Ерофеич избегал обращаться к Сереге прямо, но общался с ним с помощью отвлеченных, казалось бы, фраз: "Нет ли там отвертки?", "Интересно, сколько уже натикало?" или "Молоточком бы здесь вдарить". Серега подавал ему отвертку, протягивал болт, ударял молотком по тому гвоздю, на который Ерофеич показывал, и все это делал молча, потому что слов от него не требовалось.
И только Гуляй относился к Сереге почти как раньше, то есть советовался с ним во время работы, угощал папиросами и при этом, как обычно, называл по имени. Лишь иногда, когда он в сторонке беседовал с Соусом или Ерофеичем, Серега ловил его взгляд и кривую усмешку, но ни ненависти, ни даже осуждения в том взгляде не было, не было в нем и презрения, а только жалость. И этот взгляд мучил Серегу более, нежели открытая вражда Соуса или показная надменность Ерофеича. Потому что для гордого человека нет ничего унизительнее жалости. А Серега, несмотря на свою покладистость, был человеком гордым. И именно гордость, а не ее отсутствие, вывела Серегу из глупого, положения, в котором он оказался.
А случилось это так. Накануне сдачи объекта Гуляй опять куда-то исчез. Вернулся он только утром, приехал на чьем-то самосвале трезвый, или почти трезвый, вынул из кармана деньги и протянул их Сереге.
- Считай. Здесь сто. Это должок. С процентами, как положено. А по наряду само собой...
- Сто? - не понял Серега.
- С процентами,- пояснил Гуляй с ухмылкой.- Бери, бери, жена спасибо скажет.
- Сто? - переспросил Серега.
- Пересчитай,- сказал Гуляй.
Аккуратно загибая углы пятерок и червонцев, Серега пересчитал деньги, достал из пачки десятку, проверил ее на свет, вложил обратно. Потом вдруг разорвал всю пачку пополам, бросил обрывки к ногам Гуляя и пошел работать.
- Дурак,- сказал Соус, который при всем при этом присутствовал, и стал собирать обрывки.- Подделка и порча государственных казначейских билетов карается законом...
- Заткнись,- оборвал его Гуляй.- Я бы то же самое сделал.
Теперь уже выяснять отношения пришел черед Гуляя. Однако для него это, как оказалось, не составляло труда. Не долго думая, он послал Соуса в Синюхино, чтобы на склеенные деньги купить всего, для того чтобы закатить пир, если не на весь мир, то такой, какой бы запомнился дерюгинцам на долгие годы: И Соус выполнил его поручение, хотя и на свой лад.
Он привез три ящика портвейна, пакет мятных пряников, торт "Сюрприз" и банок десять скумбрии в масле. Все остальное, а именно: соленые огурцы и грибы, квашеную капусту, вареную картошку в мундирах - принесли с собой местные жители.
Все они были в возрасте Ерофеича, а кое-кто и постарше. Дерюгино считалось деревней неперспективной, и потому молодежь отсюда давно перебралась на центральную усадьбу, в район, а то и в столицу. А может, потому она и считалась неперспективной.
Так или иначе было непонятно, зачем директору совхоза понадобилось возводить кормоцех в деревушке, где жили одни старики и старухи, которых еле-еле хватало на то, чтобы обслуживать ферму на двадцать коров и следить за своими огородами.
Тем не менее цех был построен, и дерюгинцы были рады обмыть это дело, благо Гуляй угощал. Впрочем, он себе этой чести не присваивал и сразу заявил всей компании, что не он, а его лучший друг Серега настоящий виновник торжества. Старики по очереди желали ему хорошей жены и здоровых деток, и Серега пил с ними напропалую, не пускаясь в долгие объяснения относительно своего семейного положения. Ему было просто с ними, с Гуляем, Соусом, Ерофеичем, и чем больше он пил, тем яснее казалась ему его дальнейшая жизнь; от каждой выпитой рюмки сомнения разбегались по углам, словно тени от зажженной лампы. Скажи ему кто-нибудь сейчас, что завтра его ждут испытания, каких он в жизни своей, может, и не встречал еще, он не поверил бы и отмахнулся.
А испытания и в самом деле не заставили себя долго ждать. Стоило только взглянуть на Антонину, чтобы сразу понять, что она знает о пропавших деньгах и на сей раз не намерена прощать.
Конечно, глупо было рассчитывать на то, что Антонина за неделю не обнаружит пропажи денег, но какая-то надежда у Сереги все-таки оставалась, и более того, она с каждым днем крепла. Так что, когда он вернулся в Синюхино, для него были почти неожиданностью упреки Антонины. Он даже пробовал возражать ей, оправдываться. И только когда Серега понял, наконец, всю серьезность своего положения, он замолчал, сник и обхватил голову руками, то ли для того, чтобы защитить ее от ударов судьбы, то ли чтобы укрепить ее на случай, если тяжелым мыслям станет слишком тесно.
