Небольшая эскадра Панфилова около часу красовалась перед глазами Нахимова, потом, уходя вперед, скрыла свои мачты за горизонтом. А в обед, когда стих ветер, показался пароход «Одесса», высланный на помощь эскадре. Наконец, можно уже стало различить хорошо знакомые всем очертания берегов Крыма и белеющие в голубом мареве точки Севастополя, куда раньше своих боевых товарищей пришла гораздо опаснее их израненная «Мария».

ГЛАВА ШЕСТАЯ
I
Севастополь того времени был город, тесно сплетенный с флотом. Огромные здания береговых фортов, правда, были тогда уже возведены и поражали своими исполинскими размерами, но вооружение их не было еще закончено.
В Петербурге, в военном министерстве, заседал «ученый артиллерийский комитет», составивший новую программу вооружения крепостей, и летом для проведения этой программы приезжал генерал Безак.
Политическое положение после разрыва с Турцией было тогда уже очень тяжелым: эскадры держав-покровительниц Турции стояли вблизи Дарданелл, а «ученый комитет» старался действовать методически, систематически, стратегически — всесторонне обдуманно.
Даже Меншиков, тоже не проявлявший никаких признаков торопливости, и тот возмутился действиями Безака, который, выполняя программу комитета, прежде чем вооружать форты по-новому, приказал совершенно разоружить их.
«Севастополь лишается всех средств защиты в продолжение по крайней мере двух месяцев. Неужели к этому и стремилась новая программа? — писал Меншиков военному министру, князю Долгорукову. — Этого нельзя считать благоразумным в эпоху, когда эскадры двух морских держав находятся в таком положении, что через пять или шесть дней могут явиться перед Севастополем. Я не говорю, чтобы это было вероятно, но в случае войны считаю это дело возможным».
Однако именно то, что считал возможным Меншиков, представлялось совершенно беспочвенным в военном министерстве, и тот же генерал Безак, вновь командированный в Крым, в октябре писал в докладной записке военному министру, что для охраны Евпатории вполне достаточно одной сотни казаков, что же касается Севастополя, то, «быть может, неприятель будет стараться высадить десант, дабы действовать с сухого пути; в таком случае резервная бригада в самом Севастополе, а на Северной стороне один полк пехоты с полевой батареей, при содействии морского ведомства, кажется, достаточно охранили бы Севастополь».
Таким образом, устами своего представителя военное министерство считало, что три полка пехоты вполне способны защитить Севастополь от натиска трех европейских держав, если соблюдено будет только одно условие: «поддержка морского ведомства».
Поэтому-то гарнизонной артиллерии было всего-навсего четыре с половиной роты, а между тем, чтобы обслуживать все крепостные орудия, нужно было вчетверо более артиллерийской прислуги. Это заставило Меншикова завербовать из всякой нестроевщины сухопутного и морского ведомства в артиллеристы людей, не имевших никакого понятия об орудиях и снарядах, и приказать заняться обучением их в самом спешном порядке.
Обучали, не прибегая ни к каким сложным командам, чтобы зря не затуманивать мозги: «Подай, братец!..», «Вложи, братец!..», «Пали, братец!..», «Ядро, братец, — все равно что крутой хлеб, а бомба — пирог с начинкой…»
Подавали снаряды, вкладывали в орудия, палили, учились отличать ядро от бомбы, — поджидали нашествия Европы, надеясь на «поддержку морского ведомства». А морское ведомство действительно было и многолюдно и благоустроенно.
Морское ведомство первым приняло вызов противника; морское ведомство снарядило суда в экспедицию против турецкой эскадры; морское же ведомство — семьи матросов с Корабельной слободки и офицеров из города — высыпало в этот день возвращения русских судов в родной порт на берег и покрыло шлюпками и яликами рейд и Южную бухту.
Привезенная Корниловым весть о победе разнеслась по городу с сорокатысячным населением не больше как в течение часа, и с раннего утра двадцать второго числа на пристань и на берег к маяку спешили толпы народа.
С маяка далеко было видно море, на маяк были обращены нетерпеливые взгляды всех ожидающих победоносных кораблей. И вот перед полднем с маяка раздалось желанное:
— Есть! Видно!.. Идет наша эскадра!
Это шла «Мария» на буксире парохода «Крым», а по обеим сторонам ее — фрегаты «Кулевчи» и «Кагул».
