А то, что ради спасения собственной жизни предстояло оборвать ещё чью-то, меня уже, если честно, мало заботило. За эти три года я успел понять, что в этом мире каждый должен сражаться только за себя и защищать только себя. Защищать всех может только Бог, а я всего лишь человек.
Мне пришлось поехать в Италию, в Милан. Месяц я провел на какой-то загородной вилле, где готовился к делу, то есть постоянно тренировался в стрельбе. Навыки восстановились достаточно быстро, я даже сам удивился. А потом мне показали фотографию "клиента", но на сей раз не я выбирал то место, откуда должен был стрелять, все было и продумано, и подготовлено без меня. Мне оставалось только вовремя нажать на курок, а потом исчезнуть из города и из страны.
Позднее я узнал из газет, что меня использовали в какой-то дьявольски сложной политической игре, имевшей к революционным идеям весьма отдаленное отношение. На миланской электростанции произошел взрыв, произведенный якобы ультралевыми террористами, один из которых в результате этого взрыва и погиб. Но на фотографии погибшего я без труда узнал того, за кем недавно наблюдал через оптический прицел. И произошло это за день до взрыва на электростанции. Террорист-покойник? Занятно...
Еще занятнее было то, что диверсию, как писали газеты, осуществил некто Джанджакомо Фельтринелли, человек более чем богатый - миллиардер. Я бы до сих пор ломал голову над этим загадочным делом, если бы несколько лет спустя после моей "командировки" в Милан мне не попалась на глаза статья одного итальянского журналиста, заинтересовавшегося "загадкой Фельтринелли" и почти приблизившегося к её разгадке, однако, по удивительному стечению обстоятельств он погиб в автомобильной катастрофе. Последнее меня ни капельки не удивило: механику таких "несчастных случаев" я прекрасно понимал, а о том, что профессия журналиста является одной из самых опасных, не только догадывался, но и знал. Человек, посетивший меня в Швейцарии, сдержал свое слово - я стал сотрудником весьма респектабельной бельгийской газеты, и моя карьера шла на редкость успешно. Что и позволило мне оценить проницательность и смелость итальянского коллеги, так сказать, с профессиональной точки зрения. Статья запомнилась мне навсегда:
"Когда все это началось, примерно лет десять тому назад, умеренная итальянская буржуазия ещё раз продемонстрировала поразительную способность мгновенно распознавать своих врагов. Те, кто входил в "Красную бригаду", были левыми террористами, их мишенью были буржуа, а конечной целью - лишить буржуазию чувства уверенности. Доказательством были первые жертвы революционных выстрелов: промышленные руководители, крупные чиновники, консервативные журналисты, демохристианские политики и те, кто должен был их охранять: личный состав полицейских органов.
Тем, кто возражал, что на самом деле красный терроризм действовал против левой и во имя авторитарной реставрации, умеренные давали конкретный и ясный ответ: может быть, это и так, и, если будет продолжаться неопределенно долго, то сильно пострадают и левые, но пока что жертвами являются только буржуа, и плачут только семьи буржуа. Следовательно, "те" их противники, убийцы, которые хотят уничтожить энное число людей, и с ними нужно бороться именно как с преступниками и убийцами...
Левые, напротив, не хотели ничего видеть, не желали ничего слышать, когда раздались первые револьверные выстрелы. Поднимал голову левый враг, но левые не чувствовали опасности и не поняли, откуда она исходит. Лишь у немногих хватило интеллектуальной смелости, чтобы признать сразу: террористы из "Красной бригады" и смежных групп родились дома, в рядах левых. Все относили за счет 1968 года, этого удивительного времени огромных прорывов, огромных глупостей и страшных ошибок...
Теоретики "красных" никого не убивают сами, лишь возводят насилие в абсолют, проповедуя абстрактные идеи "революционного гуманизма" и "всеобщей справедливости". Но их ученики и последователи тяготеют к практике, в результате чего список жертв "красного террора" продолжает расти. Загадочная гибель мультимиллиардера Фельтринелли оказалась выгодна не столько революционному движению, сколько нескольким крупным банковским группировкам в Италии и за её пределами. Да и кто поверит в то, что такой человек собственноручно попытался совершить диверсию?
Джанджакомо Фельтринелли был человеком одержимым, очень смелым, но не вполне психически уравновешенным. Ко всему прочему, он был одержим страхом правого переворота, переворота фашистского, и потому желал действовать "во имя революции". Он создал собственную организацию - "Группу партизанского действия" - щедро её финансировал, но, желая быть не только спонсором, но и идеологом, издавал достаточно наивные листовки и активно искал связей с другими итальянскими ультралевыми группировками.
