OCR Tanya Vasilyeva
«На грани»: Иностранка; М; 2004
ISBN 5-94145-235-7
Аннотация
Анна собирает дорожные сумки и уезжает из дома, оставив любимую шестилетнюю дочку Лили на попечение своих друзей. Когда отсутствие Анны затягивается, все начинают искать объяснение ее задержке, пока наконец возможность, что она не вернется совсем, не становится ужасной реальностью. Возникает версия, что она скрылась с любовником, но способна ли женщина, подобная Анне, бросить горячо любимого ребенка? Убийство это или похищение? Не стала ли героиня жертвой больной и опасной фантазии маньяка? Чем больше возникает предположений, тем напряженнее становится повествование.
На грани
Сара Дюнан
Люди исчезают каждый день. Они уходят из дома и из жизни в безмолвие холодной статистики. Для тех же, что остаются, — это жесточайшее из долгих прощаний, потому что их удел — лишь боль и сомнения. Неужели человек, которого ты так любил и, как тебе казалось, так хорошо знал, — просто решил уйти и не вернуться? А может, все гораздо хуже и решение принял за них кто-то другой?
Неизвестность мучит и корябает душу в кровь. Вместо ответов — одно воображение. Реальность вытесняется фантазиями. И чем больше ты размышляешь, тем изощреннее и навязчивее становятся эти фантазии.
Истории тех, кто очутился на грани.
Как и эта история.
Анна ушла из дома. До скорого.
Часть первая
В пути — Понедельник, днем
Зал ожидания для отбывающих пассажиров южного аэровокзала в Гатуике. Рай для любителей покупок: два этажа розничной торговли высшего класса, объединенных скользящими вверх-вниз стеклянными лифтами и наводненных бесконечным потоком пассажиров, подхлестываемых наличием свободного времени и твердыми скидками — стоит лишь помахать посадочным талоном. Наиболее прозорливые припасают пустую сумку, которую и заполняют здесь купленной одеждой, обувью, книгами, парфюмерией, бутылками спиртного, фотоаппаратами и пленкой. Для многих отпуск начинается уже здесь. Это читается на их лицах. Покупают здесь разборчиво, не то что на загородных гуляньях, где теряют всякий здравый смысл, в бешеном энтузиазме хватая что ни попадя. Здесь бродят не спеша, поглядывая вокруг и выискивая; парочки ходят обнявшись, не разнимая рук, как на пляже, дети волочатся за родителями, кружа вокруг, в безопасности охраняемого пространства. Ведь о краже детей из зала ожидания для отбывающих пассажиров слышать нам не приходилось, не правда ли?
На втором этаже рядом с магазином «Все для тела» расположился кофейный бар «Капуччино», выставивший в зал свои столики. За одним из столиков сидит женщина, рядом с собой она поставила небольшую дорожную сумку, посадочный же талон ее лежит перед ней возле пластиковой кофейной чашечки. Ни другой ручной клади, ни пакетов «дьюти-фри» у нее нет, и покупками она не интересуется. Вместо этого она наблюдает за публикой и вспоминает свое первое пребывание здесь, в этом аэропорту, двадцать лет назад, когда подростком она впервые одна отправлялась на континент. Ничего подобного тогда здесь не было. До того, как придумали использовать под магазины любое незанятое пространство, воздушное путешествие считалось делом серьезным, требующим к себе почтительного отношения. Тогда в аэропорт отправлялись принаряженными, а под «дьюти-фри» подразумевалась покупка двадцати пачек сигарет «Ротмен» или духов от Элизабет Арден. Время это казалось теперь далеким, как эра черно-белой фотографии. Тогда, помнится, вылет задержался на три часа. Слишком юная для дешевой выпивки и слишком бедная, чтобы интересоваться духами, она сидела в ряду глубоких, как люлька, красных кресел, намертво привинченных к полу, и читала свои путеводители, описывающие тот или иной город, прежде виденный ею лишь в мечтах, читала, стараясь утихомирить волну бурлящего в крови адреналина. Вся ее будущая жизнь лежала за заграждением сектора № 3, и ей не терпелось пройти за это заграждение.
Теперь все изменилось. Хоть адреналин по-прежнему ощущается в жилах, в этом нет ни бурления, ни страсти. Он лишь жжет изнутри опасливой настороженностью пополам с кофеином. Временами она даже жалеет, что отправилась. Или что не взяла с собой Лили. Лили бы понравилось все это коловращение, ребячья болтовня заполнила бы пустоту, а ее любознательность вытеснила бы цинизм, открыв путь удивлению и чуду. Но путешествие это — не для Лили. Ее отсутствие — часть замысла.
Она отодвигает кофейную чашечку, кладет посадочный талон обратно в карман. Когда она в последний раз глядела на табло, посадка на рейс в Пизу еще не начиналась. Теперь на табло мелькал сигнал: «Посадка заканчивается». Сектор № 37. Она встает, направляется к стеклянному лифту.