Для встречи эскадры празднично расцвечены были флагами все суда, стоявшие на рейде: линейные корабли, фрегаты, корветы, бриги, тендеры, бомбарды, яхты, транспорты… По реям судов расставлены были матросы в парадной форме, как знак высшего почета виновникам блестящей победы. Там и здесь, на берегу и в шлюпках, ярко пестрели букеты цветов — георгин, хризантем — в руках детей и женщин. Встреча победителей всею многотысячной морской семьей Севастополя готовилась исключительно торжественная. Но… все ограничилось в тот день только тем, что кричали «ура» и приветственно махали букетами, платками, фуражками…
Достаточно оказалось только одного человека, который оледенил вдруг весь этот горячий восторг; таким человеком был светлейший князь.
Его катер появился на рейде тогда, когда приблизительно полчаса спустя после прихода «Марии» торжественно вошла с моря на рейд вся остальная нахимовская эскадра.
Да, была совершенно исключительная торжественность в этих пробитых во многих местах боевых кораблях с их парусами, изорванными книппелями и ядрами, со свежими заплатами на изувеченных мачтах! Одержав одну победу в Синопской бухте над турецкой эскадрой и батареями, они одержали и другую — над бурным морем. Вид этих кораблей, один за другим вслед за флагманским «Константином» входивших на рейд, вызывал взрывы ликования с бесчисленных шлюпок и с берега. Даже то, что первые три из них, «Константин», «Три святителя» и «Ростислав», шли на буксире пароходов, совсем не умаляло, а как будто увеличивало любовь к ним, как к живым существам: подвиг их был труден, но тем не менее он совершен.
И когда отвалил от Графской пристани и пошел на всех веслах навстречу эскадре вместительный катер князя, все приготовились к началу большого праздника, все соответственно настроились, все впились глазами в этот катер, буквально летевший вперед: гребцы-матросы старались не потому только, что везут князя, свое высшее начальство, но главным образом потому, что везут его славным бойцам навстречу…
И доставили, подошли к «Константину»; увидели, стоит на палубе «отец», Павел Степанович, около него офицеры, а за ними — длинные ряды матросов. И как ревностно исполнили они, гребцы, команду князя — подняли весла, салютуя Нахимову!..
Этим жестом Меншиков как бы действительно хотел выразить свою признательность победителю при Синопе, неутомимым выслеживанием противника в течение нескольких недель, в исключительно трудных условиях крейсерства, подготовившему блистательный успех.
Но вот он, высокий и узкий старик, с холодным взглядом сановника, взошел по трапу на палубу и… прежде чем подойти к Нахимову, гнусавым, брезгливым голосом приказал поднять карантинный флаг, так как на «Константине» были пленные турки, а именно: раненый Осман-паша и два командира сожженных фрегатов.
И только отдав этот приказ, он соблаговолил выслушать рапорт Нахимова, принять от него донесение о подробностях боя и, наконец, поздравить его с победой.
Потом, как бы вспомнив, что надо бы сделать еще и это, он поздравил офицеров и матросов, а после их обычного в подобных случаях ответа подал руку Нахимову, прощаясь, и повернулся уходить.
— Ваша светлость! — в полном недоумении обратился к нему Нахимов. — Этот флаг карантинный означает, разумеется, что никто из экипажа корабля не может сойти на берег?
— Разумеется! А что же еще он может означать! — сухо ответил ему князь.
— Значит, и на меня тоже распространяется это?
Меншиков сказал еще суше, чем раньше:
— Поскольку и вы, Павел Степанович, вернулись из Турции, неблагополучной по холере, и привезли пленных турок, то, конечно, нельзя будет исключения сделать даже и для вас.
— И что же, как долго будет поднят у нас этот флаг? — спросил Нахимов.
— А это уж я тогда дам вам знать, — ответил Меншиков, подходя к трапу.
Другие корабли он не посетил, но на всех заплескались карантинные черные флаги.
День, как по заказу для всенародного торжества, выдался теплый, тихий и яркий; тысячи людей приготовились к этому торжеству. И вот — никакого торжества не вышло.
Катер светлейшего полетел к Графской пристани, и от кораблей-победителей, как от зачумленных, мало-помалу отхлынули все шлюпки, вышедшие им навстречу так радостно.
II
Бывает такая высокая степень упоенности своей властью, что даже море приказывают бичевать цепями за то, что разметало и потопило оно корабли; так, если верить древнему историку, поступил царь Ксеркс.
В Севастополе, весьма удаленном от Петербурга, вся власть была в руках Меншикова, и в глазах его море-то вело себя довольно сносно, несносен был только Нахимов, который не подождал Корнилова, чтобы передать ему и командование над отрядом и лавры победы.
Корнилов на «Одессе» пришел в Севастополь почти на сутки раньше всей эскадры, и у Меншикова было достаточно времени, чтобы узнать все подробности боя и принять то решение, какое он принял.