Антонина не ругалась, не плакала. Все это за ту неделю, что Серега отсутствовал, она проделала десятки раз. И вот из слез и многих горьких слов родилось, наконец, одно слово, которое вмещало в себя все, что Антонине пришлось пережить плохого, и не только за последнюю неделю или даже месяц, но за всю свою жизнь, включая и сгоревшую когда-то куклу, и не купленную сумочку с белым бантом, и смерть матери, отъезд в Сибирь, и ссору с мачехой... Слово это было - предательство.
За то время, пока Серега отсутствовал, она как бы пережила всю свою жизнь заново и решила, что ее предали. В самом деле, чего ради терпела она обиды, унижения - словом, все неприятности, что бывают в жизни каждого человека? Для того, чтобы вырасти, вручить себя любимому человеку, а взамен получить счастье, и не бог весть какое, не заморское, не великое, а самое обычное, какое доступно всем: свой дом, заботу, ласку, возможность спокойно растить своего ребенка. Но человек, которому она себя доверила, отказав, может быть, более достойным соискателям, вместо того чтобы взять ее за руку и вывести на прямую дорогу, сам вдруг сбивается с пути и начинает плутать, и то и дело куда-то проваливается и ее за собой тянет. Что это, если не предательство? А с предателями какие могут быть перемирия. Враг, который считался другом, всегда больший враг, нежели тот, который всегда был врагом. Говорила Антонина спокойно и даже деловито, как будто обсуждала предстоящие покупки, но каждое ее слово было для Сереги, как тычок в грудь.
- Нет, Сергей,- говорила она,- мне не интересно, почему ты вдруг стал такой, почему тебе на нас наплевать. Может, ты таким родился, может, тебя заставили... Какое наше дело? Важно, что ты нас пропил, а этого мы тебе простить не можем. И потому я решила, что нам не нужно жить вместе,- здесь голос ее все-таки дрогнул.- Мы, конечно, это дело оформим, как полагается, а пока переедь куда-нибудь. Попросись в общежитие или в район... Куда ты там все время шлендаешь...
- Антонина, Тоня!..- попытался возразить Серега, но наткнулся на взгляд жены и замолчал.
- Ты пойми, не могу я все время видеть перед глазами человека, которого я ненавижу. Да и тебе каково это будет...
- Но ведь было же все в порядке. Там, в Большой Мурте, помнишь, как мы хорошо жили? Может, поедем обратно? Я к начальству пойду, нажму, глядишь и дадут квартиру. Чего мы здесь забыли? Поедем, а? - Далекий сибирский поселок казался теперь Сереге обетованной землей, единственным на свете местом, где он еще сможет возродиться. Надежда никак не желала покидать его.
Обиды и сознание собственного бессилия за какую-нибудь неделю так ожесточили Антонину, что любой Серегин довод в пользу примирения казался ей ловушкой.
- Нет,- сказала она.- У нас все кончено. Поезжай один. Даже лучше, если ты уедешь.
Серега еще крепче стиснул голову руками. Он ей поверил. До этого все складывалось как-то неправдоподобно. Ну, потратил деньги - подгулял с приятелями. Ну, другой раз черт попутал. Не разводиться же из-за этого в самом деле. Сколько знакомых и выпивают, и денег в семью не приносят. А сколько незнакомых. И так продолжается годами, и жены с ними не разводятся. Костерят на чем свет стоит, но терпят, чтобы сохранить семью. А они жили душа в душу, и любили друг друга, и уважали, и вот все это пошло насмарку. "Не может быть,- думал Серега.- Это просто недоразумение". Но вдруг до него дошло, что Антонина не пугает его, а действительно намерена с ним разойтись, и ему стало страшно. Он поднялся и подошел к окну. За окном были голые ветки все в каплях, как в слезах. "Вот и все, - подумал Серега.- Надо уходить. Именно потому, что любил, именно потому, что уважал, прощения не будет". И вдруг он услышал странный тоненький звук. Он то прерывался, то опять появлялся. Серега повернулся и увидел, что Антонина воет, уткнувшись в подушку. Не плачет, а воет по-звериному, монотонно и заунывно. Он кинулся к ней и попытался отнять ее лицо от подушки, но она так крепко вцепилась в нее руками, что это оказалось невозможно. Он тормошил ее вместе с подушкой, но она продолжала выть. Тогда он прижал ее к себе крепко-крепко и заговорил шепотом: "Тоня, милая, не надо, Тонечка, пожалуйста, не надо..." Она отпустила подушку и разревелась как какая-нибудь девчонка, приговаривая тоже по-девчоночьи:
- Да, тебе что... Ты уехал, и все. А хозяйка у нас керосинку отобрала, говорит, для снохи, а сама в чулан поставила.
- Да куплю я тебе керосинку,- сказал Серега, поглаживая жену по спине и часто моргая глазами.- Сто керосинок куплю. Двести, если надо...
На следующий день Серега пошел в контору, чтобы переговорить с директором, но там ему сказали, что директор уехал в. район и будет только после обеда.
Во дворе конторы под пожарным щитом с огнетушителем и лопатой сидел плотник Матвей Хренков и мусолил во рту папиросу.
