.. Этих слов не знал мой предок Чингисхан и завоевал мир!— Где этот завоеванный им мир, Аблай! Лишь наше отчаяние осталось от него… Вот тебе ответ на вопрос, что значит слово «будущее». Ну, а «люди»… «люди» никогда ничего не забывают… Тебе только кажется, хан Аблай, что ты обманул их!— Почему же я обманул их?— Вот тогда, под Алтын-Эмелем… Все чаще случалось это с тобой, потому что ты уже не просто созидал свое ханство. Разве не стали собранные тобой отряды уже не защищаться, а нападать то на каракалпаков, то на башкир, то на киргизов и все чаще на собственные непокорные роды…— Но разве не вело это к величию страны казахов?..— Нет, хан, это мнимое величие… Вспомни Жаильское побоище!…Оба замолчали, вспоминая горы трупов. Один на одном лежали там в ущелье вперемешку казахские и киргизские джигиты, и три дня была красной вода в горной речке. Сославшись на частые набеги и барымту, творимые киргизскими манапами, Аблай со своей конницей неожиданно перешел через перевал Шату и обрушился на аилы киргизского рода солдаты, стоявшие на берегу реки Туро. Застигнутые врасплох киргизы бежали в Чуйскую долину, и там на берегах Кзылсу и Шамси и произошло знаменитое побоище. Говорят, что от рода солдаты, насчитывавшего сорок тысяч семейств, осталось сорок человек. Это была настоящая резня, а оставшихся в живых из других соседних киргизских родов Аблай переселил в Сары-Арку в качестве рабов. До сих пор там встречаются аулы под названием Бай-киргиз и Жана-киргиз…— Долго после этого не тревожили нас киргизские барымтачи… — заметил Аблай. — Разве не о спокойности границ я думал, когда шел по льду через перевал Шату?!— Будь проклят этот день! — вскричал старый жырау, потрясая сухим кулаком.— Почему?— Потому что ненависть посеяна в этом ущелье!— Но разве не нападали манапы на наши кочевья!— Да, они посылали своих джигитов в набеги на нас, а ты повел свое войско на них. Казахский хан и киргизские манапы добывали себе славу, скот и рабов. Но огонь и шашки обрушивались на ни в чем не повинных людей. И убивали их тоже простые, ни в чем не повинные джигиты. Вы хотели, чтобы яд ненависти двух народов проник в плоть и кровь. Не дай Бог оставлять в памяти другого народа такие побоища. Ханам и султанам выгодно было, чтобы из поколения в поколение передавался этот яд. Самые близкие нам братья — киргизы, но между нами уже оставленное тобой побоище…— Что же, так никогда и не забудут о нем?— Я думаю, что быстро забудут, когда…— Говори, жырау!— Когда не останется на земле ни ханов, ни манапов! — твердо сказал жырау.Хан Аблай усмехнулся,— Что же, вещему жырау позволено говорить не только быль, но и небылицы!— О, ты знаешь, Аблай, что это правда, которая касается не одних киргизов!..— В чем еще я, по-твоему, виноват?— Неужели ты думаешь, что конрадский род божбан забудет, как его батыров привязывали к конским хвостам и разрывали на части верные тебе джигиты из моего славного рода атыгай-караул?— Но я пока жив!— Ты вовсе не вечен, Аблай. Не успеет остыть твое тело, как расползется по швам склеенное кровью ханство.Вот что я имел в виду, когда говорил о будущем. Рано или поздно, но все равно проступает пролитая кровь. Зло легче посеять, чем искоренить. А вы все сеете его: ты, хан Аблай, хан Нуралы из Младшего жуза, кокандские эмиры, киргизские манапы, цари и богдыханы!— Так всегда было!— Но будет ли так всегда?!— Значит, все твои песни в мою честь были ложью, жырау?— Я пел их, когда верил в твою правоту. И долго верил, дольше других. Этого мне тоже не простят потомки, ибо жырау должен видеть лучше других!Опять они долго ехали молча. Когда красные полосы зари испещрили все небо на северо-востоке, Аблай придержал коня и указал рукой на поляну у степного озера, где предстояла ночевка. Потом он неслышно подошел к наблюдающему за установкой походного шатра Бухару-жырау.— А я все не об этом думаю, — заговорил он, как всегда, короткими отрывистыми фразами. — Добро, зло… Это не ханская забота. А вот то, что ханство мое рассыплется, то это твоя правда. И знаю я ее лучше тебя. Но не потому это, что на крови замешан тот клей, которым соединял я вместе роды и племена…— А почему, хан Аблай?— Ты знаешь, жырау что я бывал в Омске, в других русских городах… — Голос у хана стал совсем другим, приглушенным, задумчивым. — И всякий раз, приезжая туда, я уезжал от охраны и целыми днями ходил, смотрел. Это совсем не такие города, как Самарканд или Бухара. Нет, они пока еще намного меньше, но там совсем ровные улицы, и дом от дома находится на одинаковом расстоянии…— Ну и что? — удивился жырау. — Если в Бухаре или Кашгаре запутанные улицы…— Знаешь, чем сильно было войско моего пращура Чингисхана? Тем, что оно было разбито на тумены — по десять тысяч всадников. И в каждом тумене каждый всадник знал свое место. Оно и передвигалось так, в полном порядке, и каждый головой отвечал за соседа. Но все равно оно двигалось и двигалось по жизни, а когда умер Чингисхан, стали перепутываться тумены, мешать друг другу…— Ну и что?