д. Иногда он останавливался у дверей хижины и стоял так долго, что некоторые из моих гостей не без основания опасались, что он переступит порог и войдет в хижину. Я и сам не знал, что придет на ум этому предприимчивому зверю. Однажды он забрался всеми четырьмя ногами в мое маленькое каноэ — неудивительно, что от него остались одни щепки. Каноэ — это легкая ладья, сделанная из березовой коры и холста, а американский лось весит около полутонны. Один раз, когда лось остановился в каком-то тяжелом раздумье у дверей моей хижины, мне пришлось прогнать его, так как он стоял поперек дороги у бобров, которые забегали в хижину и убегали из нее, таская свой строительный материал. В то время бобры уже перестали бояться огромного зверя, но, вероятно, так же как и я, не чувствовали себя вполне уверенными в его присутствии — никто не знал, что ему вздумается сделать, а потому и опасались проходить мимо него.
У всех животных есть свои особые страхи. Я имею в виду не только страхи, свойственные отдельному виду, но и каждому животному в отдельности. Что касается моего лося, то его всегда пугало, когда кто-нибудь проходил между ним и моим освещенным окном — внезапно колеблющаяся тень падала на него. Он сейчас же бросался бежать, и хотя неизменно возвращался по зову, при повторении такого оскорбления он снова бежал со всех ног. Так эта реакция и осталась у него.
До тех пор, пока бобры не привыкли к лосю и пока его присутствие не стало обычным, они непременно предупреждали меня о нашествии, неистово хлопая хвостами по воде. Но потом, мне кажется, они стали смотреть на него как на своего рода неизбежное зло, которое надо терпеть, хотя оно и неприятно. И лось стал самым обыкновенным явлением, бобры уже не реагировали на его присутствие и перестали бить тревогу. Но случалось всякое. Что бы вы подумали, если, выходя из хижины а ночную пору, вы чуть не упали бы, как это было со мной, потому что споткнулись об огромного зверя, величиной с лошадь. Не правда ли, это может испугать насмерть даже самого храброго человека?!
Пока погода была теплая, лось любил стоять в воде у берега озера. Это было очень занятно для молодых бобрят, они весело плавали вокруг него и от радости громко шлепали хвостами по воде. Лось же, казалось, оставался безучастным ко всему и стоял, не двигаясь с места.
Наблюдая поведение этого своеобразного зверя, я иногда задумывался, не тосковал ли он в одиночестве? Быть может, он стал завсегдатаем нашего лагеря, потому что ему было интересно у нас и наше гостеприимство сулило ему безопасность? Все животные любят развлечения, они становятся возбужденными и игривыми, когда в однообразие повседневной жизни врывается что-то необыкновенное, и, по-видимому, получают очень большое удовольствие от созерцания этого нового, диковинного. Но только одно главное условие должно быть соблюдено: они должны убедиться сначала, что им не грозит опасность. Я уже давно придерживаюсь теории, что наши низшие братья наделены от природы стремлением общаться друг с другом вопреки признанной теории, утверждающей, что в некоторых случаях звери становятся настолько необщительными и ярыми, что делаются опасными для своего собственного вида.
Наше знакомство нисколько не уменьшило прирожденную настороженность и стремительность лося. Как-то раз я появился из-за пригорка неожиданно для него, лось тотчас же помчался к противоположному концу этой небольшой возвышенности, огибая ее у подножия, и, использовав как прикрытие, пустился в бегство. Я не считаю правильным предположение, что звери, находящиеся в обычных условиях, убегают от опасности в состоянии слепого ужаса и панического страха. Лось, встревоженный моим неожиданным появлением, сохранил полное самообладание, и, когда он услышал с вершины знакомый зов — мой «пароль», — он остановился на расстоянии каких-нибудь ста ярдов и в конце концов позволил мне приблизиться к нему. Мне не хотелось подвергать более длительному испытанию доверие лося: мы были далеко от лагеря, и в этом месте нам никогда не приходилось встречаться.
Этот случай с лосем вместе с другими ранее сделанными наблюдениями окончательно убедил меня в том, что у животного, даже обратившегося в стремительное бегство, казалось бы, в паническом страхе, мозг работает на все сто процентов. И я уверен, что лишь в брачную пору, или во время острого голода, или в тяжелой неволе животное полностью теряет самообладание.
