Луна ярко светила, и окружающие предметы, отбрасывая резкие тени, придавали всему пейзажу какую-то торжественность. С Фоклендом был Коллинз, так как дело, которое надо было закончить в доме у Клера, в некотором отношении было сходно с теми обязанностями, которые обычно выполнял этот верный слуга. Они о чем-то говорили, потому что в те времена мистер Фокленд еще не имел привычки своей натянутостью и сдержанностью напоминать окружающим, кто он такой. Захватывающая торжественность картины заставила его почти внезапно оборвать разговор, чтобы насладиться ею без помех. Они проехали небольшую часть пути, как вдруг до них донесся порыв ветра, поднявшегося вдали, и они услыхали нечто похожее на глухой рев моря. Вдруг небо с одного края приняло красно-бурый оттенок, и неожиданный поворот дороги поставил их лицом к лицу с этим зрелищем. По мере их движения вперед оно становилось все явственнее, и наконец стало очевидно, что причина его – пожар. Мистер Фокленд пришпорил лошадь, и по мере того как они приближались, открывавшееся их взорам зрелище с каждой минутой принимало все более угрожающий вид. Пламя яростно рвалось ввысь, охватило значительную часть горизонта, и так как оно уносило с собой множество мелких горящих частиц, ярко сверкавших в огне, – все это создавало картину, несколько напоминавшую страшное извержение вулкана.
Огонь бушевал в селении, которое лежало у них на пути. Восемь или десять домов уже пылали, и казалось, что всему селению грозит немедленное уничтожение. Жители были в полной растерянности, так как им еще не приходилось сталкиваться с подобным бедствием. Они поспешно выносили свои пожитки и мебель на соседние поля. Те из них, кому удалось осуществить это в той мере, в какой это было возможно без риска для себя, не способны были ничего придумать и стояли, ломая руки, в муках бессильного отчаяния, созерцая опустошения, производимые огнем. Вода, которую можно было бы раздобыть тем или иным способом, практиковавшимся в этом месте, была бы бессильна состязаться с разбушевавшейся стихией, тем более что поднялся ветер и огонь стал распространяться все с большей и большей быстротой.
Фокленд несколько мгновений смотрел на это зрелище, как бы обсуждая мысленно, что следует предпринять. Потом он приказал нескольким крестьянам, его окружившим, снести дом, пока еще не тронутый, но соседний с тем, который был весь охвачен пламенем. Они, по-видимому, были удивлены распоряжением, которое требовало от них добровольного разрушения их собственности, и, кроме того, находили, что, ввиду близости огня, дело это – чересчур опасное, чтобы можно было за него взяться. Видя, что крестьяне не двигаются, Фокленд слез с лошади и повелительно крикнул, чтобы они следовали за ним. В одно мгновение Фокленд вошел в дом и тотчас же появился на крыше, как бы в самой середине огня. С помощью двух или трех человек, которые быстрее других последовали за ним и уже успели вооружиться первыми попавшимися под руку инструментами, он освободил крепления у ряда дымовых труб и сбросил их прямо в огонь. Он обошел крышу по всем направлениям и, расставив людей в разных концах и дав каждому работу, сошел вниз посмотреть, что можно сделать в других местах.
В это мгновение из одного объятого пламенем дома выбежала пожилая женщина; лицо ее выражало величайший ужас; как только она немного опомнилась и поняла, что происходит, для тревоги явился новый повод.
– Где мое дитя? – закричала она, обводя испуганным взглядом столпившийся вокруг народ. – Ах, она погибла! Она осталась в огне! Спасите ее! Моя деточка!
Женщина испускала душераздирающие вопли. Она повернула к дому. Стоявшие поблизости пытались удержать ее, но она в одно мгновение оттолкнула их, вбежала во двор, взглянула на обезображенные стены и уже хотела ринуться наверх по пылающей лестнице.
Мистер Фокленд увидел это, догнал женщину, схватил ее за руку. Это была миссис Джекмен.
– Стойте! – крикнул он очень твердо, но с благожелательностью. – Ступайте на улицу! Я найду и спасу ее!
Миссис Джекмен повиновалась. Он поручил стоявшим вблизи присмотреть за ней и справился, где расположена комната Эмили. (Миссис Джекмен гостила у сестры, жившей в этом селении, и привезла с собой Эмили.) Мистер Фокленд поднялся на крышу соседнего дома и проник через слуховое окно в помещение, где находилась Эмили.
