Выходило как-то совсем нечестно, поэтому Мадленка решила дать себе волю — одного полоснула ниже уха, другого боднула головой в лицо, а третьему, оказавшемуся сильнее и упорнее прочих — он перехватил ее запястье с мизерикордией и стал выворачивать его, — от души вцепилась зубами в руку.
— Полно, Каролек, оставь его! — велел веснушчатый, надрываясь от смеха. — Оставь его, говорю тебе!
Каролек отцепился от Мадленки и, бурча нечто невнятное и оскорбительное для слуха, отошел зализывать раны. Мадленка сплюнула — во рту появился противный солоноватый привкус, но она была горда, что сумела постоять за себя.
Ты с ума сошел! — обратился веснушчатый к Мадленке. — Зачем ты укусил моего слугу?
— А зачем он на меня полез? — возмутилась Мадленка. — Я, между прочим, польский шляхтич, а не какой-нибудь там оборванец.
— Оно и видно, — проворчал тот, у кого из уха хлестала кровь.
— Видно, что тебя произвели в кардиналы, — хихикнула Мадленка, — то-то ты весь в красном! Не суди по одежде, и не судим будешь!
Веснушчатый рассмеялся.
Так как тебя зовут, храбрый отрок? — спросил он важно, хотя вряд ли был много старше Мадленки.
— Михал, — отозвалась Мадленка не моргнув глазом, — Михал мое имя.
— А дальше как?
— Краковский, — мгновенно сориентировалась Мадленка. Как наверняка помнит благосклонный читатель, Краковом звался любимый город Мадленки.
— И что же ты делаешь на землях благородного князя Доминика? — пытливо продолжал веснушчатый.
— Дело у меня до него, — без малейших обиняков заявила Мадленка. — Очень важное, о котором князю знать потребно, а кроме меня, сообщить ему некому.
— Де-ело? — недоверчиво протянул тот, кого Мадленка цапнула за руку, как собачонка. — Да ты совсем наглец, юноша, как я погляжу. Неужели ты думаешь, у князя найдется время для того, чтобы принимать всех голодранцев, которые являются к нему со своими жалобами?
Мадленка растерянно захлопала глазами, но тотчас оправилась.
— Что ж, может быть, если судить по-твоему, ты прав. Мое богатство — честное имя и чистая совесть; ну-ка, скажи, можешь ли ты похвастаться этим, а?
Укушенный потемнел лицом, что косвенно указывало на отсутствие как имени, так и совести.
— А князя я увижу так или иначе, — спокойно добавила Мадленка. — Ему все равно придется узнать, что творится на его землях.
На это укушенный уже ничего не сказал.
— Ладно, поехали с нами, — великодушно разрешил веснушчатый. — Мы как раз возвращаемся и княжеский замок,
Мадленка вся просияла.
— Это очень мудрое решение, ваша милость. Век проживу, не забуду вашей доброты!
— А ты и впрямь шляхтич? — полюбопытствовал юноша, когда они вернулись на дорогу, где их ждали оседланные лошади, которых стерегли несколько верховых. — Не обессудь, но ты не очень-то похож.
Мадленка выпятила колесом грудь.
— Меч ношу, по-латыни, по-немецки и флорентийски разумею. Какие тебе еще нужны доказательства?
— Даже по-флорентийски? — хмыкнул светловолосый и поглядел на рыжего спутника не без почтения.
— А то как же! — уверенно сказала Мадленка.
— А я латыни не люблю, — признался ее собеседник. — Не дается она мне, проклятая. Как услышу какой-нибудь ablativus, творительный падеж, так прямо скулы сводит.
— Ну ты и неуч! — засмеялась Мадленка и хлопнула юношу по плечу, от чего он даже на месте подскочил. — Но знаешь что я тебе скажу: не всем дано к языкам разумение, зато есть и другие, ничем не хуже этого. Может, в тебе великий ратный талант скрывается — как знать? У всякого человека свое предназначение есть.
Тут подоспели их спутники, и разгорелся спор по поводу того, куда Мадленке деваться. Лишней лошади у разъезда, а Мадленка уже поняла, что это разъезд князя Доминика, не было, а уступить свою никто не желал, Мадленка же уперлась и заявила, что пешком не пойдет ни за какие коврижки. Вмешался недоросль, велел укушенному Каролеку освободить лошадь для «знатного шляхтича». Каролек повиновался с хмурым видом.
— Чтоб ты свернул себе шею, — сказал он тихо и отчетливо, когда Мадленка поднималась в седло.
— А тебе всего, что ты ближним своим желаешь! — ответствовала Мадленка, и кавалькада, за которой следовал пеший слуга, некрупной рысью поскакала к замку князей Диковских.
Глава восьмая,
в которой Мадленка оказывается в затруднительном положении
Дорогой Мадленка разговаривала со своим новым знакомым. Хоть он и был моложе своих сопровождающих, по почтению, какое ему оказывалось, было видно, что он над ними главный, и поэтому Мадленка решила, что для ее целей будет полезнее, если именно он введет ее к князю, а никто другой.
