Войдя в дом, он продолжал разговор о точиле:— Мальчишки придумали катать мой круг с горки вместо колёса, да и раскололи, окаянные…Гостя усадили на нары, Салиха разлила чай.— Видать, Ахмади-агай, худо о нас думаешь, — сказал Самигулла. — Приди чуть пораньше — поспел бы к шурпе О человеке, пришедшем в дом как раз ко времени приёма пищи, говорят, что он хвалит, уважает хозяев, об опоздавшем — что он хает, дурно о них думает.

. Пригласить тебя по-соседски в гости никак не соберёмся. Надо бы, да нехватки мешают. Как говорится, мясо есть, так нет муки, мука появилась — мясо кончилось. Всё что-нибудь неладно. Эх, жизнь!..— А сегодня живность, что ли, какую заколол?— Не сам. Сват Вагап толику мяса дал. С кодасой Кодаса — младшая родственница по отношению к свату или свахе.

, говорит, шурпы похлебайте.— Стало быть, он заколол.— Тоже не своё. У проезжих авзянских мужиков волк жеребёнка погрыз. Чтоб зря не пропал, Вагап его прирезал. Шкуру хозяевам отдал, а мясо ему оставили за два батмана дёгтю. Урысы же сами не едят конину.— Вон оно как!.. — неопределённо сказал Ахмади и мельком оглядел горницу, принюхался: в доме в самом деле пахло варёной кониной.— Ну, айда, хоть чайку попьём, утолим жажду, — предложил Самигулла.Гость налил чаю из чашки в блюдечко, стал прихлёбывать. Самигулла сменил тему разговора:— Наверно, Ахмади-агай, и нынче, как всегда, промыслы дадут нам кое-какой доход?— Скоро должны подъехать денежные люди.— Хорошо бы! Миру вышло бы облегчение… А ты угощайся, угощайся, Ахмади-агай, вот сметану попробуй…Самигулла старался уважить соседа, подчёркивал его старшинство, называя агаем.А вскоре после этого жителей Ташбаткана взбудоражила поразительная новость. Её обсуждали и стар и млад.— Самигулла-то, оказывается, конокрад…— Да что ты! Чью лошадь увёл?— Так, буланого у Ахмади, говорят, он украл.— Да-да! Сват его Вагап в горах дёготь выгоняет. К нему увёл и там зарезал.— Вот тебе и на! Недаром ещё предками нашими было сказано: жди напасти от смирненького.— То-то и оно. Но шила в мешке не утаишь…— Вот именно!— Самигулла, значит, на боку полёживает да казылыком наслаждается…Однако не все в ауле поверили слуху.— Пустое! Мыльный пузырь! — говорили иные. — Кому-то за каждым деревом волк чудится. Зряшный разговор, Самигулла не из таких…Но толки не прекращались. Слух обрастал подробностями. Говорили, будто бы Ахмади целую неделю выслеживал злодея. Самигулла-то каждое утро запрягал лошадь и уезжал на целый день. Куда, зачем? Ахмади будто бы втихомолку послал вслед за ним сына своего Магафура. Самигулла якобы сказал, что едет к Кызылташу, где выгоняют дёготь, а сам свернул в сторону, в лес, захрюкал там по-медвежьи; Магафур с перепугу повернул обратно. Ахмади, прикинувшись, что ему нужно точило, всё во дворе и в доме Самигуллы обсмотрел. Самигулла пытался отвести подозрения, чаем его поил, но дом-то весь пропах варёным мясом. А в летней кухне у него полным-полно костей. Буланого он будто бы зарезал у Кызылташа, там со сватами своими стариком Адгамом и Вагапом мясо поделил и себе каждый день понемногу привозит…Такие вот толки шли по аулу. Самигулла отправился с недоброй вестью в горы к дегтярям.— Слышь-ка, сват, нас хотят в воровстве обвинить, — с горечью сообщил он старику Адгаму.— Кто хочет? Что на нас валят? — равнодушно спросил тот. Сообщение Самигуллы ничуть его не тронуло.— Сосед мой Ахмади, говорят, думает, что украли его буланого мы.— Ну и пускай себе думает, — вмешался Вагап. — Думать ему не запретишь.