OCR: Ustas PocketLib
«Дни и ночи»: АСТ; Москва; 2003
ISBN 5-17-019794-2
Аннотация
… Крит минойской культуры. Остров, на котором некогда родилась легенда о Минотавре. Остров, где когда-то любили друг друга и погибли мужчина и женщина.
… Аргентина эпохи танго. Аргентина, в которой молодой интеллектуал снова и снова видит странные сны — сны о Кноссе, лабиринте и ушедшей из жизни тысячи лет назад любимой женщине.
О женщине, которая родилась снова.
Надо лишь ее найти…
Жильбер Синуэ
Дни и ночи
Небо затянулось облаками, теплая капля упала на мои губы, от земли поднимается парной запах. Снизу доносится нежный, чарующий голосок: «Приди… Приди… Приди…»
Никос Казантакис
1

Она лежит там, предлагая себя, изнемогая от страсти. Ее руки раскинуты.
Ноги ее расходятся, подобно волнам перед носом корабля.
Живот ее, однако, несовершенен: над лобком выделяется горизонтальный шрам.
Но именно этот неожиданный недостаток делает ее тело волнующим.
Голос ее приглушен:
— Заря моей жизни, взгляни на меня…
— Я рядом с тобой.
— Почему ты так нерешителен?
— Я боюсь.
— Боишься? Кого?
— Ты хорошо знаешь. Они подстерегают нас и не упустят добычу.
— Отбрось свои страхи! Что естественно, то не стыдно.
— Они ревнивы, ненасытны…
— Заря моей жизни, повторяю, не надо стыдиться того, что дозволено. Подойди же. Ближе. Пламя трепещет. Смотри, я открыта, туника моя выше груди. Любуйся своим сокровищем.
— Потерпи.
— Зачем? Я слышу тебя, а моя страсть и желание — глухи. Иди же. Войди в орошенный сад. Пожалей его!
— Любовь…
— Пожалей, не дай упасть в обморок! Ты — хозяин его. Ты — мой господин.
Поднимается ветер. Его порывы все сильнее. Видно, как он сбивает верхушки волн. Колышущиеся в сумерках фитильки канделябра освещают пурпурную тунику.
Вход в ее тело узок и тесен. Странно. Даже силой мне удается войти в него лишь наполовину.
— Почему вздыхаешь ты, возлюбленный? — Она моргает. Губы раздвигаются в невыразимой улыбке. Она стонет. — Почему? Войди глубже, о свет моих глаз! Войди же!
Мольба идет из глубин ее тела.
Я вскрикиваю. Тело мое приподнимается в неистовстве.
Наконец-то! Плотина прорвана. Ничто больше не сможет нас остановить.
Я вошел в нее.
Горячая бездна обволакивает, всасывает меня.
Бурный поток, безмерность, вспышки звезд.
Молчаливое желание сменяется необузданностью. Погрузившись в нее, я приподнимаю ее бедра, чтобы полностью раствориться в ней.
— Ты права, любовь моя. Боги нам не помеха!
— Да, поступай как знаешь. Еще! Глубже! Сильнее! Не останавливайся. Войди целиком, смени положение. Моя жизнь — в тебе.
У подножия неподвижной скалы с грохотом разбивается волна. Но волна ли это?
— Ну же, еще, иначе я своей рукой усмирю жжение! Наслаждение на грани безумия, обжигающие объятия.
А может быть, это и есть адский огонь? Я уже не слышу ее. Неподвижность. — Что такое?
— Слушай…
Глухой рокот поднимается откуда-то и топит наши слова в неистовом грохоте.
Комната равномерно раскачивается.
Статуэтка дрожит на столе. Вместо лица — правильный овал без глаз и рта. Только нос выделяется в центре лика.
От усилившейся вибрации качаются столы. Колебания сопровождаются шумом. Статуэтка падает, и одновременно обрушивается ночь, вдребезги разбивается фигурка на мраморном с прожилками полу.
