Было не раз, что такие люди ехали в Петербург, чтобы отстаивать там права «инородцев», защищать их от произвола и насилия. Казахский народ из поколения в поколение передает имена этих людей и чтит их память. А что может быть более чутким и справедливым, чем народная память!…Но такие люди были лишь исключением, которое подтверждает правило. Первые казачьи дружины, пришедшие на «дикий брег Иртыша», отнюдь не состояли из великих гуманистов своего времени. И надсмотрщики на царских горных разработках не отличались справедливостью и кротостью нрава. Да и поселенцы пограничной линии тоже не были однородной массой. Вместе с бедными землепашцами, уходящими в Казахскую степь от немыслимого произвола и крепостного угнетения, на новые места, как всегда в таких случаях, ринулись авантюристы всевозможных мастей и калибров. Здесь же поселяли и отбывших свои сроки уголовных каторжан. Для всех этих людей даже в родных краях закон был не писан. А здесь перед ними возникали широкие возможности. Когда, например, по одному из царских указов уже ХIX столетия соответствующим ведомствам было предложено покупать в степи в жены переселенцам по пятнадцати рублей за штуку «девушек-сирот» из «инородцев», — то это стало у таких людей настоящим промыслом. Все приобретенные таким образом девушек конечно же числились по документам сиротами. Впрочем, удивляться тут не приходилось. Разве многим дороже стоила тогда русская крепостная девушка, которую также отрывали от родителей и продавали другому помещику?..Если в коренных российских губерниях процветали казнокрадство, взяточничество и беззаконие, то в неизмеримо большей степени это проявлялось на колониальных окраинах. Если в Петербурге творился неправый суд, то вдвойне неправым он был где-нибудь в Каратале или Кокчетау.Чем дальше, тем острее становились противоречия между этими двумя сторонами одного и того же исторического процесса присоединения Казахстана к России. И тем скорее привели к революции. В этом и заключается главная прогрессивная объективно-историческая реальность. В этом мудрость истории. * * * В 1737 году умер Самеке-хан, а ставший ханом Среднего жуза Абильмамбет находился слишком далеко от российских крепостных линий, но зато слишком близко к Джунгарии. Он решил наладить отношения с джунгарским контайчи. Для этого Абильмамбет признал его главенство над собой, послал к нему аманатом — заложником одного из своих сыновей, а в награду попросил возвратить древнюю столицу своих предков — Туркестан. С этой целью он намеревался направить своих послов к находящемуся в то время в Ташкенте Галден-Церену. Однако Абильмамбет вел эти переговоры втайне. Он не был уверен, что народ его поддержит, ибо вещий Бухар-жырау уже сказал прямо ему:
Никогда не станет старый друг твоим врагом, Ибо кровь его смешалась с твоей во время клятвы… И старый враг никогда не станет настоящим другом, Ибо кровь его пролита твоей рукой!
Тогда и оренбургский губернатор генерал Неплюев поспешил укрепить свои отношения вождями Среднего жуза ханом Абильмамбетом, Барак-султаном и молодым султаном Аблаем. Это взволновало хана Абулхаира, мечтавшего при поддержке России властвовать над обоими жузами. К тому же оренбургское начальство не удовлетворило его просьбу о разрешении на пользование пастбищами между Волгой и Жаиком. В результате воинственные родовые вожди Младшего жуза стали оказывать неповиновение хану Абулхаиру, а аргынские и кипчакские племена торайгыр, каз, кедел, утей, таз, кыркмылтык, айдерке, акташы, такшы и бакай, населявшие пойму реки Тургай и относящиеся к Среднему жузу, но подчинявшиеся до сих пор Абулхаиру, стали откровенно говорить о желательности выхода из-под его власти. Они думали этим ослабить с каждым годом усиливающееся давление царских поселений на их земли. По указу Анны Иоанновны размер налога на казахские кочевья был незначителен. Два жуза вместе платили в царскую казну всего-навсего от одной до трех тысяч штук лисьих и корсачьих шкурок в год. В первые годы и этот налог сдавался от случая к случаю. Теперь же, в связи со строительством новых укреплений, царское правительство стало брать эти налоги в виде продуктов и скота. Основная тяжесть этого налога легла на находящиеся поблизости аулы Младшего жуза. К этому прибавились и злоупотребления чиновников. Начался ропот. «Если уже сейчас берут от нас скот, то что станется, когда крепости будут построены?» — говорили люди.