— Коли на нас имеет подозрение, пускай в суд подаст. Суд разберётся, — всё так же равнодушно заключил старик Адгам.Но у Самигуллы в душе всё кипело.— Я ему покажу «вора»! — пообещал он.К вечеру, взяв несколько батманов дёгтя, Самигулла отправился домой. Ни о чём другом, кроме выдвинутого против него обвинения, он в пути думать не мог. «Я ещё притяну тебя к ответу за навет! — мысленно грозил он Ахмади. — Не я, а ты всю жизнь воруешь, чужим потом живёшь. Богатством своим чванишься. Знаем, откуда оно, твоё богатство! Обманом нажито…»Чем дальше, тем сильней ярился Самигулла и в ауле направился прямо в дом старосты. Даже не отдав саляма, не справившись о здоровье, закричал:— Напраслина! Навет! Мне Ахмади «конокрада» пристегнул! Давай зови сюда этого бузрятчика! Коль есть у него совесть, пускай в глаза мне скажет, а не наговаривает за спиной!Староста Гариф, знавший аульные новости, прикинулся ничего не ведающим:— Постой, постой, Самигулла-мырза! Что стряслось? Что за беда? С чего ты так разгорячился?— Хе! Ахмадиева буланого якобы зарезал я! Разгорячишься, коль тебя облыжно вором назовут!Староста сделал попытку успокоить Самигуллу:— Погоди-ка, остынь. Тут надобно выяснить, кто прав, кто виноват. Чего только люди не наговорят! Назвавший вором должен представить доказательства. Кто видел? Где? С налёту это не решается. На то есть суд, есть закон…А Самигулла твердил своё:— Нет! Поставь нас лицом к лицу, пускай в глаза мне скажет!С тем и ушёл от старосты.
4 В один из дней Киньягул, живущий в Верхнем конце, обнаружил, что скот потравил около тридцати шагов его гречишной полосы. Киньягул обратился к старосте, попросил для удостоверения случившегося назначить понятых. Понятые, определив размер потравы, сочинили что-то вроде акта. Выяснилось, что на поле побывали лошади Ахметши. В акте упомянули, что изгородь между выгоном и посевами не была как следует укреплена.Для рассмотрения этого дела староста объявил аульный сход. Но народ спешил во двор мечети, полагая, что будет разбираться обвинение, которое выдвинул Ахмади против Самигуллы. Занимали места поудобней, рассаживались на зелёной траве. Ахмади пришёл одним из первых, потом подошёл Самигулла, молча сел в сторонку. Спустя некоторое время появился староста с большой, как тарелка, бляхой — знаком власти — на груди. Он рассеял недоразумение, сообщив по какому поводу созван сход. Понятые высказали мнение, что потравленный участок мог бы дать двадцать пять — тридцать пудов гречихи и что Ахметша должен осенью возместить убыток зерном.— Я не отказываюсь, возмещу, кто ж, как не я, возместит, раз мои лошади потравили, — сказал Ахметша. — Но через чей участок попали они на поле? Почему до сего времени изгородь не укреплена? Ведь сеять-то когда уже кончили! Не справедливо ли будет посмотреть на дело и с этой стороны?По правилам ташбатканцев с нерадивого хозяина, не следящего за состоянием изгороди на своём участке, обычно спрос строгий. И на этот раз виновному, окажись им кто-нибудь победней да посмирней, не миновать бы «подведения под артикул Артикул — параграф законоположения.

». Однако староста Гариф решил замять дело.— Лошади прошли по участку погодка твоего Ахмади, — сказал он обращаясь к Ахметше. — Изгородь там была подправлена, понятые могут подтвердить. Но, видать, колья подгнили — скотина потёрлась, и вся изгородь упала.— Крепкая она была, — подал голос Ахмади. — Малаи Малай — мальчик, парнишка.