— Боги…
— Молчи! Это неправда! Только не шевелись. Не выходи из…
Потолок над нами покрывается трещинами. Он вот-вот обрушится, погребая нас под собой. Я знаю, он станет нашей надгробной плитой.
Мы умрем. Мы будем замурованы заживо.
— НЕТ!
— Рикардо! Проснись! Умоляю тебя, проснись! Он очнулся, ужас еще сидел в нем. Пот заливал лицо, руки дрожали. Неуверенным движением он на ощупь нашел выключатель. Дрожащая рука опрокинула лампу, которая упала с глухим стуком. Он вздрогнул, словно загнанное животное.
— Успокойся, любимый, успокойся. Это всего-навсего кошмар. Он уже позади.
Женщина встала с кровати. В комнату проник свет. Стоя у двери, она смотрела на возлюбленного, будто видела его впервые. Бледная и полуодетая, она тоже задрожала. Он попытался справиться с прерывистым дыханием и с трудом выговорил:
— Чертовщина какая-то. Никогда у меня не было таких снов…
Мужчина замялся, подыскивая подходящее слово. Женщина подсказала:
— Таких правдоподобных?
— Да. Я там был. Я действительно там был.
— Где, скажи на милость? Что за сон ты видел? У тебя был ужасный вид.
Он не ответил и, пошатываясь, направился к двери.
Обычно у Рикардо Вакарессы была горделивая походка, отличная выправка. Он казался самоуверенным и даже наглым. Недаром близкие друзья из тех хвастунов и фанфаронов, что ошиваются в бедняцких кварталах города, прозвали его Красавчиком. Но в эти минуты, несмотря на свои сорок лет, Красавчик больше походил на растерявшегося мальчишку. Подойдя к молодой женщине, Рикардо рассеянно провел ладонью по ее щеке.
— Мне очень жаль, что я тебя разбудил.
— Куда ты идешь?
— Мне позарез нужно пропустить стаканчик.
В салоне она молча смотрела, как Вакаресса заказывал вино. Его делали из мясистого винограда, который сморщило солнце на винограднике в Сан-Хуане, в долине Ла-Риоха. Усевшись в кресло в стиле Людовика XIV, соответствующее всей стильной мебели заведения, он поднес стакан к губам.
— Расскажи мне свой сон, Рикардо.
— Абсурд, да и только. Кажется, я собирался с кем-то заниматься любовью.
— Со мной…
— С другой женщиной…
— Уже? А ведь мы только что помолвлены! Ну и начало. Все-таки расскажи.
— Все как-то смутно. Какая-то голая женщина. Всевозрастающее напряжение. Чувство тоски. Непонятные фразы о страхе, о богах…
— О Боге?
— О богах.
— Мой жених чуть было не стал язычником? Он усмехнулся:
— А разве я не язычник?
— И это все?
— Был еще ужасный шум, такой же оглушающий, как на водопаде Игуасу, — казалось, мир рушился. Потом все завертелось. Я был уверен, что сейчас умру, что меня сотрут в порошок.
Далекие голоса поднимались от Рио-де-ла-Плата. Ни малейшего ветерка не проникало через широко открытую застекленную дверь, выходившую в сад поместья. Никогда еще в Буэнос-Айресе не было так душно и влажно. Такая тяжелая и давящая влажность может убить, если не поостеречься.
Женщина нервно потянулась за пачкой сигарет, лежавшей на низеньком столике. Закурив, она выпустила дымок и долго наблюдала за голубоватыми завитками, а потом тихо сказала:
— Как бы то ни было, но ты меня ужасно напугал.
— Я сожалею. Ведь ты знаешь, что такое кошмар… тут просто не владеешь собой…
— Дело не в кошмаре, Рикардо, а в твоем голосе.
— Мой голос?
— Ты кричал, но крик был не твой.
— А чей же?
— Кричал-то ты, но чужим голосом.
— Забавно.
— Забавно? Я до смерти перепугалась!