Она уже проснулась. Увидя себя в опасности, Эмили тотчас закуталась в широкий плащ – такова непреоборимая сила женских привычек; после этого она с диким отчаянием стала осматриваться вокруг. Фокленд вошел в комнату. Она с молниеносной быстротой бросилась к нему, обняла его и прижалась в порыве, который не успела осознать. Волнение ее было неописуемо. За несколько коротких мгновений она пережила целую вечность любви.
Через две минуты мистер Фокленд был уже на улице со своей прелестной полуобнаженной ношей на руках. Вырвав ее из самых когтей смерти, от которых никто, кроме него, не спас бы ее, и передав любящей покровительнице, он вернулся к прежнему делу. Своим самообладанием, неутомимой любовью к людям и настойчивыми усилиями он спас от разрушения три четверти селения.
Когда пожар наконец был потушен, он опять отыскал миссис Джекмен и Эмили, которая тем временем получила кое-что взамен своих платьев, погибших в огне. Он проявил самую нежную заботу о молодой леди и приказал Коллинзу как можно скорее ехать к себе и прислать его коляску в ее распоряжение. На это ушло больше часа. Мисс Мелвиль никогда раньше не приходилось так долго видеть мистера Фокленда. Любовь к людям, деликатность, твердость и справедливость, так щедро проявленные им за этот короткий промежуток времени, – все это было для нее и ново и в высшей степени обаятельно. У нее осталось смутное впечатление, что в ее поведении или внешности в то мгновение, когда мистер Фокленд явился к ней на помощь, было что-то не совсем пристойное, и это, в соединении с другими ее переживаниями, делало все приключение опасным и увлекательным.
Не успела Эмили подъехать к родовой усадьбе семьи Тиррел, как хозяин выбежал к ней навстречу. Он только что узнал о печальном происшествии, случившемся в селении, и ужаснулся за свою простодушную кузину. Он выказал те непосредственные чувства, которые свойственны почти каждому представителю человеческого рода. Он был очень испуган при мысли, что Эмили могла стать жертвой катастрофы, разразившейся так неожиданно в глухую ночь. Он был доволен, когда смог заключить ее в свои объятия и его страшные опасения сменились радостной уверенностью. Не успела Эмили войти под хорошо знакомый кров, как ее ум поспешно, а язык неустанно занялись изображением опасности и своего спасения.
Мистера Тиррела и раньше терзали невинные похвалы, которые она произносила по адресу мистера Фокленда. Но это была сама бесцветность по сравнению с богатством и яркостью речи, лившейся теперь из ее уст. Любовь действовала на нее не так, как действовала бы на женщину, усвоившую науку притворно краснеть и не чуждую сознания зла. Эмили с увлечением описывала деятельность и находчивость Фокленда, быстроту, с которой он задумывал свои мероприятия, и осторожную, хоть и смелую рассудительность, с которой выполнял их. Все было сказочно, прекрасно и волшебно в ее безыскусственном рассказе; перед слушателем возникал благодетельный гений, все направлявший и всем руководивший, но не давалось никакого понятия о том, при помощи каких человеческих средств были осуществлены его намерения.
Некоторое время мистер Тиррел терпеливо слушал эти невинные излияния: да, он был в состоянии выслушать похвалы человеку, который только что сделал ему столько добра. Но от многословия рассказчицы тема начала возбуждать в нем отвращение, и наконец он довольно грубо оборвал ее речь. По всей вероятности, позже, когда он мысленно возвращался к этому, все представлялось ему еще более назойливым и невыносимым, чем в первое мгновение; чувство благодарности изгладилось, а преувеличенные похвалы продолжали терзать его память и звучать у него в ушах; Эмили смешалась в его глазах с той кликой заговорщиков, которая нарушала его покой. Что касается ее самой, то она вовсе не подозревала о своем проступке и продолжала при каждом удобном случае приводить мистера Фокленда как образец изящных манер и подлинного ума. Она была совершенно чужда притворству. Поэтому она не могла представить себе, чтобы кто-нибудь относился к предмету ее восхищения с меньшим пристрастием, чем она сама. Ее бесхитростная любовь стала более пылкой, чем раньше. Она тешила себя надеждой, что только взаимная страсть могла побудить мистера Фокленда к отчаянной попытке спасти ее от пламени. Она не сомневалась, что эта страсть вскоре проявит себя и заставит предмет ее обожания пренебречь разделяющим их расстоянием.