мои проверяли.Людям не понравилась явная попытка старосты обелить виноватого, а пустячный довод Ахмади подлил масла в огонь. Послышались насмешливые голоса:— Далеко ты на своих малаях уедешь!— Что же это за крепость, раз колья сгнили?— Вот именно.— Пускай за потраву Ахмади с Ахметшой вдвоём заплатят, — выкрикнул Апхалик.— Правильно! Очень правильно говорит Апхалик-агай.— Кто бы ни заплатил — мне всё едино, лишь бы крупа была, — сказал Киньягул.— Как опчество смотрит на это? — спросил староста, обводя взглядом участников схода.— Пускай вдвоём заплатят!— Так и надо порешить!Самигулла, искавший случая унизить Ахмади перед всем народом, почувствовал, что наступил благоприятный для этого момент, и решил воспользоваться им, ибо ещё предками сказано: «Не лежи, спрятав голову, когда можно выпустить стрелу».— Чем облыжно называть человека вором и разносить по улицам бабьи сплетни, починил бы изгородь! — крикнул он, обернувшись в сторону Ахмади.— Иди ты! — взбеленился тот. — Без тебя, черноликий, обойдусь.Самигулла встал.— Старики! Вы всё, должно быть, знаете: Ахмади распустил слух, будто я украл его буланого. Хочет пристегнуть к моему имени кличку вора. Я об этом говорил и Гариф-агаю. Пускай Ахмади вот тут перед всем опчеством скажет, кто видел, где видел… Носить безвинно кличку вора я никак не могу.Он сел на место. На некоторое время воцарилось молчание. Нарушил его Апхалик:— Ничего не доказано, и не след наносить обиду человеку только из-за того, что он бедняк.— Воистину! Коль можешь уличить в воровстве — подай в суд. На то есть закон. А возводить поклёп — не дело.— Да хоть и пропал конь, у Ахмади он не последний. Вон какой у него косяк!..— Верней всего, медведь задрал буланого-то. Такая напасть не первый раз приключается.— Кабы не напасти, я бы давно каменный дом поставил, боярином стал!— И лавку бы открыл, а?— А ну вас с лавкой! Пускай Ахмади всё-таки ответит: кто видел, где?..Староста посмотрел на Ахмади: говори!— Ладно уж, — сказал Ахмади язвительно. — Украл так украл. У Самигуллы от этого бешмет длиннее не станет.Самигуллу будто подкинуло с места:— А, ты — опять за своё! Ну, я покажу тебе «украл»!..Он петухом налетел на своего обидчика, ткнул кулаком пару раз, но и тот не растерялся, — вскочил, ответил ударами и слева, и справа. Самигулла, намертво вцепившись в ворот противника одной рукой, другой ударил его по скуле. Драка завязалась нешуточная. Вокруг поднялся шум. Несколько человек бросились разнимать дерущихся, а озорные люди, напротив, принялись подзадоривать:— Покрепче, Самигулла! Костяшками его, костяшками!— И за изгородь вломи!— Да, про изгородь-то забыли! Давай уж заодно!— Ахмади-агай, не поддавайся!Драчунов развели, усадили — запыхавшихся, побагровевших — на свои места. Самигулла с победоносным видом вытер полой бешмета пот со лба, выкрикнул:— Ну что — получил? Ишь ты, нашёл вора!Ахмади, однако, тоже не считал себя побеждённым. Он отозвался мстительно:— А ты вор и есть! И деды-прадеды твои были воры.— Ты могильный прах не трогай, гад! Ты вот меня попробуй тронь!— Ещё трону! И не так, как ты…— Слышите — стращает! В суд, что ли, подашь? Айда, подавай. И мы не безъязыкие, найдём, что сказать!— С тобой, голодранцем, и разговаривать не стоит. У тебя, как рот разинешь, все потроха видать. Тьфу!Ахмади встал, плюнул и демонстративно ушёл со схода.— Ты своим богатством, нажитым чужим по том, не чванься! Ещё встарь было сказано: не велик от неправедного богатства прок, оно не на долгий срок, — прокричал вслед Самигулла.Народ группками начал расходиться по домам.