Она узнала, что князь Доминик хотя и не первой молодости (тридцати двух лет всего), но весьма любим своими подданными, уважаем шляхтой, крестоносцам внушает трепет, строг, но справедлив чрезвычайно. Последнее обстоятельство в особенности внушило Мадленке надежду. Три года назад князь овдовел — жена его умерла в родах; недавно он собрался было жениться снова и даже сватов послал, да тут скончалась его мать, высокородная княгиня Эльжбета. Случилось это в самом начале марта, и двор до сих пор соблюдает траур.
К матери князь был привязан чрезвычайно, ведь отец его давно умер и княгине пришлось растить сына одной. Женщины краше и благочестивее ее было не сыскать в целом свете; и слыша, каковскими словами ее расписывает недоросль, Мадленка даже тихо вздохнула от зависти. Интересно, что будут говорить о ней самой, когда она умрет? Точно что не красавица; пожалуй, что благочестива, добра к людям и животным — ну, про последнее вряд ли кто упомянет. И сгинет она бесследно, и только всевидящий Бог один будет помнить, что когда-то существовала такая рыжая Мадленка на белом свете.
— А про что ты хочешь с князем говорить? — полюбопытствовал Мадленкин спутник, когда про самого Доминика уже все было сказано.
Мадленка метнула на юношу короткий взгляд. — Есть дело, — сказала она. — Не обижайся, но я только князю одному имею право сказать, и никому более. Так уж получилось.
— Если это про нападение крестоносцев, то ты опоздал, — заметил собеседник лже-Михала.
— Нападение? Крестоносцев? — поразилась Мадленка. — Ты это про что?
— Да страшное дело, — вмешался один из верховых. — Князь из-за него сон и покой потерял. Убили настоятельницу монастыря святой Клары, мать Евлалию, и много другого народу, добро похитили и сбежали. Теперь они почитай что в Торне, а то и самом Мальборке укрылись. Звери, не люди.
В голове у Мадленки происходило нечто неописуемое.
— Мать Евлалию? Крестоносцы? — заикаясь, пролепетала она. — А откуда это известно?
— А они не всех убили, — отвечал все тот же усатый верховой с подвижным лицом. — Уцелела одна девушка, бог ее спас. Помочь она другим не смогла, зато все видела. Она-то явилась вчера к князю и все ему рассказала. Князь отослал повсюду дозоры, проверить, не появятся ли где крестоносцы, — тут верховой припечатал их выразительным словом, — псы поганые. Ну вот, мы и отправились, а на обратном пути тебя у дороги увидели, ты чисто как мертвый лежал. ан нет, оказалось, живехонек.
Верховой продолжал говорить, но Мадленка уже не слушала его. «Уцелела одна девушка. Одна девушка… Урсула? Господи, не может быть. Я же сама, своими руками похоронила ее. Не может быть».
— А как ее звали, эту девушку? — быстро спросила Мадленка. — Ну, ту, что все видела? Верховой наморщил лоб.
— Звали? А, чудное такое имя. Мадленка Соболевская, вот как. Она должна была вступить в монастырь, ну, настоятельница и забрала ее с собой. Только она одна и уцелела.
Все поплыло перед глазами Мадленки. Она посерела лицом и крепко вцепилась в луку седла.
— Магдалена Соболевская! — вырвалось у нее в отчаянии.
Точно так, — отозвался верховой. — Вчера она добралась до нас еле живая. Двор гудит, шляхта негодует, все вверх дном. Хотят в Краков к самому королю послать, просить, чтобы разрешил воевать с немцами. Неслыханное дело!
Да уж, это было точно.
«А может, они шутят? — мелькнула в мозгу Мадленки спасительная мысль. — Узнали, что я не я — что я Мадленка — шутят — это шутка — это…» Но она поглядела в лицо верховому, поглядела на серьезный профиль юноши, ехавшего бок о бок с ней. Нет, эти не шутили. Тогда что? Что? Что? «Господи, дай мне сил».
— А хлопец-то побледнел даже, — молвил участливо верховой, поглядев в лицо сникшей Мадленке.
— Ужасное злодеяние, — молвила Мадленка, еле ворочая языком. — Мать Евлалия… я слышал о ней…
— Да, — подхватил другой (тот, кого Мадленка боднула лбом в лицо), — мы тоже хорошо ее знали. Она же совсем недавно гостила у князя, с матерью его была, когда та умирала. Упокой, господи, ее душу, — и всадник набожно перекрестился.
«Но я? Мне-то что делать? — думала бедная Мадленка. — Кто я? Где я?»
От таких мыслей в пору было сойти с ума.
— Значит, это все крестоносцы, — пробормотала она.
— Да. Панна Соболевская их очень хорошо разглядела. Налетели тучей, перебили всех и умчались.
— А князь что говорит?
— Что? Что крестоносцам плохо будет. Попался нам тут недавно один, без пропускного свидетельства ехал. Князь за него выкуп затребовал, да, видно, зря. Казнить его надо было прилюдно, чтобы прочим неповадно было, — так я считаю.
«Но крестоносцы-то тут ни при чем».
Мадленка встряхнулась. Они подъезжали к замку, и она внезапно ощутила прилив сил.
