вы родня семейству Грэдграйнд?
- Я всего лишь бедный приемыш, - отвечала Сесси. - Мне пришлось разлучиться с моим отцом - он был всего лишь клоун бродячего цирка, - и мистер Грэдграйнд взял меня из милости. С тех пор я живу в его доме.
Она ушла.
Мистер Джеймс Хартхаус сперва окаменел на месте, потом с глубоким вздохом опустился на диван. Только этого недоставало для полного поражения. Разбит наголову! Всего лишь бедный приемыш... всего лишь бродячий клоун... а мистер Джеймс Хартхаус? Всего лишь отброшенная ветошь... всего лишь позорное фиаско величиной с пирамиду Хеопса.
Пирамида Хеопса натолкнула его на мысль о прогулке по Нилу. Он тотчас схватил перо и начертал (подходящими к случаю иероглифами) записку своему брату:
"Дорогой Джек! С Кокстауном покончено. Скука обратила меня в бегство. Решил взяться за верблюдов. Сердечный привет,
Джим".
Он дернул звонок.
- Пошлите моего слугу.
- Он уже лег, сэр.
- Велите ему встать и уложить вещи.
Он написал еще два послания. Одно мистеру Баундерби, в котором извещал его, что покидает сии края, и указывал, где его можно найти в ближайшие две недели. Другое, почти такого же содержания, мистеру Грэдграйнду. И едва успели высохнуть чернила на конвертах, как уже остались позади высокие фабричные трубы Кокстауна, и поезд, громыхая и лязгая, мчал его погруженными во мрак полями.
Люди высокой нравственности, пожалуй, вообразят, что мистеру Джеймсу Хартхаусу впоследствии приятно бывало вспомнить об этом спешном отбытии, которым он хоть отчасти загладил свою вину - что с ним случалось весьма редко. И вдобавок он вовремя унес ноги, ибо дело могло принять для него прескверный оборот. Однако вышло совсем по-иному. Мысль о том, что он потерпел неудачу и оказался в глупейшей роли, страх перед тем, как насмехались бы над ним другие повесы, если бы узнали о его злоключении, до такой степени угнетали его, что именно в этом, быть может, самом благородном своем поступке он не сознался бы ни за что на свете и только одного этого поступка искренне стыдился.
ГЛАВА III
Решительно и твердо
Неутомимая миссис Спарсит, в жестокой простуде, потеряв голос, поминутно сморкаясь и чихая так, что казалось, ее осанистая фигура вот-вот развалится на составные части, гонялась за своим принципалом, пока не настигла его в столице; она величественно вплыла к нему в гостиницу на Сент-Джеймс-стрит, запалила порох, коим была заряжена, и взорвалась. Выполнив свою миссию с истинным наслаждением, сия возвышенной души особа лишилась чувств на лацкане мистера Баундерби.
Мистер Баундерби первым делом стряхнул с себя миссис Спарсит и предоставил ей страдать на полу без посторонней помощи. Затем он пустил в ход сильнодействующие средства, как то: крутил ей большие пальцы, бил по ладоням, обильно поливал лицо водой и засовывал в рот поваренную соль. Когда благодаря столь трогательным заботам больная оправилась (что произошло незамедлительно), мистер Баундерби, не предложив ей подкрепиться ничем иным, спешно втолкнул ее в вагон курьерского поезда и еле живую привез обратно в Кокстаун. К концу путешествия миссис Спарсит являла собой небезынтересный образец античной руины; но ни в каком ином качестве она не могла бы притязать на восхищение, ибо урон, нанесенный ее внешнему облику, превзошел всякую меру. Однако ни плачевный вид ее туалета и ее самой, ни душераздирающее чиханье бедняги нимало не разжалобили мистера Баундерби, и он, не мешкая, запихнул античную руину в карету и помчал ее в Каменный Приют.