— Может, во мне пробудился чревовещатель?
— Рикардо! Перестань! Я не шучу. Серьезность тона озадачила его.
— Да успокойся ты. А что я говорил?
— Трудно повторить… Какие-то бессвязные слова… Непонятные… Уверена в одном: говорил ты не на испанском. Это было скорее что-то похожее на диалект. Ничего вразумительного во всяком случае.
Рикардо Вакаресса встал с кресла и подошел к распахнутой двери. Он был мокрый от пота. Духота неимоверная. Казалось, задыхаются даже гибискусы и глицинии. Он взглянул на свое любимое дерево-талисман — восхитительную араукарию. Все считали, что он сошел с ума, когда за большие деньги — несколько тысяч песо — велел выкопать ее из земли Патагонии и пересадить сюда. Все как один утверждали, что несчастное хвойное дерево не приживется на новом месте. Сегодня же араукария и не думала погибать, за три года она вымахала до пятнадцати метров. Вероятно, это окончательно убедило Рикардо в том, что деньги, оставленные ему отцом в наследство, дают удивительную власть.
Он машинально провел ладонью по лбу, размышляя, есть ли еще силы у заполоненной реки течь там, в лимане.
Вообще-то лучше бы уехать на несколько дней в свой дом на берегу океана, в Мар-дель-Плата, подальше от угнетающей влажной духоты и скуки. Увы, невозможно. Предстоят деловые встречи. В перспективе — подписание выгодной сделки. Пятьсот тысяч долларов обломится ему, если все пройдет как задумано. А все так и должно пройти. В конце концов, когда, в какой момент жизни удача изменила ему? Он всегда был везунчиком. Интересно, почему древние представляли фортуну в виде женщины с повязкой на глазах и с рогом изобилия в руке? Удача не должна быть слепой, раз уж она пристрастна и отдается добровольно. Почти безотчетно он прошептал:
Vinieron de Italia, tenian veinte anos
Con un bagayito por toda fortuna…
В продолжении говорилось о кучке эмигрантов, уехавших из Италии в Аргентину в двадцатилетнем возрасте. Они не уставали повторять: «Hacerse America» . Разве не обещали им, что на этом континенте полно золота? Не поэтому ли они окрестили одну из своих рек Рио-де-ла-Плата — река Богатства? Вместо денег большинство из этих пионеров нашли нищету и одиночество. День за днем их надежды увязали в голой земле, без деревца, без камушка, в пампасах. Эту страну действительно ожидало прекрасное будущее, недра ее оказались чрезвычайно богатыми, но все это будет позже. Пионерам не повезло только потому, что они оказались первыми. Но в любом случае эта песня была не о Рикардо, и если уж ему случалось напевать ее, то больше для того, чтобы отвести рок.
— Ты поешь?
— Извини, я задумался.
Женщина нервным жестом раздавила сигарету в первой попавшейся пепельнице.
— По всей видимости, тебя, кажется, не очень-то тронуло то, что я только что сказала.
Сразу он не ответил. Ему вспомнилось, что этот самый кошмар его преследовал уже несколько ночей. Поневоле вообразишь себе бог знает какую болезнь!
Рикардо небрежно махнул рукой:
— Послушай, Флора, не будем говорить об этом. Я уже все забыл.
— Ты считаешь, что говорить на незнакомом языке голосом неизвестного человека вполне нормально? — Она в раздражении возвела глаза к небу. — Какое-то безумство!
— Согласен. Может, я и бормотал что-то такое. Но многие люди ворчат во сне, невнятно говорят, несут околесицу…
— Не своим голосом? Голосом… — Флора помешкала, прежде чем продолжить: — Замогильным, загробным!
— Замогильным!.. Миленькая, тебе не кажется, что ты немножко преувеличиваешь?
Вакаресса потянул ее за рукав в спальню:
— Пошли. Еще нет и пяти. А мне надо бы немного поспать перед дорогой.
— Ты уезжаешь?