Двадцать лет назад, идя на посадку, она мысленно напевала песенку битлов «Она ушла из дома». Уже тогда ее слова казались наивными, воспринимались с иронией. И, прокручивая их в уме, она не могла не улыбаться. Наверное, в этом все дело: теперь ирония ее не утешает.
Амстердам — Пятница, днем
Вечером в пятницу я люблю ловить кайф. Наверно, это можно назвать привычкой, но привычкой не закоренелой. Для меня это просто способ расслабиться — работа кончена, можно отпраздновать конец недели — что-то в таком роде. Порою я употребляю наркотик, порою — алкоголь. Как почти все в моей жизни, сопровождается это определенным ритуалом. Я вхожу, включаю радио, готовлю косячок, сажусь за кухонный стол и жду, пока мир вокруг не раскроется по-новому. Мне нравится, как меняется жизнь, когда я под кайфом: предметы плавятся, очертания их приобретают мягкость. Возникает знакомое чувство, и это меня радует, бодрит. Ведь покуриваю я уже давно. Начала еще подростком, когда мне не было и двадцати. Первую дозу я выкурила на квартире у мальчика моей подруги — эдакая увлекательная подростковая вольница. В первый раз я курила в компании, но очень скоро я раскрыла для себя прелесть уединения. Я забиралась к себе наверх и курила в окно. Если отец мой и знал об этом (с годами я уверилась, что он не мог не знать), у него хватало ума ничего мне не говорить. Я стремилась не к бунту, а лишь к уединению, к отрешенности от мира. И так это и пошло. Хотя по моему виду не скажешь. Я не выгляжу женщиной, употребляющей наркотики. Один из главнейших моих талантов — умение с девяти до пяти производить впечатление профессионала до мозга костей, служащей, обладающей интеллектом, острым и четким, как линии моего костюма — безукоризненно строгого, без всяких там оборочек и финтифлюшек. Одним словом, женщиной положительной. Во всех отношениях правильной. Такой, которой можно довериться. Однако всем время от времени необходимо распустить тесную шнуровку.
Иногда по пятницам на меня находит стих заменить наркотики алкоголем. И вовсе не из-за того, что стесняюсь незаконных удовольствий. Одной из многих привлекательных сторон этого города, ставшего мне родным, является его знаменитая терпимость к наркотикам, терпимость, которой он так гордится, а также система их распространения,, устраивающая самых добропорядочных граждан. Нет. Просто случаются пятницы, когда душа моя тяготеет к иному способу раскрепощения. В таких случаях я даю волю своему пристрастию к ледяной водке. Удивительно приятно смотреть, как она льется из горлышка — тяжелая вода, греховный поток чистого алкоголя, струящийся по кубикам льда. Я держу для этого специальную стопочку — маленькую, как раз на одну порцию, и тяжелую, как жидкость, наполняющая ее. Стопочка от холода запотевает, и, когда берешь ее в руки, пальцы оставляют на стекле маленькие влажные отпечатки.
Первый глоток лучше всего делать на пустой желудок. Поэтому в такой день я стараюсь пообедать пораньше, чтоб домой прийти достаточно голодной. Голодной острее чувствуешь, как проникает в кровь алкоголь, как он течет по венам, пощипывает в кончиках пальцев, как обжигает желудок. Быстро начинаешь балдеть. Тогда я приступаю к готовке. Тут важно правильно рассчитать время. Если прождать слишком долго, можно упустить момент: или чересчур проголодаешься, так что трудно будет смаковать каждый кусочек, или же успеешь опьянеть так, что будет не до еды. Я включаю музыку, чтобы не отвлекаться, и готовлю что-нибудь вкусное, быстро наполняющее воздух ароматом, вызывающим воодушевление и самые приятные чувства. Когда чувства эти возникают, я усаживаюсь и ем, глядя по видео какую-нибудь хорошую картину, которую я предварительно заботливо выбираю в видеомагазине. Телевизор я не смотрю, и дело тут не столько в языке, сколько во вкусовых пристрастиях. Как и посетители современных клубов, вечерние программы телепередач кажутся мне теперь какими-то недозрелыми, а телевизор — не времяпрепровождением, а тратой времени.