Казалось, на двадцать лет постарел за один этот год хан Абулхаир. Энергичный и деятельный в прошлом, он теперь мог часами сидеть в одиночестве, глядя в одну точку. Скулы его обострились, щеки ввалились, и ни кровинки не было в пожелтевшем лице. В живых некогда глазах потухли огоньки, и они стали от этого совсем белесыми. Когда он сидел вот так, не верилось, что этот сухой старик и есть тот самый хан Абулхаир, который во главе конной лавы мчался на джунгар, пробивая их тесно сбившиеся тумены.Но так или иначе, хан Абулхаир не был тем поставившим перед собой великую цель человеком, который, увидя крушение своих планов, подобно раненому орлу, падает с высоты на скалы и разбивается насмерть. Нет, он продолжал думать о том, как хотя бы ползком добраться до вершины, а если не удастся, то хоть отомстить своим врагам. При таком состоянии духа все методы хороши…Одинокий холм в степи, который облюбовал себе хан Абулхаир, был тем самым, у которого когда-то безродный туленгут убил острым куруком его любимого волкодава. Как всегда, он сидел здесь на заранее расстеленном прислужниками жестком ковре, а рядом, у правой ноги, присел его первенец — султан Нуралы. Слишком долго сегодня беседовали они, и оба были невеселы. Время от времени Нуралы бросал искоса взгляд на отца, но тут же отводил глаза, встречаясь с холодным как лед взглядом Абулхаира. «У хана есть сын до тех пор, пока сын не пожелает стать ханом» — гласит пословица. Пока что султан Нуралы властвует над целым краем, уступленным ему отцом, но кто знает, что кроется в душе у этого беспокойного и, не в пример отцу, суетливого человека…— Итак, ты предлагаешь, чтобы я в разговоре с Неплюевым выказал свою твердость и независимость? — спросил Абулхаир краешком глаза наблюдая за сыном.— Нет, поздно уже это делать… — Нуралы даже несколько раз помахал отрицательно рукой. — Поздно… Сейчас нужно по возможности найти с ним общий язык.— Захочет ли он найти теперь общий язык?— Если бы ему этого не хотелось, Неплюев не приглашал бы тебя в Оренбург, отец.— Не только обо мне он тоскует… — невесело усмехнулся хан Абулхаир. — Такие же приглашения посланы, мне кажется, на равных и в Средний жуз. Но разве Анна Иоанновна в своей грамоте не назвала меня «Абулхаиром, ханом всей Киргиз-кайсацкой орды?!» В качестве подвластных мне земель императрица перечислила и земли Среднего жуза. Почему же теперь губернатор царицы не признает этот мой титул, если действительно желает найти со мной общий язык?— Но, отец, подумай о том, что столько лет прошло… Твои сила и влияние уже не те, что были когда-то. Абильмамбет с султаном Аблаем вовсе тебя не слушаются. А чтобы поссорить их с губернатором нужно искать другой путь!..— По всему видно, что ты уже нашел его!— Все равно мой повелитель-хан опять не последует моему совету.— А ты следуешь моим советам?— Когда у малыша прорезались зубки, пережеванная пища уже во вред ему!— Вот как ты заговорил!Отец и сын замолчали… Им было о чем подумать. Оренбургский губернатор Неплюев пригласил хана Абулхаира на встречу в новый город Орск, находящийся на одинаковом расстоянии от ханских ставок как Младшего, так и Среднего жузов. К таким вещам с глубоким вниманием относятся в степи, и казахи сразу поняли, что наместник царицы с одинаковым почтением относится к вождям обоих жузов, в то время как раньше он всегда отдавал предпочтение хану Абулхаиру. К тому же на встречу был приглашен молодой султан Аблай из Среднего жуза, но не был позван султан Нуралы, самостоятельно ханствующий над прижаикскими родами. Впрочем, это устраивало хана Абулхаира, давно уже замечавшего притязания Нуралы на свое место. Знал он также и то, что Нуралы ведет какие-то свои дела с русскими чиновниками, которые пока не признали его обособленное ханство. Ради этого и для того, чтобы занять место отца, Нуралы был готов на все. Если Абулхаир стремился при переговорах с российскими послами отстоять, хоть в ограниченной форме, свою самостоятельность, то Нуралы думал о себе и готов был хоть завтра записать крепостными всех жителей прижаикских кочевий…— Вот как ты заговорил! — повторил хан Абулхаир.Им вдруг овладела слепая старческая ярость. Рука хана сама потянулась к инкрустированному серебром и драгоценными камнями посоху, чтобы ударить по ненавистному лицу сына, по его бегающим глазам. Он уже не видел, что рука сына неслышно метнулась к хивинскому кинжалу на поясе. Но в этот момент раздался лошадиный топот. Оба повернули голову и увидели, что к холму подъезжают младшая дочь Абулхаира Жанат и сын его от жены-джунгарки Чингиз…Жанат стройна, смуглолица и сухощава, как отец. И в серых отцовских глазах ее читалась отцовская упрямая воля. Сразу было очевидно, что эта черта характера явно преобладает над ее красотой. Да и одета она была не в приличествующее девушке платье с оборками, а в мужскую воинскую одежду. Так