Последним его планом было установление тесных контактов с латиноамериканскими революционерами - его истинным идеалом - и финансирование их движения, что не могло не вызвать раздражения не только у правящих кругов Италии, но и у ЦРУ.
Фельтринелли ушел в подполье, гримировался, носил кличку Освальд, то жил за границей, то снова появлялся в Италии, причем полиция была прекрасно обо всем этом осведомлена, но его не трогала: то ли не воспринимали всерьез, то ли хотели использовать как-то по другому. Вполне допустимая гипотеза, если учесть, что связи у миллиардера были разнообразные и достаточно странные. Сама его смерть окутана тайной. А что, если сумасшедшую идею подрыва электростанции ему кто-то умело внушил?
Известно, что вплоть до последнего момента рядом с ним находился некто Карло Фиорни, который после взрыва скрылся и найти которого так и не удалось. Известно, что наследники Фельтринелли ведут более чем скромный образ жизни и даже не упоминают о каких-то больших деньгах, перешедших к ним. Известно, что после гибели Фельтринелли полиция ужесточила свои действия, и "Красная бригада" на какое-то время ушла в подполье".
Я постарался выбросить всю эту историю из своей памяти. Машину я и до этого водил аккуратно, но после...
Я слишком хорошо помнил, как в свое время моя бабушка говорила:
"В нашем роду мужчины редко умирают в собственной постели".
Меня можно было бы заподозрить в трусости, но мне хотелось быть первым не в своем роде, а в своем роду - умереть в собственной постели, причем как можно позже. Так что последующие годы я занимался только своей карьерой. И - небезуспешно. При этом старался, чтобы в моей жизни не было никаких сомнительных эпизодов и никаких прочных привязанностей, которые позволили бы мною манипулировать.
Мне это удавалось до тех пор, пока я не познакомился с Мари.
Глава седьмая
Друзья встречаются вновь
Как присноизвестный чеховский персонаж, кофе в то утро я пила "без всякого на то для себя удовольствия". Не потому, что у меня резко атрофировались вкусовые ощущения, а потому, что в тот конкретный исторический момент меня вполне можно было напоить вместо кофе касторкой или даже керосином и я вряд ли заметила бы разницу. Думать надо о том, что делаешь, а не о пережитых незабываемых минутах. Я же с упорством, достойным лучшего применения, то и дело мысленно возвращалась к событиям последних двенадцати часов. И не могу сказать, чтобы эти воспоминания были неприятны, но дать им какое-то точное определение я бы все-таки затруднилась.
Резко зазвонил телефон, я непроизвольно подскочила на стуле, и недопитый кофе пролился на голые колени. Поэтому мое "алло" напоминало скорее шипение разъяренной кошки, чем нормальную человеческую речь. И поэтому же, наверное, ответом мне было недоуменное молчание, повисшее на том конце телефонного провода.
- Я слушаю, - повторила я уже более спокойно. - Говорите, если позвонили.
- У тебя все в порядке? - услышала я голос Владимира Николаевича.
На сей раз в нем не было и тени насмешки. А мое бестолковое сердце замерло, дернулось и застучало так, что знаменитый ленинградский метроном рядом с ним просто отдыхал: что такое его шестьдесят ударов в минуту по сравнению с моими двумястами? Это - как минимум.
- Привет! - отозвалась я, изо всей силы пытаясь скрыть обуревавшие меня чувства. - А что у меня может быть не в порядке?
- Голос, например. Ты случайно не плачешь?
- Случайно не плачу. Все хорошо. А что, в лучших домах теперь принято уходить, не прощаясь?
- Ты так сладко спала, котенок. Я и так ждал два часа прежде, чем позвонить. Но сейчас, по-моему, уже можно просыпаться.
Я посмотрела на будильник и ахнула: одиннадцать часов! Я опоздала на работу! Что же теперь будет?
- По-моему, просыпаться как бы и незачем, - мрачно сообщила я Владимиру Николаевичу. - Меня уже час как уволили. Так что, спи спокойно, дорогой товарищ. Это я себе говорю.
- А разве ты по субботам работаешь? - изумился мой собеседник.
Елки-палки, сегодня же действительно суббота, если верить календарю! Так, дожила. Счастливые, конечно, часов не наблюдают, но вот за днями проследить было бы неплохо. А то так очень быстро можно докатиться до вопроса: "Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?"
- Я забыла, что сегодня суббота, - честно призналась я.
- А как тебя зовут, помнишь?
В голосе Владимира Николаевича снова послышались иронические нотки. Разговаривать по-другому он просто не умел - во всяком случае с дамами. Хотя что, собственно, я знаю о его манере разговаривать с дамами, равно как и о нем самом? Все мои познания в этой области вполне могли уместиться в одно короткое слово - ничего.