Пять лет назад, когда я впервые увидел моего лося — теперь уже совсем взрослого красавца, — он был еще совсем молодым бычком Только два тоненьких V-образных рога, длиной в один фут, торчали на его голове и, подобно усикам на лице юноши, вместо того чтобы придать мужественность его облику, подчеркивали незрелость. На следующий год он сильно возмужал и его голову украсили уже вполне сформировавшиеся рога — плоские, с разветвлениями, какие и должны быть у взрослого лося. Поздней осенью, когда пришла пора гона, он стал прохаживаться с гордо поднятой головой, и время от времени раздавался его трубный клич, бросавший дерзкий вызов сопернику, против которого едва ли он был в силах устоять.
Несмотря на то, что молодой лось всегда вел себя очень прилично, как настоящий джентльмен, с наступлением первых же заморозков он за одну ночь стал сам не свой и бродил как лунатик. Как-то днем он попался мне на глаза, и я с изумлением стал наблюдать за ним. Куда девалась его горделивая осанка, его уравновешенное, спокойное поведение? Казалось, он сам искал себе погибель. Мне захотелось проверить его храбрость. Тогда я принес рожок, сделанный из березовой коры и предназначенный для переклички с лосями во время гона. Я дважды протрубил тревогу. Реакция была мгновенная. Без всякого предупреждения он объявил войну всему, что попадалось на его пути. С ужасным ревом он набросился на иву, на ольху; топтал и бодал поваленные, беспомощно лежащие деревья; набрасывался с яростью на беззащитные молодые деревца, которые попадались ему на глаза. Начал горячий бой с вывернутым пнем и набросился в исступлении на большую кучу пустых ящиков. Стук и грохот этой последней схватки, видно, придали храбрости лосю, и я смотрел в изумлении, как ловко двигался и работал ногами этот огромный зверь.
Однако эти эскапады произвели удручающее впечатление на зрителей, которыми были, если не считать меня самого, мои четвероногие и пернатые друзья. Мне кажется, что умалишенный, свободно бегающий по улицам города с ружьем в руках, должен был бы производить подобное впечатление на прохожих. Я потихоньку удалился со своим рожком и спрятал его подальше. Некоторое время спустя наш храбрый рыцарь покорил всех своих явных врагов — к счастью, он не заметил палатку, где у меня был склад, отправился на новое поле брани в поисках славы. Следя за тем, как он удалялся, меня не покидала тревожная мысль, что он нарвется на большую беду.
Когда я наблюдал это странное поведение лося, у меня было чувство недоумения, подобное тому, если бы мне пришлось вдруг увидеть почтенного друга, показывающего фокусы где-нибудь в толпе, или же с громкими выкриками гоняющего колесо по улицам. Примешивалось к этому еще и чувство жалости, которое испытываешь к существу, временно лишившемуся рассудка, и от которого, как от пьяного, не знаешь чего ждать.
Целую неделю, а может быть и дольше, лось не показывался в лагере, и я боялся, не погиб ли он в неравном бою. Но как-то вечером, когда я возвращался из дальнего плавания на каноэ и собирался причалить, я заметил в сумерках знакомую громоздкую фигуру, расположившуюся на моей пристани, прямо у дверей хижины. Каноэ было тяжело нагружено, а вода в озере сильно обмелела, так что я целиком был во власти лося. Но он не стал мне мешать, а поднялся на ноги и стал пощипывать молодые побеги кустарника, растущего поблизости, и дал мне возможность причалить и разгрузить свою ладью.
Лось теперь редко навещает меня и остается ненадолго — на час, не больше. Судя по его поведению, я думаю, что он нашел себе подругу. Я не могу себе представить, на какие хитрости он пошел, чтобы приворожить к себе лосиху в местности, где так много взрослых лосей. Что и говорить, на его стороне были энтузиазм и оптимизм молодости! И он, видно, встретил самочку, такую же молодую, как он сам, и она любовалась импровизированной схваткой с воображаемым соперником и с девичьей восторженностью приветствовала его как победителя призрачного соперника. И если только он так же хорошо соображал, выбирая себе подругу, как тогда, когда он облюбовал мой уголок заповедника для своего пристанища, то я не сомневаюсь, что выбор его был отличный.
Теперь, когда он лежит под окном моей хижины, я вижу, как он бросает настороженные и пристальные взгляды в темную чащу леса. Только в одном направлении время от времени поворачивается его голова; уши настораживаются, раздувающиеся ноздри ловят воздух. И я знаю, что там, вдали, прячется его подруга — она боится выйти на открытое место, не в силах преодолеть свой страх перед неизвестным.
Скоро, подчиняясь всесильному закону природы, он удалится туда, куда его зовет любовь. Он уйдет своей величавой поступью, словно под звуки барабана и военного оркестра, гордый, с осанкой короля. Он достиг теперь своей зрелости, этот великолепный сын Дикой Природы, отпрыск самого благородного зверя, который когда-либо обитал в этих северных лесах и чье происхождение теряется в тумане далекого прошлого.