- Ну-с, Том Грэдграйнд, - объявил Баундерби, вломившись поздно вечером в кабинет своего тестя, - эта вот леди, миссис Спарсит - вы знаете, кто такая миссис Спарсит, - имеет сообщить вам нечто, от чего у вас язык отнимется.
- Мое письмо не застало вас! - воскликнул мистер Грэдграйнд, ошеломленный неожиданным визитом.
- Письмо не застало, сэр? - рявкнул Баундерби. - Сейчас не время для писем. Джосайя Баундерби из Кокстауна никому не позволит толковать ему о письмах, когда он в таком настроении, как сейчас.
- Баундерби, - сказал мистер Грэдграйнд с мягким упреком, - я говорю об очень важном письме, которое я послал вам относительно Луизы.
- А я, Том Грэдграйнд, - возразил Баундерби, со всего размаха хлопая ладонью по столу, - говорю об очень важном известии, которое я получил относительно Луизы. Миссис Спарсит, сударыня, пожалуйте сюда!
Тщетные попытки злополучной свидетельницы извлечь хоть какие-нибудь звуки из своих воспаленных голосовых связок, сопровождавшиеся отчаянной жестикуляцией и мучительными гримасами, кончились тем, что мистер Баундерби, у которого лопнуло терпение, схватил ее за плечи и основательно потряс.
- Ежели вы, сударыня, не в состоянии выложить свои новости, - сказал Баундерби, - предоставьте это мне. Сейчас не время для особы, хотя бы и благородного происхождения и со знатной родней, стоять столбом и корчить рожи, как будто она глотает камушки. Том Грэдграйнд, миссис Спарсит довелось ненароком услышать разговор, происходивший в роще между вашей дочерью и вашим бесценным другом, мистером Джеймсом Хартхаусом.
- Вот как? - сказал мистер Грэдграйнд.
- Именно так! -крикнул Баундерби. - И в этом разговоре...
- Можете не передавать мне его содержание, Баундерби. Я знаю, о чем был разговор.
- Знаете? - спросил Баундерби, наскакивая на своего непостижимо спокойного и примирительно настроенного тестя. - Может быть, вы, кстати, знаете, где сейчас находится ваша дочь?
- Разумеется. Она здесь.
- Здесь?
- Дорогой Баундерби, прежде всего прошу вас умерить свое шумное поведение. Луиза здесь. Как только ей удалось освободиться от присутствия того человека, о котором вы упомянули, и чьим знакомством с вами, к моему глубочайшему сожалению, вы обязаны мне, она поспешила сюда, под мою защиту. Я сам только что возвратился из Лондона, когда она вошла в эту комнату. Она приехала в город поездом, бежала всю дорогу в грозу, под проливным дождем, и добралась до дому в почти невменяемом состоянии. Конечно, она осталась здесь. Убедительно прошу вас, ради вас самих и ради нее, успокойтесь.
Мистер Баундерби с минуту молча водил глазами во все стороны, но только не в сторону миссис Спарсит; затем, круто поворотясь к злополучной племяннице леди Скэджерс, обратился к ней со следующими словами:
- Ну-с, сударыня! Мы были бы счастливы услышать от вас, чем вы надеетесь оправдать свое скаканье по всей стране, без другого багажа, кроме вздорных выдумок!
- Сэр, - просипела миссис Спарсит, - в настоящее время мои нервы так сильно расстроены и мое здоровье так сильно пострадало от усердия, с каким я вам служила, что я способна только искать прибежища в слезах.
(Что она и сделала.)
- Так вот, сударыня, - продолжал Баундерби, - отнюдь не желая сказать вам ничего такого, что не совсем удобно говорить особе из хорошей семьи, я, однако, позволю себе заметить, что, на мой взгляд, есть и еще одно прибежище для вас, а именно - карета. И поскольку карета, в которой мы приехали, стоит у крыльца, разрешите мне препроводить вас в оную и отправить в банк; а там я вам советую сунуть ноги в горячую воду, какую только сможете терпеть, лечь в постель и выпить стакан обжигающего рома с маслом. - Тут мистер Баундерби протянул правую руку плачущей миссис Спарсит и повел ее к вышеозначенному экипажу, на пути к которому она то и дело жалобно чихала. Вскоре он воротился один.
