— Хорошо спали?
— Великолепно. Только теперь я понял, что мне очень не хватало такой ночи.
— Я приготовил кофе, — сказал Влазаки, вставая. — Не по-гречески, а по-итальянски. Думаю, вам понравится.
Он вышел и через несколько секунд вернулся с кофейником и двумя чашками.
— Отсюда открывается чудесный вид, — заметил Рикардо. — Можно подумать, что находишься на краю света.
— А ведь он действительно именно здесь, — с легкой улыбкой подчеркнул Влазаки.
— После Буэнос-Айреса… Глаза художника расширились.
— А? Значит, вы оттуда… Странно. Я вас принял за испанца.
— Я итальянец. Мой дед родом из маленькой деревушки в Абруцци. Но отец и я родились в Аргентине.
— Довольно большая страна, полагаю.
— Настолько большая, что люди там часто теряются. — И, чуть улыбнувшись, прошептал: — Впрочем, один из них перед вами.
Художник, если и уловил признание в тоне Рикардо, сделал вид, что не понял и сменил тему:
— Вы уже обдумали? Я имею в виду поиски вашей подруги. Мы могли бы начать с опроса жителей деревни.
Рикардо помедлил с ответом:
— Когда мы расставались, Стергиу подал одну мысль. Он сказал о вас: «Когда вы с ним увидитесь, попросите отвести вас на юг острова» — и еще упомянул название какой-то деревни, что-то вроде Акрофири, Акромири…
— Акротири… Странно… Вы в этом уверены?
— Абсолютно. Вы сомневаетесь?
— Нисколько. Я удивлен. Я думал, он никогда не назовет этого места. У каждого из нас есть скрытая болячка; Акротири — больное место Мариоса.
— А в чем дело?
— Да так. Чей-то недобрый глаз. Невезение… Не важно. Лет пять назад наш друг решил заняться раскопками в этом районе; точнее, в нескольких километрах от Акротири.
— Насколько я понял, он не пытался влезать в такие авантюры. Мне, во всяком случае, он не сказал ни словечка.
— Не без причины. Как я упомянул, Акротири — его больное место. Случай свел Мариоса с одним человеком, богатым и щедрым, страстным любителем археологии к тому же. Этот господин — не помню его имени — вполне резонно полагал, что пришло время Греции заинтересоваться своими сокровищами. Ему не нравилось, что раскопками занимались в основном иностранцы, вроде Эванса, Шлимана или других. Эпизод с Кноссом вызвал в нем крайнее неудовольствие.
— Эпизод с Кноссом?
— Около тысяча восемьсот семьдесят восьмого года, то есть намного раньше Эванса и Шлимана, один греческий негоциант с многозначительным именем Минос, Минос Калокеринос, расчистил на склоне холма, под которым покоился дворец Кносса, часть стен, судя по всему, очень древней постройки. И несмотря на то что французский археологический центр в Афинах подтвердил важность находки, негоциант за неимением средств на этом и остановился. Продолжение вы, конечно, знаете… Пенки снял Эванс. Никогда еще ни один грек не был так близок к великому открытию.
— Отсюда и недовольство того мецената…
— Этим же можно объяснить и его быстрое согласие, когда Мариос поведал о своем желании провести раскопки здесь, на Тире. Короче, финансирование было обеспечено. Вам, наверное, известно, что три тысячи лет назад на острове произошла страшная катастрофа.
— Извержение вулкана.
— Отлично. Мариос, и не он один, был убежден, что под толстым слоем пепла где-то здесь должен быть, как и Помпея, погребен дорийский город, существовавший до извержения. По его расчетам, он должен находиться недалеко от Акротири. В январе тысяча девятьсот двадцать пятого года Мариос прибыл на остров. Тогда-то я и познакомился с ним. Вместе с несколькими рабочими он с головой окунулся в работу. Несколько месяцев спустя откопали первые строения. Они располагались кварталами, были построены из небольших камней и самана и оснащены каркасными деревянными стенами с каменным заполнением. Неожиданно обнаружилось, что все постройки снабжены деревянными траверсами. Сначала Мариос предположил, что они служили только для придания прочности зданиям. Оказалось, что это так, правда, только частично. В результате долгих исследований он пришел к выводу: траверсы придавали сооружениям гибкость, достаточную, чтобы противостоять землетрясениям. Ну не находчивы ли были люди, жившие здесь больше трех тысяч лет назад!.. Изумительно, не правда ли?
Но Рикардо уже отвлекся. Едва художник приступил к описанию, мысли его улетели к далеким вершинам.
— Месье Вакаресса?
Влазаки с испугом смотрел на него.
— Успокойтесь, я все слышал. — Он глубоко вздохнул и спросил: — А что потом?
— Вначале я упомянул о дурном глазе или невезении. Действительно, что еще можно сказать о завершении той истории? На следующий год пришла весть о кончине мецената. По до сих пор неизвестным причинам он покончил с собой. А ведь у него было все для счастливой жизни. Удача в торговле, жена, трое детей. И к тому же, помогая Мариосу, он осуществлял свою мечту… Есть все-таки в некоторых людях загадочная слабость — тяга к самоубийству, с которой они не могут справиться.
