Во время нашего путешествия меня поддерживало обещание господина Сираиси. По-моему, Мацуки покровительствуют противники господина Сираиси, вот в чем дело… А как думаете вы, Хасэкура?
— Стать христианином… даже если это только уловка… все равно у меня такое чувство, что я как бы отворачиваюсь от рода Хасэкура, от предков…
— То же самое испытываю и я. И совсем не собираюсь отрекаться от веры предков. Она останется в моем сердце. Будет гораздо большим несчастьем, если нам не удастся вернуть их земли.
Самурай чувствовал, что внутри у него все разрывается. Шум дождя напомнил ему сезон дождей в Ято. Дни бегут, а дождь не позволяет выйти на улицу, дом наполнен множеством запахов, сухие ветки в очаге дымят, дети кашляют — вот что такое сезон дождей в Ято. Земля раскисла от дождя…
— Подумайте, Хасэкура.
Самурай посмотрел на изображение человека, висевшее на стене. На их корабле, плывшем по безбрежному морю, купцы каждый день слушали истории, которые рассказывал о нем Веласко. Веласко говорил, что он умер, приняв на себя грехи человечества. Потерпевший поражение князь ради спасения своих верных вассалов кончает жизнь самоубийством, объяснил улыбаясь Веласко. Так же и он — умер ради того, чтобы вымолить у Бога прощение для людей. Значит, вместе с людьми он восстал против Бога? Нет, это не так. Он не совершил ничего такого. Он никогда не восставал против Бога. Он просто умер, пожертвовав собой ради людей.
Купцы, хотя и не верили этим фантастическим историям, кивали головой. Человек, о котором рассказывал Веласко, интересовал их не более, чем камень на обочине дороги. Камнем можно забивать гвозди, когда же необходимость в нем отпадает, его можно выбросить. Если поклонение этому человеку поможет торговле с южными варварами, купцы готовы молиться ему, а потом — станет ненужным — выбросят.
«Какая же разница… между мной и торговцами?» — моргал глазами Самурай, задавая себе этот вопрос.
Жалкий, худой, униженный человек, которого можно спокойно выбросить, когда в нем пропадет нужда, человек, рожденный в далекой неведомой земле и умерший в далеком прошлом, — нет, он не имеет к нему никакого отношения, думал Самурай.
— Я не отрицаю факта крещения. — Отец Валенте, тяжело вздохнув, поднялся с кресла. Он тяжело дышал, будто ему было жаль нападать на Веласко. — Но мне не известно, насколько чисты были их помыслы.
— Что вы имеете в виду? — спросил тот же епископ.
— Я уже говорил. Когда начались гонения, половина японских верующих рассеялась как туман. А если гонения ужесточатся, то и другая половина, думаю, без колебаний отречется от христианства. Чем обращать в веру новых, лучше подумать о том, как оборонить саму веру…
— Ваши преосвященства, — не дав договорить, перебил его Веласко, — мне бы хотелось возразить на эти оскорбительные слова отца Валенте, чтобы восстановить доброе имя тридцати восьми японцев и посланника, о котором я вам говорил. Весьма прискорбно слушать такие слова из уст священнослужителя. Он оскорбляет великое множество японских верующих, им же самим крещенных.
— Я их не оскорбляю. А говорю истинную правду…
— Даже если ваши слова — истинная правда, — воскликнул Веласко, — вы, кажется, забыли, что таинство крещения — это благодать, превосходящая человеческие побуждения. Даже если их помыслы были нечисты, Господь все равно не отвратит от них взора. Даже если Господь нужен им из корысти. Он никогда не оставит их. И вот… — Он умолк на мгновение. — Я вспомнил приведенные в Священном Писании слова Господа нашего Иисуса, увещевавшего Иоанна. Когда Иоанн порицал человека, который именем Божьим исцелял больных, Господь сказал: «Кто не против вас, тот за вас».
И тут Веласко ощутил укол в сердце, точно грудь его пронзил острый клинок. Он знал, что японские купцы не верили, его проповедям. Ему было известно, что крещение послужило их торговле, их барышам. И все же он закрывал на это глаза.
— Собор епископов не намерен выслушивать богословский спор о крещении, — заявил сидевший с краю епископ, подняв руку. — Мы должны решить, являются прибывшие сюда посланники официальными представителями Японии или личными представителями одного из князей. Но прежде необходимо выяснить, на что мы можем рассчитывать: кратковременными или длительными будут гонения на христиан в Японии?