- Ну-с, Том Грэдграйнд, - начал он, - я понял по вашему лицу, что вы желаете поговорить со мной. Так вот он я. Но предупреждаю вас, вряд ли этот разговор доставит вам удовольствие. История эта мне все равно очень и очень не нравится, и я должен сказать откровенно, что вообще не нашел в вашей дочери преданности и послушания, каких Джосайя Баундерби из Кокстауна вправе требовать от своей жены. У вас, я полагаю, свой взгляд на дело; а что у меня свой - я хорошо знаю. Ежели вы намерены оспаривать это мое мнение, лучше не начинайте.
Поскольку мистер Грэдграйнд держался более миролюбиво, нежели обычно, мистер Баундерби нарочно вел себя как можно воинственнее. Такой уж был у него симпатичный нрав.
- Дорогой Баундерби... - заговорил мистер Грэдграйнд.
- Прошу прощения, - прервал его Баундерби, - но я вовсе не желаю быть для вас слишком "дорогим". Это прежде всего. Когда я становлюсь кому-нибудь дорог, это обычно означает, что меня собираются надуть. Вы, вероятно, находите мои слова нелюбезными, но я, как вам известно, любезностью не отличаюсь. Ежели вам мила любезность, вы знаете, где ее искать. У вас имеются светские друзья, и они могут снабдить вас этим добром, сколько вашей душе угодно. Я такого товару не держу.
- Баундерби, - сказал мистер Грэдграйнд почти просительно, - всем нам свойственно ошибаться...
- А я-то думал, что вы непогрешимы, - опять прервал его Баундерби.
- Быть может, и мне так казалось. Но повторяю - всем нам свойственно ошибаться. И я был бы вам весьма благодарен, ежели бы вы проявили немного такта и избавили меня от намеков на Хартхауса. Я не намерен в нашем разговоре касаться вашего дружеского к нему расположения или оказанного ему гостеприимства; прошу и вас не упрекать меня в этом.
- Я не произносил его имени! - сказал Баундерби.
- Пусть так, - отвечал мистер Грэдграйнд терпеливо и даже кротко. С минуту он сидел молча, задумавшись. - Баундерби, - сказал он, - у меня есть основания сомневаться, хорошо ли мы понимали Луизу.
- Кто это "мы"?
- Тогда скажем "я", - отвечал он на грубый вопрос Баундерби. - Я сомневаюсь, понимал ли я Луизу. Я сомневаюсь, вполне ли правильно я воспитал ее.
- Вот это верно, - сказал Баундерби. - Тут я с вами совершенно согласен. Наконец-то вы догадались! Воспитание! Я вам объясню, что такое воспитание: чтобы тебя взашей вытолкали за дверь и чтобы на твою долю доставались одни тумаки. Вот что я называю воспитанием.
- Я полагаю, - смиренно возразил мистер Грэдграйнд, - здравый смысл подскажет вам, что, каковы бы ни были преимущества такой системы, ее не всегда можно применять к девочкам.
- Не вижу, почему, сэр, - упрямо заявил Баундерби.
- Ну, хорошо, - со вздохом сказал мистер Грэдграйнд, - не будем углублять вопроса. Уверяю вас, у меня нет ни малейшего желания спорить. Я пытаюсь, насколько возможно, поправить дело; и я надеюсь на вашу добрую волю, на вашу помощь, Баундерби, потому что я в большом горе.
- Я еще не понял, куда вы гнете, - продолжая упираться, отвечал Баундерби, - и заранее ничего обещать не могу.