Корнилов был очень возбужден, когда рассказывал ему о разгроме турецкой эскадры; он переживал виденное и старался как можно ярче передать то, чего не видел сам, но что неотступно рисовалось перед ним по результатам боя. Глаза его горели, руки зябли, так что он часто потирал их одна о другую, чтобы согреть.
Закончил он теми же самыми словами, какие навернулись ему на язык при свидании с Нахимовым:
— Победа знатная! Выше Чесмы и выше Наварина!
— Но ведь Синоп, вы говорите, сожжен! — недоуменно отозвался на весь его доклад Меншиков.
— Да, половина Синопа — турецкая — сожжена.
— Это все равно, половина или больше! Важно то, что поступлено вопреки воле его величества, — это раз, и вызовет неизбежно политические осложнения — это два!
Корнилов услышал от светлейшего то самое, что говорил Нахимов, но говорить это там, в виду горевшего Синопа, было одно, слышать же здесь, в Севастополе, притом из уст Меншикова, показалось ему совсем другим — как бы незаслуженным упреком. Подумалось иронически крыловское: «Чему обрадовался сдуру? Знай колет, — всю испортил шкуру!..» И он возразил горячо:
— Павел Степанович, ваша светлость, разумеется, принял все меры, чтобы не было в Синопе пожаров от наших снарядов, но ведь в пороховом дыму невозможно точно управлять огнем, так что, конечно, несколько бомб могли произвести пожары… А главное, ветер был с моря на город и нес туда всякие пылавшие обломки с турецких судов… Так что сами же турки виноваты в пожаре Синопа: слишком уж тесно прислонились к нему спинами — вот и последствия!
— Союзники турок этого разбирать не будут, чтобы объявить нам войну, — жестко сказал Меншиков. — В сущности это даже и не победа наша над турками, а последняя грань обострения наших отношений с англичанами и Наполеоном!
— То же самое и я говорил Нахимову, — согласился с князем Корнилов.
— Ну, вот видите!
— Ту же мысль развивал мне и он: по мнению Павла Степановича, война с Европой теперь неизбежна.
— Так что, значит, и он, этот тупой человек, понял, что он такое сделал? — как бы удивился даже Меншиков. — Поздно понял!
— Может быть, ваша светлость, он понимал это и раньше, до боя, но не нашел способов поступить иначе, — осторожно вставил Корнилов.
— А раз не нашел способов, то должен был подождать вас!
— Но ведь он не был извещен и даже не мог быть извещен заранее, что я назначаюсь вами командовать его отрядом…
— Э-э, об этом умные люди догадываются сами, — презрительно ответил светлейший и поморщился, но большим усилием воли предотвратил гримасу. — А то что же он сделал? И суда ему все изрешетили турки — страшно смотреть; и потери немалые — триста человек; и, в довершение всего, мы через неделю-другую увидим с вами англо-французский флот перед Севастополем. Что же он думает, что ему полного адмирала даст государь и он таким образом станет вам начальником? Нет, не получит он адмирала!.. Георгия — да, но не повышение в чине — об этом будет сделано мною особое представление, так что вы, Владимир Алексеич, можете быть на этот счет спокойны.
Корнилов сидел тогда у светлейшего как на иголках. Он достаточно уже знал своего непосредственного начальника, чтобы не видеть истинной причины его недовольства. Он понимал, конечно, что, сгори хоть весь Синоп, лишь бы не Нахимов, а он, Корнилов, вел бой с турецкой эскадрой, Меншиков не поставил бы этого ему в большую вину. Дело было только в том, что ему, князю, приходится представлять к высокой награде вице-адмирала, который был ему крайне противен.
Между тем бой прошел бы именно так, как он был подготовлен Нахимовым, если бы этот последний подождал всего какой-нибудь час, когда пароход «Одесса» открыл бы, где именно стоит русская эскадра, и бумажка о передаче командования была бы вручена по назначению.
Бой прошел бы так же точно или приблизительно так же, как он и прошел, победа русских судов осталась бы тою же блестящей победой, но о нем, о Корнилове, пошла бы в Петербург такая бумага князя, в результате которой он получил бы, наверное, не только Георгия, но еще и чин адмирала.
Несколько ничтожных как будто причин: не совсем точно взятый курс пароходов и в то же время значительная передвижка эскадры Нахимова к востоку, в сторону Синопа, сквернейшая погода утром в день боя и потому из рук вон плохая видимость, а главное, незнание того, что предрешен уже момент начала сражения, — вот в результате всего этого потерян исключительный случай вознести свое имя на большую высоту, поставить его в ряд исторических имен России.
— Да, признаться, поторопился Нахимов, очень поторопился!.. Весьма поспешил начать бой в самых невыгодных для нас условиях!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19