— Теперь все те народы, которые сеяли хлеб и боялись наших туменов, сами выстраивают так свою жизнь. Но они оседлы, и в этом их страшная сила, их… как ты это называешь… «будущее». Видишь, они даже селятся в полном порядке, словно выстраиваются туменами. У русских это называется «кварталами». Я считал: в каждом квартале двенадцать домов… И не могут они уйти от них, ускакать. На земле они садят деревья и сеют хлеб. И под землю они лезут. Я смотрел в Усть-Камне и на Жаике. Они выкапывают руду и делают пушки и плуги. А мы носимся по степи и радуемся, что она большая. Но со всех сторон уже стискивает нас другая жизнь. И мы исчезнем, если… если сами не научимся строить такие кварталы, сажать деревья и добывать руду… * * * — Когда-то все это уже было в стране казахов, — заметил Бухар-жырау. — Потом пришли тумены твоего пращура, и, как пыль на дорогах мира, смешались и потянулись мы за ними…— Может быть, мне, его потомку, предстоит воссоздать то, что было разрушено…— Вот почему ты давно уже смотришь на русские города!Во взгляде, брошенном старым жырау на хана, были удивление и тревога. * * * В день прибытия в урочище Кокчетау самолюбивый хан Аблай узнал, что по приказу омского генерал-губернатора без согласования с ним началось строительство двух новых укреплений на личных ханских джайляу — при озере Зеренды и в Сандыктау. Как раз в это время распространились слухи о неурядицах в Российской империи: якобы объявился русский царь Петр Третий, который от берегов Жаика пошел войной на Петербург. И хан решил воспользоваться положением. По его призыву стало вновь собираться распущенное было недавно ополчение. С ним он решил напасть и уничтожить шеститысячный русский гарнизон Кокчетау и соседних укреплений, отвоевав себе новые города. В свою очередь, генерал-губернатор начал подтягивать войска к границам степи. Во всех крепостях пушки были выкачены на валы, но смотрели они в двух направлениях: в сторону степи и в противоположную сторону, откуда со дня на день могли появиться разъезды Пугачева. Стало известно, что, за исключением Оренбурга, восставшими взяты почти все крепости по Жаику, а башкирские туленгуты целыми аулами присоединяются к самозванцу.Да, это был самый удобный момент, чтобы одним ударом вернуть все свои земли да еще захватить порядочную добычу. Вряд ли устояли бы малочисленные русские гарнизоны перед закаленной в непрерывных войнах конницей Аблая. К тому же в этих гарнизонах солдаты открыто поносили царицу. С каждым днем все больше их дезертировало и уходило к Пугачеву. Аблай уже готовился созвать большой ханский совет и начать военные действия. В качестве первой цели, которую он поставил перед собой, было требование признать его главным ханом трех жузов.Но вдруг все переменилось… Началось с того, что хану донесли о неком туленгуте, привезшем письмо с Жаика от каких-то казахских батыров. В письме казахские джигиты призывались нападать на российские укрепления, захватывать их, после чего объединяться в отряды и идти на Жаик, к новому царю, который обещает волю всем: русским, башкирам, казахам, кто бы они ни были — крепостные или ханские туленгуты. Ханские телохранители так и не нашли письма, но мятежного туленгута привели к самому хану.— Кто ты? — спросил Аблай, всматриваясь в обезображенное лицо туленгута.Даже не склонив головы, туленгут мрачно смотрел в лицо хану Аблаю. Ноздри у него были вырваны, а на лбу багровела выжженная русская буква "В", означающая слово «вор». Такие клейма ставили на царских рудниках тем, кто нарушил порядок или пытался бежать.— Не узнаешь меня, хан?!И голос показался знакомым Аблаю.— Где письмо, которое ты привез от самозваных батыров?!— Батырское звание получают на поле боя, а не в придачу к отцовским табунам! — ответил туленгут и обнажил в усмешке крепкие белые зубы.И тут хан узнал его. Это был Керей — внук кузнеца Науана и потомок батыров из рабов Кияка и Туяка, о которых любил рассказывать Бухар-жырау. На стенах Саурана погиб его дед. За неуплату долга попал он в туленгуты к одному султану. Хозяин его захотел взять к себе в постель его малолетнюю дочку, и туленгут Керей ударил его кинжалом. Аблай рассудил тогда их, передав убийцу царским властям. А царский суд присудил его к каторге на рудниках…— Я узнал тебя, табунщик Керей! — сказал хан Аблай. — Что же это за новый орысский царь, которому служат убийцы?!