Гаваллан протянул руку и включил многодиапазонное радио, стоявшее на шкафу для папок с документами позади него. Раздался звон Биг-Бена, отмерявшего полный час…
Тегеран. Квартира Мак-Айвера. Звон последнего удара замер, сигнал был очень слабым, едва пробивался сквозь треск радиопомех. «В эфире международная служба Би-би-си, Гринвичское среднее время семнадцать часов…» Пять часов вечера в Лондоне означали половину девятого по местному иранскому времени.
Оба находившихся в комнате мужчины автоматически взглянули на свои часы. Женщина просто пригубила свою водку с мартини. Все трое сгрудились вокруг большого коротковолнового переносного радиоприемника, сигнал которого был слабым и сопровождался громким треском. За стенами квартиры была темная ночь. Издалека донеслась автоматная очередь. Никто не обратил на нее внимания. Женщина в ожидании сделала еще глоток. В квартире было холодно, центральное отопление отключили еще несколько недель назад. Единственным источником тепла теперь служил маленький электрический камин, который, как и потускневшие электрические лампочки, работал вполсилы.
«…девятнадцать тридцать по Гринвичу мы транслируем специальное сообщение о ситуации в Иране от нашего собственного корреспондента…»
– Хорошо, – пробормотала она, и все кивнули. В свои пятьдесят один она выглядела моложе своего возраста: привлекательное лицо с голубыми глазами в обрамлении светлых волос, подтянутая фигура, очки в темной оправе. Гиневра Мак-Айвер, для близких – просто Дженни.
«…но сначала краткий обзор мировых новостей: в Британии девятнадцать тысяч рабочих бирмингемского завода „Бритиш Лейленд“, крупнейшей автомобильной компании страны, вновь объявили забастовку, требуя повышения зарплаты: профсоюзные переговорщики, представляющие работников госсектора, достигли соглашения о повышении зарплаты на шестнадцать процентов, хотя лейбористское правительство премьер-министра Каллагана хочет сохранить эту цифру на уровне восьми и восьми десятых процента; королева Елизавета вылетает в понедельник в Кувейт, чтобы начать свой трехнедельный визит в страны Персидского залива; в Вашингтоне прези…»
Сигнал пропал совершенно. Тот из двух мужчин, что был повыше ростом, чертыхнулся.
– Терпение, Чарли, – мягко сказала она. – Сигнал вернется.
– Да, Дженни, ты права, – ответил Чарльз Петтикин.
Вдалеке протрещала еще одна автоматная очередь.
– Немного рискованно посылать королеву в Кувейт сейчас, разве нет? – заметила Дженни. Кувейт был невероятно богатым эмиратом по ту сторону Персидского залива, соседствующим с Саудовской Аравией и Ираком. – Довольно глупая затея в такое время, а?
– Чертовски глупая. Наше дурацкое правительство засунуло голову себе в задницу по самые плечи, – проворчал Дункан Мак-Айвер, ее муж. – До самого, черт их возьми, Абердина.
Она рассмеялась:
– Это получится довольно глубоко, Дункан.
– По мне, так можно было бы и поглубже, Джен! – Мак-Айвер был плотным мужчиной пятидесяти восьми лет с лохматыми седыми волосами и телосложением боксера. – Каллаган – полный тупица, а уж… – Он замолчал, заслышав глухой металлический лязг тяжелой военной техники, проходившей по улице. Квартира находилась на верхнем, пятом, этаже нового жилого дома в северном пригороде Тегерана. Мимо прогрохотала еще одна машина.
– По звуку, похоже, еще танки, – заметила она.
– Танки и есть, Дженни, – кивнул Петтикин. Ему было пятьдесят шесть, бывший пилот Королевских ВВС, родом из Южной Африки, темные волосы серебрились сединой, старший пилот в Иране и начальник программы S-G по подготовке вертолетчиков для иранской армии и ВВС.
– Похоже, впереди у нас еще один трудный день, – сказала она.
Последние несколько недель каждый день оказывался трудным.
Сначала в сентябре было объявлено военное положение, все публичные собрания были запрещены, а введенный шахом комендантский час с девяти вечера до пяти утра лишь вызвал у людей еще более сильное возмущение. Особенно в Тегеране, в нефтяном порте Абадане и религиозных центрах Куме и Мешхеде. Многих убили. Последовала эскалация насилия, шах колебался, потом в самом конце декабря неожиданно отменил военное положение и назначил премьер-министром Бахтияра, политика умеренных взглядов, пошел на уступки, а затем произошло нечто совсем уже невероятное: 16 января он покинул Иран, отправившись «в отпуск». Бахтияр после этого сформировал свое правительство, но Хомейни, все еще находившийся в ссылке во Франции, осудил это правительство и всех, кто его поддерживал. Уличные беспорядки набирали силу, число жертв увеличивалось. Бахтияр попытался вести переговоры с Хомейни, но тот отказался встречаться или говорить с ним. В народе и в армии росло беспокойство, потом все аэропорты закрыли, чтобы не допустить возвращения Хомейни, а через некоторое время открыли их для него. Затем, и в это было столь же трудно поверить, восемь дней назад, 1 февраля, Хомейни вернулся в страну.