в те годы одевались дочери и жены тех джигитов, которые уходили вместе с ними в летучие конные отряды, год за годом ведущие непримиримую партизанскую войну с джунгарами. Здесь же не к чему было так одеваться, тем более дочери хана. На ней был суконный бешмет с короткими рукавами и плотно подогнанной талией, широкие брюки с расшитыми манжетами, на поясе висел кинжал в серебряных ножнах, а косы девушки с недорогой подвеской были привязаны по бокам к поясу. Ей явно было уже около двадцати лет, что по степном канонам того времени считалось чуть ли не старостью. Вместе с тем она была не замужем, и горькая складка у рта говорила о том, что вряд ли предстоит расцвести этим суховатым губам…Султан Чингиз, с явно джунгарским широким лицом и раскосыми глазами, коренаст и похож на борцов — палуанов. Его чекмень из тонкой пряжи и с воротником их черного бархата перепоясан простым ремнем из верблюжьей кожи с прицепленным сбоку кинжалом.Приняв положенные приветствия от детей, хан строго спросил:— Вы ко мне по делу или просто набрели в степи на нашу беседу?Никто бы не подумал, глядя в его бесстрастное лицо, что несколько мгновений назад он готов был убить собственного сына. Вперед выступила Жанат:— Нет, сегодня утром вы сказали тетке Каракыз, чтобы готовила в дорогу Чингиза. Мы прискакали узнать, куда, когда и на какой срок он едет…— Ладно, едем! — бросил, вставая с ковра, хан.В сопровождении молчаливых тулегенов все понеслись к Иргизу.Да, сегодняшнюю ночь хан Абулхаир провел в юрте своей средней жены Акилим-ай из рода жагалбайлы — самой красивой из его жен после злосчастной Нурбике. В минуту рассеяния он обещал ей, что возвратит из Оренбурга живущего там в качестве аманата — заложника ее сына Кожахмета. «О мой хан, разве не настало время вернуть нашего любимого сына… шептала она во тьме. Да отправь ты пока вместо него Чингиза от твоей токал. Он уже подрос, и ничего с ним не сделается!» И хан обещал…Нет, не одна женская просьба заставила его поступить так. Он подумал и о том, что влиятельный род жагалбайлы, живший раньше вдоль Ори, после постройки крепости лишился многих пастбищ и выражает недовольство. Обо всем приходится думать хану…" Лягушка помочится, и то уровень озера выше". Увидят жагалбайлинцы своего отпрыска от его ханского корня и смягчатся, не станут открыто обвинять его в своих бедствиях.Подскакав к юрте своей нынешний токал — джунгарки, хан слез с коня и в сопровождении Чингиза переступил порог:— Чингиз уедет надолго… Возможно, года два-три не появится в ауле. Готовь его в дорогу посерьезней!Каракыз побледнела и молча склонила голову. Настоящее ее джунгарское имя было трудно произносимо для казахов, и, когда привезли ее в аул, женщины дали ей новое имя по цвету ее смуглого лица: «Черная девица».— Ничего, ты уже большой джигит! — сказал хан, увидев, что побледнел и сын. — Пора повидать другие страны, выучиться делу, получить воспитание…И все поняли, что Чингиза отправляют аманатом к царице,Как будто они дождались выхода хана из юрты, из-за холма вылетели трое всадников…— Это Кудабай… — Хан повернулся к Жанат. — А ты ступай домой!Жанат явно не хотелось уходить, но пришлось, Передав поводья своего коня прислужнику, она пошла к своей юрте, не переставая оглядывался. На это у нее были свои причины…Кудабай — красивый плечистый джигит, толмач и писарь ее отца, давно уже пользовался благоволением смелой и решительной девушки. Но разве позволительно чистейшим тюре-чингизидам родниться с каким-то простолюдином? И они встречались тайно, хоть не бывает в степи так, чтобы тайное не стало явным. Еще в позапрошлом году Жанат должны были отвезти к знатному жениху куда-то к Джейхундарье, но она заболела тифом. В прошлом году, не желая расставаться с Кудабаем, она снова сказалась больной и даже ездила на лечение в Хиву. Уже неделю отсутствовал Кудабай по ханскому поручению, а она все не находила себе места, словно курица, которая должна снестись…Было одно великое преимущество у Жанат перед всеми остальными людьми. Суровый и скрытый хан Абулхаир доверял ей многие свои тайны. Отец — самый правильный судья своему ребенку, и хан Абулхаир чутьем понимал, что дочь вся — от головы до пят — уродилась в него и тайны тонут в ее памяти, как в бездне. Вот почему, едва получив приглашение от Неплюева и узнав, что такие же приглашения посланы Абильмамбету и Аблаю в Средний жуз, он послал в Оренбург свою дочь Жанат с пятнадцатью джигитами сопровождения. Больше никому не решился доверить он такое важное дело…В кожаной сумке на шее у Жанат было донесение губернатору Неплюеву.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42