— Речь не должна идти ни о кратковременности, ни о длительности гонений, — ответил Веласко спрашивавшему епископу. — В Эдо, где находится замок нынешнего правителя Японии, и в тех провинциях, которые находятся под его непосредственной властью, действительно преследуют христиан. Иезуиты полагают, что эти преследования и гонения будут продолжаться всегда, но мы так не думаем. Нынешний правитель не приемлет христианство, но в то же время он не настолько глуп, чтобы пренебрегать выгодами от торговли с Манилой и Макао. И если Новая Испания обеспечит ему большие выгоды, чем Манила и Макао, он умерит жестокости — мы надеемся, что именно таковы его истинные намерения. Я уже много раз говорил об этом. Следовательно, предоставив определенные выгоды правителю Японии, мы получим пусть неполную, но свободу распространения веры — таково мое мнение. В наших руках добиться прекращения гонений. Епископ, кивнув Веласко, обратился к сидевшему со сложенными на коленях руками отцу Валенте:
— Хотелось бы выслушать мнение отца Валенте.
— Гонения будут продолжаться, — откашлявшись, печально произнес он хриплым голосом. — Запрет на христианство, соблюдаемый сейчас лишь в некоторых провинциях, распространится на всю Японию. Если бы это происходило пятнадцать лет назад, еще можно было бы на что-то надеяться, потому что у нынешнего правителя Японии, о котором говорит отец Веласко, был могучий противник — Тоётоми. Но род Тоётоми утратил влияние, сейчас он еще держится в осакском замке, но в скором времени, видимо, с ним будет покончено. В Японии нет князя, который мог бы противостоять нынешнему правителю. Сёгун в самом деле стремится установить выгодные торговые связи, но предпочитает сближаться с протестантскими государствами. Протестанты обещали ему заниматься только торговлей, а не распространением христианства.
— И отсюда следует, — воскликнул Веласко, — что мы должны отдать Японию протестантам? Это же тот вопрос, с которым связано проникновение Испании на Восток…
Диспут затянулся, на улице стало темно. Епископы обессилели, они с трудом сдерживали зевоту, поводили затекшими плечами. Веласко тоже чувствовал неодолимую усталость. Он закрыл глаза и прошептал последние слова Христа:
«Отче! В руки Твои предаю дух Мой».
Спустившись по сырой лестнице, издававшей характерный для старых монастырей запах плесени, Самурай услышал монотонный хриплый голос:
О бог урожая, добро пожаловать,
ты вовремя пришел…
Самурай тоже знал эту песню. Сажая рис во владениях Его светлости, женщины, втыкая в землю рассаду, напевали ее себе под нос. Стоя на лестнице, Самурай прислушивался к голосу, неумело выводившему мелодию. Человек, прислонившийся к серой стене, поспешно оборвал песню и поклонившись прошел в комнату. Это был слуга Ниси.
В конце коридора послышался сердитый голос: Ёдзо ругал Итискэ и Дайскэ.
— Мы все хотим вернуться! Сам хозяин старается побыстрее выполнить поручение… И нечего здесь свой нрав показывать!
Потом послышался звук оплеухи и плаксивые оправдания.
Стоя в темноте, Самурай слушал перебранку слуг. Конечно же, Ёдзо возмутился хныканьем Итискэ и Дайскэ, которым хотелось поскорее вернуться в Ято. Самураю до боли в груди было понятно и состояние Итискэ и Дайскэ, мечтавших о возвращении, и отчаяние Ёдзо, который вынужден был отругать их.
«Ради чего ты упорствуешь? — Самураю казалось, что он слышит чей-то голос у самого своего уха. — Из-за твоего упрямства слуги не могут вернуться в Ято. Ради выполнения своей миссии, ради этих людей ты должен хотя бы для виду принять христианство — неужели ты не можешь этого сделать?»
— Нечего здесь свой нрав показывать!
Снова раздался звук оплеухи, будто хлестнули мокрой тряпкой.
«Хватит, хватит же, нет сил терпеть! — прошептал про себя Самурай. — Нрав свой показывают не Итискэ и Дайскэ, а я!»
— Ёдзо, — позвал он тихим голосом.
Три серые фигуры повернулись в его сторону и в страхе склонили головы.
— Хватит ругать их. Ничего удивительного, что Итискэ и Дайскэ тоскуют по родине. Я испытываю то же самое. Все это время вижу во сне только Ято… Ёдзо, я, господин Танака и Ниси решили принять христианство.
Слова Самурая заставили слуг вздрогнуть.
— Мы делаем это для того, чтобы выполнить возложенную на нас миссию… А вы сделайте это, чтобы вернуться в Ято… Дело стоит того.
Ёдзо покорно посмотрел на хозяина.
— Я тоже готов принять… — еле слышно ответил он.
Пока епископы совещались, Веласко, сидя в жестком деревянном кресле приемной, беспрерывно бормотал:
«Отче! В руки Твои предаю дух мой.
Отче! В руки Твои предаю дух мой.
О Господи, не отврати своего взора от Японии. Ты неси свой крест и ради Японии, Господи, да свершится воля Твоя!