Сперва мистер Тиррел довольно сдержанно пытался останавливать мисс Мелвиль в ее славословиях, давая ей понять, что этот разговор ему неприятен. Он привык обращаться с ней мягко. Эмили, со своей стороны, была всегда готова повиноваться ему без возражений, поэтому остановить ее было нетрудно. Но при первом же случае излюбленная тема невольно опять возвращалась к ней на уста. Ее послушание было уступкой открытого и доброго сердца, но труднее всего на свете было запугать ее. Зная, что сама она и червяку не причинит вреда, она не могла представить себе, чтобы кто-нибудь питал против нее жестокое и мстительное чувство. Ее характер предохранял ее от ссор с людьми, покровительством которых она пользовалась; а так как она не колеблясь во всем уступала, то ей не приходилось подвергаться строгому и суровому обращению. Когда гнев мистера Тиррела при самом имени Фокленда стал более очевиден и постоянен, мисс Мелвиль усилила осторожность. Она обрывала себя среди начатой фразы, которая должна была содержать ему похвалу. Это обстоятельство неизбежно производило неприятное впечатление; получалась ядовитая насмешка над глупостью ее родственника. В таких случаях она иногда решалась добродушно упрекнуть его. «Дорогой сэр! Право, я удивляюсь, как вы можете быть таким упрямым. Я уверена, что мистер Фокленд оказал бы вам любую услугу», – говорила она, пока ее не останавливало его нетерпеливое и сердитое движение.
Наконец она преодолела свою неосторожность и невнимательность, но было уже слишком поздно. Мистер Тиррел уже заподозрил существование страсти, которую она легкомысленно выдала. Его воображение, изобретательное на терзания, подсказывало ему возможные темы разговора, в которые она включила бы похвалы мистеру Фокленду, если бы над ней не тяготел этот противоестественный запрет. Ее теперешняя сдержанность на эту тему была, пожалуй, еще несносней, чем прежнее многословие. Вся доброта его к несчастной сироте понемногу исчезла. Ее пристрастие к человеку, который был для него предметом безграничного отвращения, казалось ему последней каплей в гонениях коварной судьбы. Он уже видел себя всеми покинутым. Под влиянием роковых чар люди одобряли только извращенное и искусственное и относились со смертельной ненавистью к простому и цельному произведению природы. Охваченный мрачным предчувствием, он теперь испытывал к мисс Мелвиль злобное отвращение и, привыкнув беспрепятственно давать волю своим страстям, решил отомстить ей.
ГЛАВА VII
Мистер Тиррел посоветовался с приятелем, которому с давних пор поверял свои тайны, относительно плана, которому надо было следовать; тот, в своем сочувствии бессердечию и дерзости друга, не допускал и мысли, чтобы ничтожной девчонке, не обладающей ни состоянием, ни красотой, можно было позволить хоть на мгновение помешать такому значительному человеку, как мистер Тиррел, в осуществлении его затей. Первой мыслью ее родственника, теперь неумолимого, было вытолкать ее за дверь и предоставить ей добывать себе хлеб, как она сумеет. Но он понимал, что такой поступок вызовет большие пересуды, и в конце концов остановился на способе, который, по его мнению, достаточно оберегал его имя и в то же время с полной несомненностью обеспечивал ей унижение и наказание.
Для этой цели он остановился на молодом человеке лет двадцати, сыне некоего Граймза, который жил на небольшой ферме, принадлежащей другу мистера Тиррела. Этого парня он решил навязать мисс Мелвиль в качестве мужа, злобно предвидя, что она встретит с отвращением всякое брачное предложение, так как, к ее несчастью, у нее зародилось нежное чувство к мистеру Фокленду. Граймза он выбрал как человека, во всех отношениях противоположного мистеру Фокленду.
В сущности, это был парень без порочных наклонностей, но невероятно грубый и невоспитанный. Телосложение у него было самое нескладное; черты лица – крупные, до странности плохо гармонировавшие между собой; губы – толстые; голос его звучал резко, без всяких оттенков; ноги его были одинаковой толщины сверху донизу, с уродливыми и неуклюжими ступнями. По натуре он не был завистлив или зол, но всякая нежность была ему совершенно чужда. Тонкость чувств в других не могла его трогать, так как сам он никогда не испытывал ничего подобного. Он был искусным кулачным бойцом, любил самые буйные развлечения и наслаждался драками, которые он не считал особенно обидными, если они не оставляли никаких следов. Вообще ему нравилось шуметь и горланить, не обращая внимания на других; он был упрям и неуступчив не по жестокости или суровости характера, а по неспособности постичь те более тонкие чувства, которые занимают так много места в жизни людей более благородного склада.
Таково было неотесанное и полудикое существо, избранное мрачной злобой мистера Тиррела как наиболее отвечавшее его целям. До сих пор Эмили была совершенно свободна от гнета деспотизма. Защитой ей служило ее собственное счастливое ничтожество. Никто не считал нужным связывать ее теми многочисленными мелочными условностями, которыми обычно отравляют жизнь девиц, рожденных в богатстве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57