о причинах ухода. Френсин, страшно смущенная, краснея, поведала о том, что утаила в первой беседе; у нее был ребенок от хозяйского сына, молодого шалопая, мать которого, когда все открылось, с позором изгнала девушку вон. Мальчик, сын Френсин, не дожив до трех месяцев, умер, а сама она скиталась в безуспешных поисках работы, пока не попала к Лембам. Она умоляла новую хозяйку никому ничего не рассказывать: ни прислуге, ни мужу, и Агнесса обещала. Она думала о том, что история эта в разных вариантах всегда повторяется; ей было жаль Френсин, такую неопытную и юную. Нет, Орвилу она не сказала, и служанки не узнали ничего, а Френсин была исполнена к ней трогательной, благодарной преданности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56