- Я чувствую, дорогой Баундерби, - сказал мистер Грэдграйнд все тем же примирительным и грустным тоном, - что за несколько часов лучше узнал Луизу, нежели за все предыдущие годы. Это не моя заслуга - меня заставили прозреть, и прозрение было мучительно. Думается мне - я знаю, Баундерби, мои слова удивят вас, - что характеру Луизы свойственны некоторые черты, которым не было уделено должного внимания, и... и они развивались в дурную сторону. И я... хочу предложить вам... действовать дружно... надо на время предоставить ее самой себе, окружив ее нежными заботами, чтобы лучшие ее качества могли взять верх... ведь от этого зависит счастье всех нас. Я всегда, - заключил мистер Грэдграйнд, прикрыв глаза рукой, - любил Луизу больше других моих детей.
Слушая эти слова, Баундерби побагровел и весь раздулся, точно его вот-вот должен был хватить удар. Однако, хотя даже уши у него пылали багровым огнем, он сдержал свой гнев и спросил:
- Вы бы хотели оставить ее на время у себя?
- Я... я думал посоветовать вам, дорогой Баундерби, чтобы вы позволили Луизе погостить здесь. При ней будет Сесси... я хотел сказать Сесилия Джуп... она понимает Луизу и пользуется ее доверием.
- Из всего этого, Том Грэдграйнд, - сказал Баундерби, вставая и глубоко засовывая руки в карманы, - я заключаю, что, по вашему мнению, между Лу Баундерби и мною, как говорится, нет ладу.
- Боюсь, что в настоящее время Луиза в разладе почти со всем... чем я окружил ее, - с горечью признался ее отец.
- Так вот, Том Грэдграйнд, - начал Баундерби; он еще пуще побагровел, еще глубже засунул руки в карманы и широко расставил ноги, а волосы у него стали дыбом от душившей его ярости и колыхались, словно трава на ветру. Вы свое сказали; теперь скажу я. Я чистокровный кокстаунец. Я Джосайя Баундерби из Кокстауна. Я знаю камни этого города, я знаю фабрики этого города, я знаю трубы этого города, я знаю дым этого города, и я знаю рабочие руки этого города. Все это я знаю неплохо. Это осязаемые вещи. Но когда человек заговаривает со мной о каких-то несуществующих фантазиях, я всегда предупреждаю его - кто бы он ни был, - что знаю, чего он хочет. Суп из черепахи и дичь с золотой ложечки и карету шестеркой - вот чего он хочет. Вот чего хочет ваша дочь. Раз вы того мнения, что ей нужно дать все, чего она хочет, я предоставляю это вам, ибо, Том Грэдграйнд, от меня она ничего такого не дождется.
- Баундерби, - сказал мистер Грэдграйнд, - я надеялся, что после моих просьб вы перемените тон.
- Погодите минуточку, - возразил Баундерби, - вы, кажется, свое сказали. Я вас выслушал; теперь будьте добры выслушать меня. Хватит того, что вы мелете несусветную чушь - по крайней мере не нарушайте правил честной игры; хоть мне и горько видеть Тома Грэдграйнда в столь жалком состоянии, мне было бы вдвойне горько, ежели бы он пал так низко. Ну-с, вы дали мне понять, что между вашей дочерью и мною имеется некий разлад, так сказать, известное несоответствие. Так вот - я хочу дать вам понять, что безусловно налицо одно огромное несоответствие, которое заключается в том, что ваша дочь не умеет ценить редкие качества своего мужа и не чувствует, какую, черт возьми, он оказал ей честь, женившись на ней. Надеюсь, это ясно?
- Баундерби, - с упреком сказал мистер Грэдграйнд, - слова ваши неразумны.
- Вот как? - отвечал Баундерби. - Весьма рад, что вы так думаете. Потому что, ежели Том Грэдграйнд, набравшись новой мудрости, находит мои слова неразумными, то, стало быть, они именно дьявольски разумны. Итак, я продолжаю. Вы знаете мое происхождение и знаете, что я годами не нуждался в рожке для башмаков по той простой причине, что башмаков у меня не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11