- Представьте себе, помню, - со всей доступной мне в тот момент сухостью сообщила я.
- Не уверен. Ты, судя по всему, забыла, что мы вчера перешли на "ты". Впрочем, это ведь и называется девичьей памятью. Если, конечно, память не изменяет мне.
Нашел тоже девицу! Уж скорее у него с возрастом память начинает сбоить. Воистину с больной головы - на здоровую.
- Вы... ты звонишь мне, чтобы упрекнуть в раннем склерозе? приторно-сладким голосом поинтересовалась я.
- Нет. Во-первых, хочу знать, как ты там. А во-вторых, договориться о сегодняшней встрече. Если у тебя, конечно, нет более увлекательных планов.
В этот момент я затруднилась бы определить свое состояние. Радость? Да, конечно, но... Но к этому светлому и жизнеутверждающему чувству примешивалось ещё что-то неуловимое, мешавшее мне целиком отдаться ликованию.
Этому человеку сопливая и наивная девчонка могла понадобиться по двум причинам. Первая - из области ненаучной фантастики - внезапно вспыхнувшее большое и светлое чувство. Ну, пусть не очень большое, но вспыхнувшее и потому светлое. Вторая - куда более реальная - я нужна ему как помощница в каком-то деле. Лестно, конечно, но романтикой тут и не пахнет. Потому что в любом случае серьезное дело и я - это как гений и злодейство: две вещи несовместные. Кто-то неизбежно должен пострадать в этом союзе, причем нетрудно догадаться - кто именно.
- Ты что там притихла? - услышала я и сообразила, что слишком увлеклась собственными умными мыслями и забыла поддерживать разговор.
- Пыталась вспомнить, что должно сегодня сделать, - покривила я душой. - Но ничего такого вроде бы нет. Так что я свободна.
- Отлично! Через час я за тобой заеду, у нас ещё есть один вопрос, который нужно решить, а потом будем отдыхать.
- Творчески? - поинтересовалась я.
- И творчески тоже. Надень что-нибудь не очень легкомысленное, если можно. Ну, пока.
- Пока, - отозвалась я, мучительно раздумывая над тем, какой, собственно, вопрос мы должны решить, да ещё вместе, да ещё в субботу.
Понимаю, что это меня не красит, но должна признаться: единственный вариант, который мне пришел в прелестную голову, - это посещение ЗАГСа. Глупость, разумеется, но, положа руку на сердце, кто из представительниц прекрасного пола подумал бы о другом варианте? Хотя бы в первую очередь. Да ещё пожелание одеться не слишком легкомысленно. Любая бы на моем месте сделала совершенно однозначный вывод.
Правда, первый же взгляд в зеркало несколько остудил мои романтические порывы. Ничего принципиально нового я там, разумеется, не увидела, но именно это и сыграло свою роль. За ночь я не стала ни красавицей, ни хотя бы интересной женщиной: те же веснушки, те же круглые, не разбери-поймешь какого цвета глаза: то ли карие, то ли желтые, короче - кошачьи. И те же самые непокорные, нахально-рыжие волосы, из которых просто невозможно было соорудить мало-мальски пристойную куафюру. Н-да, до ЗАГСа мне ещё расти и расти. Ни один нормальный человек с таким чучелом в это заведение не пойдет. Да и в любое другое - тоже.
Следующие полчаса я посвятила тому, что пыталась одновременно прибраться в квартире и привести себя в божеский вид. Первое мне почти удалось, второе - почти нет. С прической я обошлась просто: стянула волосы со лба и висков на макушку, прихватила там аптечной резинкой, а сверху водрузила бант, чтобы все это убожество хоть как-то прикрыть. Вместо майки надела блузку - хотя серьезности мне это, видит Бог, не добавило. И уже совсем было собралась поставить над собой смелый эксперимент - подвести глаза и подкрасить губы - как снова зазвонил телефон.
"Свидание, надо полагать, отменяется, - со свойственным мне оптимизмом подумала я. - Что и требовалось доказать".
Но, сняв трубку, я поняла, что не только ошиблась, но вообще поступила крайне опрометчиво. Звонил... ну, конечно же, Севочка, про которого я, если честно, и думать забыла. Он остался где-то там, в совершенно другой жизни, и интересовал меня ненамного больше прошлогоднего снега. Прошу прощения за банальность.
- Пришла в себя? - ледяным тоном поинтересовался он.
- То есть? - оторопела я.
Первой и последней посетившей меня в эту минуту мыслью было то, что он каким-то образом узнал о том, как я провела минувшие вечер и ночь. Непринужденно же беседовать с ним как-то не хотелось. А принужденно - тем более, до любых разговоров на подобные темы я явно ещё не доросла.
- Что - то есть? Я русским языком спрашиваю:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35