— У меня важная встреча. Намечается неплохое дельце.
— Когда вернешься?
— Дней через четыре-пять.
— Но мы приглашены на ужин к Женаро на завтра.
— Очень жаль. Придется пойти без меня.
— Рикардо, любимый, нехорошо так поступать. Ведь это уже не первый раз…
Приблизившись, он нежно обнял ее:
— Не сердись. Дело-то важное. И скрылся в спальне.
Оставшись одна, Флора прилегла на канапе с узорчатыми подушками.
Какого черта продолжала она ходить к этому мужчине? Она, Мендоса! Подумать только, она отдала ему девственность и согласилась выйти замуж! Она была молода — всего-то двадцать семь — и красива. Стоило посмотреть, как мужчины глазели, когда она проходила мимо. Да и богата она была, не беднее Рикардо. Кроме того, никто больше не мог похвастаться таким происхождением: среди ее предков был известный Педро Мендоса, основатель Сент-Мари-дю-Бон-Эр, Буэнос-Айреса. Произошло это, правда, в XVI веке, а сейчас шел 1930 год. Но какое это имеет значение! В Аргентине не было человека, который не слышал бы, кто такой Педро Мендоса.
Откуда же такая страсть? С его стороны были только мимолетные знаки внимания. Хуже того, он ни разу не сказал ей: «Я тебя люблю», даже в разгар любовных игр. Она знала его почти год, но никак не могла определить: то ли у Рикардо Вакарессы совсем отсутствовали эмоции, то ли какой-то страх начисто парализовал его чувства. Единственное, что его интересовало, — это пастбища, размеров которых он и сам не представлял. Кроме лошадей, его увлекал разве что конный баскетбол — глупая забава, которую Флора ненавидела. Как можно восхищаться всадниками, до кровавого пота старающимися загнать кожаный мяч в железное кольцо, укрепленное на столбе? Подумать только, первоначально мячом служила несчастная утка! Вот глупость!
Флора коснулась пальцем щеки. Углубившись в свои мысли, она и не заметила выплывавшие из глаз слезинки.
2

Буэнос-Айрес — не город, Аргентина — не страна. Это два корабля, посаженные на мель. На их палубах процветает, рождается, живет, поет и умирает половина планеты.
Такие мысли приходили к Рикардо всегда, когда он ехал по дороге, пересекавшей столицу и уводившей в пампу, к югу от Санта-Розы.
По примеру его деда, Эмилио Вакарессы, прибывшего в эти края восемьдесят лет назад, сотни тысяч эмигрантов решили ловить удачу здесь, между сьеррой и лиманом.
Разбушевавшаяся волна, отделившаяся галактика, разбитая мозаика… не подобрать слов для определения неистового нрава этих людей, вознамерившихся создать новый мир. Итальянцы, конечно, ну и испанцы, французы, поляки, англичане, ливанцы, немцы, сирийцы привезли в повозках свой говор, смешение акцентов, где звучало греческое «о», славянское «из», восточное «кха». В их повозках звучали национальные мелодии и песни: негритянские ритмы, венские вальсы и польки. Какими шумными были разгульные ночи в борделях, на непросыхающих ложах нищих кварталов и в трущобах Ла-Бока! Дикие смешанные свадьбы породили чудесных крепышей-бастардов. Во всеобщем веселье их окрестили африканским именем «тамбо». Позднее, когда они облагородились и узаконились, перед ними стали заискивать и из лести называть их «танго».
Еще и сегодня, в начале сентября 1930 года, трое жителей из четырех имели европейские корни. «В конечном счете, — как любил повторять покойный отец Рикардо, — кто мы, как не итальянцы, живущие во французском доме и называющие себя англичанами?» Но время терпеливо уравнивало всех, и эта шутка перестала быть актуальной. «Портено», как называли здесь жителя побережья, все реже и реже вглядывался в океан, меланхолия и ностальгия испарялись: он твердо знал, что это его родная страна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28