— Ловко отделал Самигулла твоего тёзку, а? — сказал Апхалик Ахмади-кураисту. Идти им было в одну сторону.— Что заслужил, то и получил.— Теперь пожалеет, что сболтнул.— Запомнит урок.— Через кого же он этот слух пустил?— Да через жену, через кого же ещё? У неё ж рот — во! Как будто лопатой прорубили.— И язык змеиный. Ахмади, говорят, сам её побаивается. Крепко она его держит.— Ну, это ладно… Вот жалко Киньягулову гречиху. Бедняга, кажется, весной последнее отдал, чтобы полоску ему вспахали. И на тебе — потрава!— Хе-хе… Потравы-то не было. Я ж понятым ходил, видел: там две или три лошади через полоску прошли, немного наследили. Просто нашёлся повод пощипать богатеев.— А-а… Тогда ущерба, значит, нет.— А Ахмадиеву изгородь, думаю, Самигулла нарочно свалил. Не похоже, чтоб скотина об неё тёрлась.— С него станется: сумасброд же…— И верно. Вон ведь давеча — моргнуть не успели, а он уже тумаков надавал. Всё ж молодчага этот Самик. Как он его, а?— Молодец! Коль баев хоть так вот под артикул не подводить, совсем на шею сядут… Глава четвёртая 1 В Ташбаткан приехали большие люди — скупщики мочала. Ахмади вышел встретить гостей на улицу. Он ждал их уже целую неделю.— Арума Арума — здорово!

, Ахмади Салманыч! — поздоровался один из сидевших в тарантасе.Ахмади — их местный агент. Он должен заинтересовывать народ в том, чтобы летом в пруд закладывали побольше луба, к осени надранное мочало хорошо промывали, просушивали и связали в аккуратные тюки. Зимой по санному пути Ахмади отправит тюки в Уфу. И заготовка мочала, и перевозка его оплачиваются, с точки зрения ташбатканцев, неплохо; в ауле относятся к этому промыслу с почтением, скупщиков называют «мочальными начальниками», а Ахмади, их агента, — «бузрятчиком».Как говорится, подражая отцу, и сын выстругивает стрелы, — Ахмади унаследовал звание подрядчика от отца. Впрочем, сам Сальман-бай больше занимался пчёлами, а к пруду в горячую пору посылал сына с работником. Ахмади подсчитывал, кто сколько привёз луба, и выводил, кому какая положена плата.Старший сын Сальман-бая Шагиахмет, отделившись от отца, увлёкся скотоводством, старался приумножить поголовье своих лошадей, коров и мелкой живности. Младшего сына, Багау, подрядное дело тоже не интересовало, его больше занимали пчёлы. После смерти отца Багау досталось всё подворье с крепким, из звонких сосновых брёвен, домом, пасека с тремя сотнями ульев и немало скота. Попытка Ахмади отобрать по возвращении из японского плена свою долю наследства кончилась почти ничем. Поэтому он с головой ушёл в торговые дела. Тут только не дремли — не натечёт, так накапает.Вот и сейчас Ахмади заключил договор с «мочальными начальниками». В договорной бумаге подробно указал, какие ему предстоят расходы, на что требуются деньги: укрепить запруду, нанять караульщика и так далее. У повеселевших от медовухи скупщиков ни один пункт договора возражений не вызвал. Они гостили у Ахмади несколько дней. Прощаясь, оставили довольно много денег и велели съездить в Аскын за чаем, сахаром, тканями, мукой.Таким образом, очень важный для ташбатканцев вопрос был решён.— Значит, чай-сахар будет? — уточняли они при встречах с «бузрятчиком». — Аршинный товар нынче тоже предвидится?— Будет, всё будет, — отвечал Ахмади. — Вот собираюсь в Аскын за товарами.— А помногу ли будешь раздавать?— Сколько заработаешь, столько и получишь. Хоть товарами, хоть деньгами — твоя воля…Народ дружно двинулся в лес валить липы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45