С тех пор все дни были очень трудными, подумала она.
В то утро она, ее муж и Петтикин находились в международном аэропорту Тегерана. Это был четверг, день выдался очень холодный, но ясный, с разбросанными тут и там островками снега, легким ветром. На севере возвышались горы Эльбурс; восходящее солнце окрашивало их снеговые шапки в цвет крови. Они стояли втроем возле 212-го на открытой бетонированной площадке на значительном расстоянии от взлетно-посадочной полосы перед зданием аэропорта. Еще один 212-й расположился на другом конце летного поля, тоже готовый к немедленному взлету – оба вертолета были заказаны сторонниками Хомейни.
По эту сторону терминала людей не было, за исключением примерно двух десятков нервничающих работников аэропорта, большинство из них с автоматами; они в ожидании стояли рядом с большим черным «мерседесом» и машиной радиосвязи, настроенной на волну диспетчерской башни. Здесь было тихо, эта тишина отчаянно контрастировала с тем, что происходило внутри терминала и по ту сторону ограды аэропорта. Внутри терминала собрался приветственный комитет из примерно тысячи человек, в состав которого входили специально приглашенные политики, аятоллы, муллы, корреспонденты, а также сотни полицейских в форме и особых исламских стражей, носивших зеленые повязки, – их так и называли «зелеными повязками», – которые образовывали незаконную личную революционную армию мулл. Всех остальных с территории аэропорта удалили, все подъездные пути были перекрыты, на них возвели баррикады и разместили вооруженную охрану. Но сразу же за этими баррикадами собрались десятки тысяч сгорающих от нетерпения людей всех возрастов.
Большинство женщин пришли в чадрах, длинных, похожих на саван халатах, закрывавших их с головы до пят. Позади этих людей, вдоль всего десятимильного маршрута от аэропорта до кладбища Бехеште-Захра, где аятолла должен был произнести свою первую речь, были расставлены пять тысяч вооруженных полицейских, а вокруг них, скучившись на балконах, в окнах, вскарабкавшись на стены, теснясь на улицах, бурлило живое море, самое большое собрание людей, которое когда-либо видел Иран – почти все население Тегерана. В столице и ее окрестностях проживало около пяти миллионов человек. Все были взволнованы, все нервничали, все боялись, что в последний момент произойдет какая-нибудь задержка или что аэропорт могу снова закрыть, чтобы не пустить его в страну, или что ВВС вдруг собьют его самолет – по приказу или без приказа.
Премьер-министра Шахпура Бахтияра, членов его кабинета и генералов, командовавших всеми видами вооруженных сил в аэропорту не было. По их собственному выбору. Не было там и их офицеров или солдат. Эти люди ждали в своих казармах, на военных аэродромах или на кораблях – все они пребывали в том же волнении и с тем же нетерпением ожидали команды действовать.
– Лучше бы тебе было остаться дома, Джен, – встревоженно сказал Мак-Айвер.
– Лучше бы нам всем было остаться дома, – заметил Петтикин, тоже чувствуя себя неуютно.
За неделю до этого с Мак-Айвером связался один из сторонников Хомейни и потребовал выделить вертолет для доставки Хомейни из аэропорта в Бехешт-Захру.
– Извините, это невозможно. У меня нет полномочий, чтобы сделать это, – ответил он в ужасе.
Через час иранец вернулся в сопровождении «зеленых повязок», которые заполнили кабинет Мак-Айвера и все остальные помещения офиса – молодые, суровые люди с обозленными лицами, двое с советскими АК-47 на плече, один с американской автоматической винтовкой М16.
– Вы выделите вертолет, как я сказал, – высокомерно потребовал иранец. – На случай, если с толпой станет слишком трудно справляться. Разумеется, весь Тегеран выйдет, чтобы приветствовать аятоллу, да прибудет с ним благословение Аллаха.
– Как бы мне ни хотелось, я не в состоянии сделать это, – осторожно ответил ему Мак-Айвер, стараясь выиграть время. Он оказался в крайне уязвимом положении. Хомейни разрешали вернуться, но и только: если правительство Бахтияра узнает, что S-G предоставила их главному врагу вертолет для триумфального возвращения в их столицу, они разозлятся не на шутку. Да даже если правительство и согласилось бы, вдруг что-то случится, вдруг аятолла пострадает, будет ранен, во всем обвинят S-G, и тогда их жизни медного гроша не будут стоить. – Все наши машины арендованы, а у меня нет необходимых полномочий, чтобы по…
– Я даю вам необходимые полномочия от имени аятоллы, – сердито оборвал его иранец, повышая голос. – Аятолла – единственная власть в Иране.