Я должен признаться, что не могу подавить в себе затаенное чувство радости, когда думаю, что лось, может быть, оставит ненадолго свою избранницу, снова придет ко мне и ляжет отдохнуть на часок у дверей моей хижины. И сделает он это не по принуждению, не потому, что я его так натренировал, и не в поисках пищи или убежища, а потому, что ему здесь хорошо, что он счастлив и, самое главное, свободен.
БОБРОВЫЙ ДОМ
А внутри земляной крепости
раздается по ночам тихое бормотание,
очень похожее на лепет детских голосов,
слышны также голоса взрослых обитателей.
Это бобры-строители
совещаются о новых усовершенствованиях
и выполняют свои мудрые планы.
Восемь лет прошло с тех пор,
как Мак-Джиннис и Мак-Джинти,
самые первые из наших бобров,
поплыли навстречу своей смерти;
уже восемь лет нас отделяют от той роковой ночи,
когда мы с Анахарео стояли на берегу
безымянного пруда
и отвечали на их последний
протяжный жалобный клич.
Моя хижина в бобровом заповеднике — это не просто охотничий домик. Правда, она первоначально была задумана именно так, но потом подверглась причудливым изменениям благодаря предприимчивости и ловкости бобров.
Одна половина бобрового домика находится внутри моей хижины, другая — снаружи. Обе половины представляют собой прекрасное сооружение, перегороженное посередине стеной моей хижины. Это могло бы вызвать сомнения, показаться неправдоподобным, если бы фотокамера не запечатлела все на снимках и таким образом доказала справедливость моих слов. Наружная часть постройки сооружена на самом берегу озера — на площадке, которую я предполагал использовать для себя как пристань. Однако на этом участке, захваченном с веселой непринужденностью, вы найдете сооружение из сучков, палок и земли, над которыми бобры работают по ночам с непревзойденным трудолюбием и усердием К бобровому дому, вытянувшемуся на тридцать, а то и больше футов, прикреплен плот из толстых бревен и веток — это бобры запаслись кормом на зиму.
А внутри земляной крепости раздается по ночам тихое бормотание, очень похожее на лепет детских голосов, слышны также голоса взрослых обитателей, это бобры-строители совещаются о новых усовершенствованиях и выполняют свои мудрые планы.
Мои лыжи, подвешенные на крюке, скучают в бездействии. Моя винтовка, дробовик и револьвер, смазанные маслом и очень чистые, висят на своем почетном месте на стене, как это принято в каждом охотничьем домике. Я прибегаю к их помощи, чтобы отпугивать медведей. Мой старый, растянутый от ноши длинный ремень аккуратно свернут на деревянном гвозде. Ножом, предназначенным для скобления шкур, теперь я разрезаю хлеб и копченую грудинку; инструменты и приспособления для окраски шкур лежат, забытые, без дела, на полочке и в ящике, скромно замаскированные, — это лишь реликвии прошлого, оставленные на память. Мои старые, выцветшие костюмы из оленьей шкуры, сильно потрепанные от многолетних странствований, печально поникли и висят друг за дружкой, их некогда задорная бахрома выглядит уныло и вяло — все ждут не дождутся ДНЯ, который больше никогда не придет ни для них, ни для меня. Ведь они отслужили свое время — все, за исключением длинного ремня, который найдет себе еще тысячу применений. И стоит лишь начать говорить о них, как сразу же будешь рассказывать об охоте и исследованиях, о далеких неизвестных местах, куда они путешествовали со мной, когда мы работали все вместе; всегда в пути, всегда в поисках того, что лежит за дальним холмом, всегда очарованные недоступным, — из всего этого получилась бы повесть, которую стоило бы рассказать.
Когда я сижу за столом и не знаю, что писать дальше, когда память отказывается мне служить, я грызу свой карандаш и гляжу на них. Мне кажется тогда, что эти старые безмолвные товарищи моих скитаний смотрят на меня с упреком, не понимая, как я мог забыть то славное прошлое, которое мы прожили вместе и когда каждый из них так много вложил в него.
Мне чудится, что они нарушают молчание и говорят: это происходило здесь или там; мы отправились туда, или же — это произошло таким образом; неужто я не помню, как мы поймали черную ласку на реке Испанской; разве можно забыть то место, где индейцы рассказали нам историю о Волшебном лесе, — как мы там расположились лагерем на берегу безымянного озера, где никто еще не бывал, и как мы голодали много дней.
Среди этих дорогих моему сердцу вещей есть длинный нож с узким лезвием, он воткнут острием вниз в потрепанные кожаные ножны, не для него предназначенные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17