В последние годы я стала острее ощущать бег времени. Не в будничном смысле, а в глобальном, стала видеть как бы со стороны его этапы. Иногда меня даже посещают видения: большие куски моей прожитой жизни плавают в пространстве, как звездные осколки, они кружат вокруг меня, эти трех-четырехлетние промежутки времени, сорвавшиеся со своей орбиты, навсегда утраченные. Вот проплывают годы от двадцати двух до двадцати шести, проплывают так близко, что кажется, вот-вот ухватишь их рукой. Потом, немного в отдалении, я вижу грань тридцатилетия, мои тридцать с небольшим, они вращаются в безвоздушном пространстве — картины службы, интерьеры полупустой квартиры в шотландском городишке, в нем все время шел дождь, а все сколько-нибудь благопристойное ускользало из рук и было недостижимо, как отходящий от перрона поезд. Возможно, следует покрутить это в памяти, пересмотреть, и тогда мнение это изменится и Шотландия покажется торжеством стиля и элегантности. Но, думаю я, стоит ли трудиться? Все это — в прошлом, кончено, завершено, возможности и шансы закостенели, став непреложностью сделанного выбора, и представляют теперь лишь исторический интерес. Да без всего этого и легче, свободнее. Думаю, по-своему я счастливый человек. В отличие от других, меня мало тяготят прожитые годы.
Конечно, можно было в свое время постараться и получше попользоваться молодостью, хоть оправданий, если б мне вздумалось прибегнуть к оправданиям, у меня предостаточно. Но факт остается фактом: в период, когда другие прокладывали звездные пути, горя энергией и честолюбием, я оставалась на обочине, внизу, и лишь стряхивала со своей одежды сыпавшиеся на меня от них искры; я боялась даже глаза на них поднять из страха, что их огонь перекинется и на меня. Однако в последние годы я наблюдаю все больше и больше обломков и следов пожарищ, оставляемых шустрыми удачниками с их яркой и красочной жизнью: прогоревшие акции, вторые браки, намечающиеся вторые подбородки, разорительные счета от психотерапевтов. Если эти обломки и следы так явственны к сорока годам, воображаю, что будет с этими людьми в последующее десятилетие.
С ними, но не со мной. Возможно, потому, что я всегда желала меньшего, я получала больше. Можно сказать, что я достигла почти полного довольства жизнью. Мне нравится этот город. За внешним спокойствием он таит в себе энергию. И это при том, что вне города здесь все крайне неторопливо. Кажется, что вода, которая так долго покрывала эту землю, наделила ее своей невозмутимостью, невозмутимостью поистине кошмарной, но так как в Голландии все сколько-нибудь значительное в конце концов перебирается в Амстердам, беспокоиться о том, что происходит за его пределами, на этом полуморе-полусуше, нет нужды. Моя жизнь сосредоточена здесь. Квартира моя находится в одном из старых купеческих домов на канале (богатство нации копилось веками, и стоит поскрести деревянные полы — и можно уловить аромат этих веков). У меня есть работа, которую я люблю, и даже (что совсем уж удивительно) есть мужчина, который меня любит бескорыстно, не нуждаясь ни в моих деньгах, ни в моей квартире. Я довольна. При том, что раньше я умела довольствоваться (и довольствовалась) меньшим, большего я и не желаю.
Обычно в таком настроении я вспоминаю, что пора звонить Анне хотя бы для того, чтобы доставить ей приятность вывести меня из состояния самодовольства своими подтруниваниями. В минуты более сентиментальные меня посещает мысль, что на плаву нам помогает оставаться наша дружба. В то время как супруги скучают, а одинокие ожесточаются, верные подруги чутко блюдут взаимные интересы. Конечно, лепту свою внесла и Лили, но равновесие в заботах друг о друге у нас установилось до ее появления на свет.
По пятницам мы связываемся по телефону. Не всякую неделю, конечно. Иногда тут вмешиваются дела или отлучки, но, как правило, перезваниваемся мы а пятницу, а в ту пятницу, помнится, я очень ждала разговора, так как до этого несколько недель мы пропустили и я чувствовала потребность наверстать упущенное. А кроме того, наверно и даже наверняка, во мне гнездилось смутное беспокойство о ней, подозрение, что в жизни ее могли происходить события, мне пока не известные. Но я была уверена, что все для меня прояснится. Потому что в конце концов она все мне расскажет, как это всегда делала и я.
Обычно мы приурочивали наши звонки к десяти часам вечера. Дожидались времени, когда Лили уж почти наверняка отправлялась в постель и мы могли поговорить всласть, чаще всего в присутствии Пола, который готовил что-нибудь изумительное с восточными пряностями и на кунжутном масле, но при этом не возражал, однако, чтобы Анна ела его стряпню, не отрываясь от телефонной трубки. Поэтому когда в 7.50 вечера в пятницу раздался телефонный звонок, в то время как на сковороде у меня доходил тонко нарезанный лук, а стекло водочной стопочки и мое сознание туманила вторая порция водки, я сразу поняла, что звонят слишком рано и, значит, это не она.
— Эстелла? Ты?
— Привет, Пол. Как дела?
— Прекрасно. Слушай, Анна случайно не у тебя?
— Анна? Нет. А почему ты вдруг решил?
— Зн... ну, просто она уже неделю как уехала. И мы подумали, не к тебе ли она завернула на обратном пути?
Небо в открытых окнах начало лиловато синеть, сгущаясь в сумерки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38