Рикардо почему-то почувствовал в словах Влазаки намек на свою судьбу. А может, разыгралось воображение?
Художник продолжал:
— Со смертью этого человека остановились и работы. Вы, конечно, понимаете, что наследники посчитали смешным тратить огромные деньги на какие-то старые камни. Оставшись без средств, Мариос собрал чемоданы и вернулся в Афины. Больше он к этому не возвращался даже на словах.
— А раскопки? Что с ними стало?
— Ничего. Забросили… Кто знает? Может, однажды другой грек поднимет упавший факел.
Воцарилось тягостное молчание, никто не хотел нарушать его. Неожиданно Рикардо решительным голосом заявил:
— Я пойду в Акротири. Вы можете мне объяснить дорогу?
— Пятнадцать километров пешком? Конечно, в крайнем случае можно попросить кого-нибудь из деревенских отвезти вас на двуколке, но дорога безобразная. Нет. Я сам вас отвезу. У меня есть небольшой кайк с дизельным мотором. Мы сможем добраться туда самое большее через полчаса.
— Вы уверены? Я…
— Собирайтесь. Поехали. Воспользуюсь случаем, чтобы окунуться в воспоминания. Я вам не сказал, что тоже принимал участие в этих раскопках. Именно я вытащил на свет божий первую фреску. Вы увидите ее — она замечательная.
Дизель хрипел и кашлял, как старый астматик, которому еще далеко до агонии. Он кое-как продвигал кайк по неподвижной глади моря. На борту вперемешку валялись трезубец, мешковина, сеть, карбидная лампа.
— Вы рыбачите? — удивился Рикардо.
— Частенько. Здешнее мясо оставляет желать лучшего. Но это так, предлог. Я очень люблю слушать плеск волн под ночными звездами. Ночи здесь необычайно светлые. Как-нибудь я вас возьму с собой, если захотите.
— А зачем вам карбидная лампа?
— Ее свет привлекает рыб.
Они плыли к югу вдоль красноватого берега.
В нескольких метрах от кайка летала кругами белая птица. Летала она низко и временами касалась воды.
Я люблю тебя… — слышалось Рикардо в легком ветерке.
Заря моей жизни… — читал он на разрывах гребней и на гладких спинках голышей.
Страх, ликование, опасение, сомнение — тысяча чувств перемешалась в нем, подобно тем краскам, что сливались у подножий оголенных деревьев и скал.
Они причалили к небольшому пляжу с золотистым песком. Ни шороха, ни звука, кроме хлопанья крыльев морской птицы, которая не упускала их из виду.
Александр показал на дорогу, лентой извивавшуюся перед ними:
— Главная дорога. По ней шли те, кто прибывал сюда морем. Думаю, она ничем не отличалась от той, которая связывала Помпеи с портом Геркуланум.
Километром выше показались первые развалины. Целый квартал домов. Они выглядели так, как обрисовал их художник, только были покрыты тонким слоем белой пыли. Стояли стены — полуразрушенные, кое-где целые — с оконными проемами, в которых виднелись остатки деревянных рам. Иногда встречалась дверь, раскачиваемая теплым ветром. Тут — контуры небольшой площади, там — улочка. Чуть дальше — мельница.
— Видите этот глиняный кувшин? — тихо спросил Влазаки. — Посмотрите внутрь. Там остатки рыбы, хранившейся в рассоле. И в наши дни островитяне так же хранят дары моря.
Он прошел несколько шагов.
— А там… Смотрите в эту дыру… Ткацкий станок. Похоже, такие стояли во всех домах. Нашли мы и что-то вроде безменов. Они служили противовесами на станках. А в этом кувшине — зерна ячменя. Волнующе, не правда ли?
Рикардо хранил молчание.
Бледный, с пересохшими губами, он не мог вымолвить ни слова. С каждым шагом росли уверенность и страх. Уверенность в принадлежности к этому городу, страх — оттого что шел он по следам, оставленным им самим в прошлой жизни.
Александр заметил раковину, лежащую на подоконнике одного окна. Взяв ее, он показал своему спутнику.
— Знаете, что это такое? — И, не дожидаясь ответа, объяснил: — Это окаменевший игольчатый моллюск. Похожий на морскую улитку, которая выделяет пурпур. Местные ремесленники пользовались им при окраске тканей.
Язычки пламени канделябра, трепещущие в полумраке, освещают тунику пурпурного цвета.
Рикардо вынужден был прислониться к стене. Ноги его подгибались.
— А теперь следуйте за мной. Я покажу вам самое красивое, что мы нашли, — сказал Александр.
Он свернул направо и, пройдя несколько метров, вошел в дом.
— Смотрите, — произнес он, указывая пальцем на стену.
На свету выделялась фреска красновато-коричневых тонов с золотистым отливом. На ней два юноши с обнаженными торсами, с перчатками на руках вели кулачный бой.
— Ну и как?