Япония. Коварная Япония. Все так, как сказал отец Валенте. У этого народа нет ни малейшего желания приобщиться к Предвечному, к тому, что выходит за рамки человеческой природы. Это верно. В этой стране никто не прислушивается к твоим словам. Это верно. Япония, делающая вид, что слушает тебя, согласно кивает, а в глубине души думает о чем-то своем. Это верно. Ящерица, у которой отрывают хвост, а он вырастает снова. Временами я ненавидел эти вытянувшиеся ящерицей острова, но тем сильнее становился во мне боевой дух, росло желание покорить эту недоступную страну».
Дверь в приемную со скрипом открылась. Появился вымокший под дождем дон Луис, с широкополой шляпой в руке. Теребя поля, он с жалостью смотрел на Веласко.
— Епископы только что отбыли.
— Есть ли хоть слабая надежда на победу? — спросил Веласко усталым хриплым голосом, не отнимая рук от лица.
— Не знаю. Его преосвященство Серон и его сторонники настроены против, а вот Его преосвященство Сальватьерра сказал, что, если даже японские посланники и не являются официальными представителями Японии, они тем не менее достойны быть принятыми со всеми почестями.
— Значит ли это, что он предложил аудиенцию у Его величества?
Луис пожал плечами:
— Во всяком случае, чтобы победить, тебе необходимо предпринять нечто такое, что тронуло бы сердца епископов.
— Если японцы примут крещение, это тронет сердца епископов?
— Не знаю. Нужно попробовать все, что только в наших силах. Мы постараемся помочь тебе.
Глава VII
Позади сидевших в первом ряду, лицом к алтарю, Тародзаэмона Танаки, Самурая и Кюскэ Ниси расположились их слуги, тоже готовые принять крещение вместе со своими хозяевами. Справа и слева от алтаря стояли дядя и двоюродный брат Веласко, которые должны были стать крестными отцами, а рядом с ними выстроились монахи в темно-коричневых рясах, перепоясанных вервием. Поскольку прихожанам разрешили присутствовать при крещении, даже задние скамьи были заполнены, но большая часть находившихся в церкви были либо родственники Веласко, либо приглашенные ими гости.
Танака сидел закрыв глаза. Ниси неотрывно смотрел на трепещущие, как крылышки мотыльков, огоньки свечей на алтарном столе. Сзади было слышно, как Ёдзо и его товарищи время от времени шмыгают носами и покашливают. Интересно, думал Самурай, что испытывает каждый из них.
Самураю казалось, что все происходящее — сон.
…Зима в Ято. Вместе с крестьянами он рубит деревья, снег лепит в лицо… Сидя у очага, он слушает причитания дяди и согласно кивает… Казалось, все это было давным-давно. Ему и в голову не могло прийти, что он окажется в далекой чужой стране и в этой христианской церкви, в окружении южных варваров, будет принимать крещение. Вот были бы потрясены дядя и жена Рику, если бы увидели эту картину, подумал он, но не мог даже вспомнить их лица.
Появились служки в алых одеяниях и белых накидках, со свечами в руках. Епископ с Веласко и вторым священником преклонили колени у алтаря. Японцы по знаку, поданному им крестными отцами, как их учили, тоже встали на колени на выщербленный мраморный пол.
Непонятная молитва на латыни длилась бесконечно. Глядя на огромный заалтарный крест, Самурай стоял лицом к лицу с пригвожденным к нему худым человеком.
«Я… не хочу поклоняться тебе, — виновато шептал Самурай, моргая глазами. — Не понимаю, за что почитают тебя южные варвары. Ты умер, взяв на себя грехи людей, но я не думаю, что от этого жизнь наша стала легче. Я знаю, что в Ято крестьяне всегда жили убого. После твоей смерти ничего не изменилось».
Самурай вспомнил зиму в Ято, когда холодный ветер гуляет в жалких лачугах. Вспоминал рассказы крестьян, которые в голодные годы, подчистую съев все припасы, уходили из деревень в поисках пропитания. Веласко говорил, что этот человек спасет страждущих, но Самурай не понимал, что означает «спасет».
Последние несколько дней Веласко готовил Самурая и остальных японцев к таинству крещения. Он терпеливо рассказывал им о жизни Христа. Его рассказы были непонятны японцам и не рождали в их душах никаких чувств. Они с трудом сдерживали зевоту, а некоторые, опустив голову, дремали. Когда Веласко замечал это, на лице его появлялось раздражение, и, пытаясь сдержаться, он с трудом изображал улыбку.
Жизнь Иисуса, о которой рассказывал Веласко, казалась Самураю странной. Мать, не знавшая мужчины, родила его в хлеву. С самого своего рождения Иисусу было предначертано стать царем, который спасет людей; вняв зову небес, он удалился в пустыню и стал жить там, руководимый отшельником по имени Иоанн. Через некоторое время он вернулся на родину, обрел учеников, несметным толпам людей являл чудеса, учил, как им следует жить. У него появилось множество последователей, и это навлекло на него ненависть первосвящеников, после многих невзгод он был безвинно приговорен к смертной казни. Иисус счел это волею неба и безропотно принял ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39