«Все это ложь. Паутина лжи, детище лукавого. Но я разорву ее. Во имя всего, что мне дорого; и бог не оставит меня. Не для того он провел меня через кровь близких и смертельные опасности к этому месту».
Мадленка спешилась во дворе, и подбежавший слуга вмиг принял лошадь.
— Эй, Михал! — крикнул веснушчатый. — Далеко не уходи, я доложу о тебе князю и скажу, когда он сможет тебя видеть.
— Благодарствую, — чинно ответствовала Мадленка. Потом, спохватившись, продолжала: — Простите великодушно, запамятовал ваше имя, любезный господин.
В светлых глазах юноша мелькнули искорки.
— А ты его и не спрашивал, — отозвался он весело. — Я Август, князь Август Яворский, племянник Доминика.
Это было уже слишком. Бедной Мадленке почудилось, что земля уходит у нее из-под ног. Она всплеснула руками и стремительно бросилась бежать, пока не скрылась за углом.
— Эк живот-то схватило у бедняги, — посочувствовал усатый верховой.
Глава девятая,
в которой Мадленка лакомится пирогом
Верховой не ошибся: целью Мадленки был именно нужник.
Нос (то есть запах) привел лже-Михала к укромной будке, лепившейся на некотором отдалении от жилых строений. Оттуда как раз выходил какой-то паж с физиономией, на которой большими буквами было написано невиданное блаженство. Мадленка юркнула мимо него в заветное убежище и прикрыла дверь.
Сам нужник, то есть, так сказать, его сердце, представлял из себя длинную яму, поперек которой были зачем-то проложены доски. О том, как здесь пахло, наверное, лучше умолчать. Впрочем, в данную минуту нужник Мадленку не интересовал.
Девушка распустила веревку, поддерживающую штаны вместо пояса, поглядела внутрь и для верности даже пощупала. Она подозревала, что бог сыграл с ней скверную шутку и в отместку за то, что она вопреки естеству переоделась в мужскую одежду, превратил ее в мальчика. Тогда бы хоть как-то объяснилось появление второй панночки Соболевской, которой первая, то есть подлинная Мадленка, попросту перестала быть. Мадленка знала, что в воле божией совершать и не такие чудеса.
К своему неимоверному облегчению, она обнаружила, что со вчерашнего дня ничего не переменилось, что она по-прежнему девочка, а не мальчик, хоть и зовет себя Михалом. Тут Мадленка напоролась на острие одной из двух стрел, которые по-прежнему таскала под курткой, и чуть не вскрикнула. Вдобавок она внезапно почувствовала, что в будке темно, неуютно и амбре как-то не того-с, так что лучше убраться отсюда, да поскорее. В дверь уже ломились страждущие, и Мадленка, наскоро заправившись, уступила им место.
«Я — это я. Я — это Мадленка Соболевская. А та, другая — самозванка, и я ее разоблачу».
С такими мыслями Мадленка отправилась в прогулку по замку князя Доминика. Сам замок оказался огромен, хотя более раскинулся вширь, чем ввысь. Две стены укреплений и ров, заполненный зеленоватой водой, делали его, на взгляд Мадленки, совершенно неприступным.
«Ого! Немудрено, что князь Доминик не боится крестоносцев».
Особенно восхитил Мадленку огромный «огнеплюй» — тяжелая чугунная пушка, выставившая свое рыло в небо. Мадленка поцокала языком и обошла махину кругом. От деда она слышала о таких диковинах, посылающих ядра с порохом на огромное расстояние. Правда, огнеплюи пока очень несовершенны и все норовят взорваться при первом выстреле. Дед говорил, что тут нужна тонкая наука, чтобы разобраться что к чему, а покамест придется обходиться старыми добрыми баллистами и катапультами.
— Ваша милость! — настойчиво произнес чей-то голос не то в третий, не то в тринадцатый раз над ухом у Мадленки.
Мадленка подпрыгнула на месте и резко повернулась к говорившему. Им оказался аккуратный юноша, чистый лицом, с виноватыми добрыми глазами и впалой грудью.
— Вы Михал Краковский? Князь Август велел мне позаботиться о вас. Я Дезидерий, слуга его княжеской милости.
Ага, подумала Мадленка. Знаем мы вашу милость. Разбойник, и ничего более. Надо быть осторожной и держаться начеку; кто его знает, с какой целью он подослал этого Дезидерия. Человек с такой честной физиономией наверняка не может не быть злодеем.
— Дезидерий, — сказал «Михал» вслух, — я давно в дороге.
Намек был понят мгновенно, и минут десять спустя в одной из многочисленных комнат замка Мадленка уписывала превосходный обед. Дезидерий стоял рядом и по знаку Мадленки подносил все новые и новые блюда, дивясь про себя прожорливости княжеского протеже.
— Вы откуда изволили прибыть — из Кракова? — спросил Дезидерий между уткой с яблоками и мясным пирогом.
Вопрос не понравился Мадленке, тем более что она сама не знала, как на него ответить, чтобы не возбудить подозрений.
— Я из монастыря, — коротко сказала она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43