Табунщик Керей усмехнулся:— Убить султана — это сбросить с себя половину грехов перед Богом!— А как сбросить все грехи?— Для этого нужно убить хана! — спокойно ответил Керей.Как ни пытали его, он не сказал, кому передал письмо пугачевских батыров. На следующее утро его привязали к хвостам лошадей и растащили на части. Но в то же утро полторы сотни джигитов из ханского туленгутского аула ушли к самозванцу. Когда сам хан с полутысячей верных телохранителей догнал через два дня их у небольшой степной речки, со стороны бежавших раздались ружейные выстрелы. Оказалось, что вместе с бежавшими казахскими туленгутами уходит к Пугачеву, перебив своих офицеров, рота русских солдат из небольшого укрепления недалеко от Кокчетау.Пришлось отступить. А когда хан Аблай возвратился в свою ставку, то узнал, что из приграничных аулов рода караул не явилось по его призыву и половины ополчения. Бии сказали ему, что наиболее бедные джигиты — «черная кость», — почти все туленгуты из этих аулов ушли к русским бунтовщикам. Эти бии и приехавшие с ними богатые аксакалы не хотели возвращаться обратно в свои аулы. Что ни день бежали по одному, по двое, а то и целыми сотнями джигиты из самого Кокчетау, где собиралось ополчение. Паника охватила всех знатных людей в степи. Многие баи уходили со своими семьями в русские крепости…Целую неделю не выходил из своей двенадцатикрылой юрты хан Аблай. А потом в сопровождении сотни джигитов поскакали его гонцы: один к сибирскому генерал-губернатору, другой — в осажденный Пугачевым Оренбург, а третий — к его заклятому врагу, хану Нуралы. Через три недели в небольшой крепости на Тоболе произошла встреча ханов Аблая и Нуралы, на которой присутствовали царские офицеры из Омска и Оренбурга.Сразу после этой встречи летучие отряды ханов Нуралы и Аблая перекрыли всю степь. Они вылавливали бегущих к Пугачеву джигитов и русских солдат. Своих беглецов казнили на месте, а солдат передавали царским карателям. Совместными усилиями оба хана предприняли жестокий рейд против бунтующих башкир, и в придачу к их коннице были выделены верные правительству казаки и уланы.Вот тогда почти столетний Бухар-жырау и спел хану Аблаю свою знаменитую песню:
О Аблай, не задохнись от ярости, Услышав слово правды, Достиг ты вершины славы, Но не уместятся в одном караване Лопающиеся от жира баи И умирающие от голода простолюдины!..
Эту песню вещего жырау слушали на джайляу и у походных костров. Оторванные от работы ополченцы, увидев, что никакой враг не угрожает с этой стороны, а их сделали карателями, роптали все громче. Все чаще и чаще оставляли они ханскую ставку и уезжали домой. И больше их бежало за Жаик, к ушедшим под знамена Пугачева безвестным батырам. Высокие, видные за много верст виселицы стояли по всей границе. Каждый день степь орошалась кровью пойманных джигитов. Но это не помогало. По всей степи горели ночами костры и неслись в их неясном свете всадники в ту сторону, где бушевало пламя Пугачевского восстания… * * * Больше полувека знал старый Бухар-жырау этого человека. Он помнил совсем юного султана, отличавшегося отчаянной храбростью в стычках с джунгарами, потом зрелого мужа, вторично пережившего плен: затем гордого и надменного старца, могущего спокойно переехать через реку, в которой текла вода пополам с человеческой кровью. И вот, дожив до ста лет, жырау увидел растерянного Аблая.Да, глаза старого хана перебегали с предмета на предмет, а рука нетерпеливо сжимала камчу:— Скорей… скорей!..Верные телохранители и туленгуты собирали многочисленные белые юрты. Со всех ханских джайляу гнали к югу, собирая воедино, бесконечные ханские табуны. День и ночь скакали в разных направлениях гонцы, торопя и подхлестывая отстающих. Хан Аблай со всеми своими аулами, родственниками и домочадцами собирался переезжать в Туркестан — древнюю столицу страны. Но дело теперь было не в древности той или иной столицы…— О, ты приехал наконец, мой жырау! — воскликнул Аблай, увидев певца. — Гладкой ли была твоя дорога к нам?!— Много людей сейчас на степных дорогах… — неопределенно ответил Бухар-жырау.— Да, много, очень много! — быстро заговорил хан. — Совсем испортились люди!— К старости все кажется хуже!— Нет, не в том дело! — Аблай даже замахал рукой, чего никогда не случалось с ним раньше. — Это все орысы, все от них пошло!..И он с ненавистью посмотрел на северо-запад, туда, где находилась ближайшая русская крепость.— Ну вот же, при твоей юрте орысы! — сказал жырау, указывая на русских офицеров, наблюдавших за сборами ханского аула.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42