– Тогда вам должно быть нетрудно получить вертолет от иранской армии или военно-воздушных сил, и…
– Молчать! Вам выпала великая честь, что к вам обратились. Вы сделаете все, что вам говорят. Во имя Аллаха, революционный комитет принял решение, что вы выделите 212-й с вашими лучшими пилотами, чтобы доставить аятоллу куда мы скажем, когда мы скажем и как мы скажем.
Мак-Айвер тогда впервые столкнулся с одним из этих комитетов – небольших групп молодых фундаменталистов, – которые появились словно по волшебству, едва только шах покинул Иран, в каждой деревне, селе, малом или большом городе, чтобы взять власть в свои руки, устраивая нападения на полицейские участки, выводя толпы людей на улицы, устанавливая свой контроль везде, где только могли. Часто их возглавлял мулла. Но не всегда. Про комитеты на нефтяных промыслах Абадана говорили, что они левого толка и состоят из федаин – дословно «тех, кто жертвует собой во имя веры».
– Вы подчинитесь! – Иранец помахал перед его лицом револьвером.
– Для меня несомненная честь, что вы почтили меня доверием, – произнес Мак-Айвер; его обступили со всех сторон, тяжелый запах пота и нестиранной одежды окутывал его плотным облаком. – Я обращусь к правительству за разре…
– Правительство Бахтияра незаконно и неприемлемо для народа, – проревел иранец. Остальные тут же подхватили этот клич, и атмосфера стала накаляться. Один из иранцев сбросил автомат с плеча на руку. – Вы согласитесь, или комитет предпримет дальнейшие действия.
Мак-Айвер послал телекс Эндрю Гаваллану, который немедленно дал свое разрешение при условии, что с ним согласятся их иранские партнеры. Партнеров вдруг оказалось невозможно нигде отыскать. В отчаянии Мак-Айвер связался с британским посольством и попросил совета: «Ну-у, старина, вы, конечно, можете обратиться к правительству, официально или неофициально, но ответа никакого не получите. У нас даже нет полной уверенности в том, что Хомейни действительно позволят совершить посадку в аэропорту, или что военно-воздушные силы не возьмут все в свои руки. В конце концов, этот чертов парень – революционер до мозга костей, открыто призывающий к восстанию против законного правительства, признаваемого всеми остальными, включая и правительство ее величества. В любом случае, если вы окажетесь достаточно глупы, чтобы сделать этот запрос, правительство, безусловно, запомнит, что вы поставили его в неловкое положение, и это вам выйдет боком, что так, что эдак».
В итоге Мак-Айвер достиг приемлемого компромисса с комитетом.
– В конце концов, – указал он с огромным облегчением, – это выглядело бы очень странно, если бы ваш почитаемый лидер был доставлен в город на британском вертолете. Конечно же, будет лучше, если вертолет будет принадлежать иранским ВВС и пилотировать его будет иранец. Я, разумеется, прослежу, чтобы одна наша машина, даже, собственно, две, стояли наготове на случай аварии или чего-то непредвиденного. С нашими лучшими пилотами. Вы просто свяжетесь с нами по рации, запросите помощь для экстренной эвакуации, и мы тут же откликнемся…
И вот теперь он здесь, ждет и молится, чтобы не было никакой экстренной эвакуации, на которую им пришлось бы откликаться.
Огромный «Боинг-747» компании «Эр Франс» появился из розоватого марева. Двадцать минут он закладывал круги, ожидая разрешения на посадку.
Мак-Айвер по рации 212-го слушал, что происходит на диспетчерской вышке.
– Все еще какие-то проблемы с безопасностью, – говорил он двум своим спутникам. – Погодите-ка… Самолет получил добро на посадку!
– Начинается, – пробормотал Петтикин себе под нос.
Они наблюдали, как 747-й заходит на посадку. Лайнер был ослепительно белым, национальные цвета Франции сверкали. Он медленно опускался к полосе по идеальной траектории, потом, в самый последний миг, пилот вдруг включил двигатели на полную мощность, и «боинг» начал опять набирать высоту.
– Что за игры он затеял, черт возьми! – воскликнула Дженни, чувствуя, как забилось сердце.
– Пилот говорит, что хотел получше все рассмотреть, – пояснил ей Мак-Айвер, вслушиваясь в голос в наушниках. – Наверное, и я бы поступил так же… просто чтобы быть уверенным. – Он бросил взгляд на Петтикина, который должен был пилотировать вертолет при любом экстренном вызове от комитета. – Господи, надеюсь, ВВС не выкинет какой-нибудь совсем безумный трюк.
– Смотрите!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19