- Здорово, отец,- сказал Серега, подсаживаясь к нему, чтобы закурить.-Ты чего здесь?
- Спросить насчет фуганка. Может, видел, в Москве такой фуганок продается, электрический. Так я думаю, нельзя ли его мне через совхоз выписать.
- Ты же в совхозе не работаешь.
- Ну так что? А много ли у нас плотников? Если хочешь знать - я один на всю округу плотничаю. Ко мне что ни день - откуда-нибудь приезжают. Кому пол настелить, кому рамы врезать - все к Хренкову идут. А между прочим, эти люди в совхозе работают. Стало быть, и я тружусь на совхоз.
- Выходит так,- согласился Серега.- Если плотников больше нет, то нужно на тебя этот фуганок выписать.
- Нет плотников,- как будто даже обрадовался Хренков.- Кто это дело знал, тот уехал на заработки. А молодые, вроде тебя, не интересуются. Кому охота горбатиться, топором махать, если те же деньги можно заработать за баранкой. До того дошло, что дома ставить чужих стали подряжать. Вот этим летом чеченцы у нас промышляли. Два дома построили. Ничего, аккуратно сработали, только наши все одно лучше умели. Ты, как надумаешь строиться, чужих не приглашай, а позови Буянова, Коновницына Сашку, калинниковского Потапа. Я, если жив буду, сам покажу им, как нужно делать, чтобы дом сто лет стоял. Ты когда собираешься строиться?
- Не знаю,- пожал плечами Серега.- Денег нет.
- Вот те на, а еще механизатор. Куда ж ты их деваешь, деньги-то? Небось закладываешь? - спросил Хренков как-то очень сочувственно.
- Случается,- сказал Серега.
Он вдруг почувствовал желание рассказать этому малознакомому человеку обо всем, что тяготило его в последнее время. И Хренков это как будто понял и сказал, вроде бы поощряя Серегу к дальнейшему разговору:
- Не дело это. Ты человек семейный, молодой, тебе нужно корни пускать. Это Гуляеву простительно баловаться вином, потому что он на всем белом свете как есть один. Он за свою волю, можно сказать, заплатил семейными удобствами. За то его и уважаю, что, зная свой характер, он в брак не вступает, чтобы никому не навредить. А ты как свою жизнь понимаешь, семейный человек? Или думаешь и кашу съесть и в миску влезть?
- Видите ли,- начал нерешительно Серега.- Не все зависит от самого человека. Есть такие обстоятельства...
- Какие "такие обстоятельства",- передразнил его Хренков.- Если я не пью и пить не желаю, так меня ни один черт не заставит. Это если бы я захотел, к примеру, петь в Большом театре арию Верди, тогда другое дело... Петь желаю, а голоса нет... Вот обстоятельство. А тут ты сам себе хозяин. Коли не захочешь, так тебе силой в глотку не вольют. Стало быть, имеешь склонность.
- Наверно, имею,- сказал Серега, как бы взвешивая последние слова Хренкова.
- А если имеешь - на кой ляд женился, дитятю родил. Обманывал их, сердешных, так выходит,- рассердился вдруг Хренков, но тут же отошел, отмяк.- Эх, паря, умел заварить, умей и расхлебать.
Неожиданный разговор с Хренковым разбередил Серегину рану, и он решил непременно дождаться директора.
Но директор войти в его положение не пожелал.
- Опять насчет жилья,- поморщился он недовольно, когда Серега попал, наконец, к нему в кабинет.- Я же сказал тебе русским языком... сказал - в ближайшее время ничего обещать не могу. Вот достроим комплекс, тогда другое дело, а пока... Ты здоровый мужик, с хорошей специальностью... Мне Гуляев говорил - ты в технике хорошо разбираешься... Неужели тебе самому не под силу купить какой ни на есть дом.
- У меня нет денег,- сказал Серега, которому сразу как-то расхотелось разговаривать с директором. Но раз уж он пришел, то нужно было высказаться.-Да я в общем-то к вам по другому делу.
- Слушаю,- насторожился директор.
- Переведите меня в другую бригаду.
- А чем же эта тебе не угодила?
Сереге следовало бы объяснить директору причину своей просьбы, но как раз этого он сделать не мог, потому что и сам толком еще не разобрался в своих бедах. А тут еще разговор с Хренковым... До этого разговора он хотя бы верил в то, что после ухода из бригады его семейные дела пойдут на лад. А теперь и в этом сомневался. К тому же директор встретил его не больно дружелюбно, осадил можно сказать. Какие уж тут откровенности.
И Серега предпочел выкрутиться.
- Слишком много работы,- ляпнул он первое, что ему на ум взбрело.- Не успеваю готовиться в институт. Я поступать собрался. На заочный...
- Здоров ты, оказывается, арапа заправлять, парень,- рассмеялся директор.- Это зимой-то много работы... Одно из двух: либо ты никогда по-настоящему не вкалывал, либо врешь как сивый мерин. Если судить по отзывам твоих товарищей, то скорей всего второе. Так вот, Дорогуша, давай выкладывай начистоту, иначе разговора у нас не получится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35