Глаза Рикардо затуманились. Неужели это он сам, еще мальчишка, нарисован на стене? Неужели это его собственное тело, каким оно было когда-то? Сердце сильно забилось. Он уже почти терял сознание.
Влазаки, должно быть, увидел его смятение и с беспокойством справился:
— Вам нехорошо?
— Я узнал это место, — выговорил Рикардо, — я вспомнил эти краски. Я вырос в нескольких шагах от этой фрески. — Губы его задрожали, потом из них вырвалось горестное признание: — Это было три тысячи лет назад…
— Да что вы говорите?!
Ответа не последовало. Влазаки, остолбенев, смотрел на своего спутника. Душераздирающие рыдания сотрясали Вакарессу.
23

Сидя в пыли, прислонившись спиной к обломку стены, Александр слушал исповедь Рикардо. Он не решался шевельнуться, сдерживая дыхание из боязни порвать невидимую нить, связывающую его с рассказчиком. Не снилось ли все это ему? Не было ли небылицей, слуховой галлюцинацией, плодом воображения или потоком бессмысленных слов душевнобольного то, что он слышал? На все эти вопросы его интуиция давала отрицательный ответ. Достаточно было видеть искаженные черты Рикардо, ощущать его не поддающееся описанию волнение, чтобы осознать: тот говорил правду.
Когда аргентинец умолк, наступившая тишина все еще дрожала отголоском его слов.
— Вот, мой друг. Теперь вы знаете все…
Мысль о том, что вся эта история была чистейшим вымыслом, еще раз мелькнула в голове художника. Но всего на несколько секунд.
Он не выдержал:
— Я грек. Как и все греки, с молоком матери впитал страх перед дурным глазом, разные предрассудки. Я верю в гадание на кофейной гуще, в призраков. Уверен, есть люди везучие и невезучие. Я смутно чувствовал, что подобные вещи могли существовать, но и представить себе не мог, что мне удастся дотронуться до них.
— Вы хотя бы верите мне?
— Верю, и безоговорочно. Верю всей душой. — Понизив голос, он добавил на одном дыхании: — Ваше доверие делает мне честь, Рикардо. Оно трогает мое сердце.
Александр невольно назвал Вакарессу по имени, как бы в залог дружбы.
Вакаресса устремил взгляд на эти разрушенные домики с их зияющими окнами, в которые вливалась ночь.
— Уверен, я родом отсюда. Мне даже не надо делать усилий, чтобы убедить себя в этом. Я ходил по этой земле. Здесь я родился, здесь и умер.
— Но прежде чем умереть, вы любили.
— О да! Я любил. До потери сознания, беспредельно, без страха и сомнений. Я любил, несмотря ни на что. Я любил ее. И все еще люблю.
— У вас больше нет выбора. Да и был ли он у вас? Мы должны ее найти.
— Мы?
— Я вам помогу. Вы в этом сомневаетесь? Рикардо ссутулился, признавая свое бессилие.
— Но как? Мне непонятно…
— Зато мне понятно. Кажется, я знаю, где Сарра. Пока вы говорили, в моей голове крутилось одно имя: Эванс. Стергиу, который не питает к археологу нежных чувств, однажды встретил его на Крите. Как и все мы, он слышал о раскопках и возникших проблемах. Ему захотелось самому все понять, и он отправился в Кносс.
— Теперь мне ясно, почему Стергиу так детально описывал ход реставрационных работ. Можно было бы догадаться, что он побывал там.
— Он провел там два дня. По возвращении Стергиу поделился со мной впечатлениями, рассказал то же, что и вам. Больше того, он описал мне людей, работавших с Эвансом…
Рикардо застыл, ожидая продолжения.
— Женщина, — проговорил Влазаки. — На раскопках была одна женщина.
— Вы в этом уверены?
— Это факт. Он даже уточнил, что она прибыла на остров с неким Пенделбери, правой рукой Эванса.
— Правильно, вспоминаю. Стергиу упоминал в нашем разговоре эту фамилию. — Выдержав паузу, он осведомился: — А вам известна национальность этой женщины?
— По словам нашего друга, она смахивает на гречанку.
— Полагаю, он не назвал вам ее имени… Александр покачал головой и заметил:
— Надежда, конечно, призрачная, тем не менее стоит попробовать.
— Вы сказали, что у меня нет выбора… Я отправляюсь на Крит. Туда ходят пароходы?
— В Ираклион? Конечно. Но только из Пирея.
— Значит, я сяду на пароход в Пирее.
— Я поеду с вами, если вы не против. Вы не говорите по-гречески, а я знаю Крит. Островитяне могут быть довольно сдержанны при общении с иностранцами. После турецкой оккупации они не доверяют никому и ничему, даже ветру. Там я смогу вам быть полезным. И потом… — Он помолчал, и закончил фразу: — Мне необходимо двигаться.
Рикардо согласился. Кроме предстоящей поездки, его ничего не интересовало. Все, что помогало выиграть время, было благодатью.
— Когда мы сможем отправляться?
— Связь между Тирой и Пиреем нерегулярна. Сегодня понедельник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28