Какая красота! Мне-то казалось, что я наполовину все просто придумала, но она была еще лучше, чем мне запомнилось. Я погладила роскошно расшитое бисером одеяло из волшебной сказки и потерлась щекой о мягкую шелковую наволочку. Как мне захотелось забраться в постель, свернуться калачиком и спать!
Там, на чердаке, я не могу спать по-настоящему. Всю ночь я вертелась на этой маленькой раскладушке. Стоило мне чуть-чуть вздремнуть, как ко мне крадучись подходил Терри и его зеленые глаза мерцали, пока он расстегивал свой кожаный ремень. В мягкой кровати Индии я чувствовала бы себя в безопасности, но если я сейчас усну, то могу не проснуться вовремя. А Ванда вернется и увидит меня.
Я заглянула и в комнату Ванды. На ее подушке лежали скомканные салфетки. Похоже, она плакала тут часами. Должно быть, она совсем убита из-за ребенка. Лоретта радовалась, что у нее есть Бритни. Ребенок — это твой собственный человечек, его можно любить без оглядки, говорила она. И действительно, она очень любит Бритни. Может, Ванда волнуется, что подумают ее мама и папа в Австралии. Нэн плакала, когда Лоретта сказала ей, что ждет ребенка. Нэн говорила, что не сердится, просто ей грустно, потому что Лоретта сама еще совсем ребенок. Нэн считала, что Лоретте следовало подождать, окончить школу, научиться какому-то делу, сделать себя кем-то.
— А я вместо этого сделала ребенка, — заявила Лоретта.
— Ох, девочки, девочки, — вздохнула Нэн. — Наверно, это моя вина. Ну, в самом деле, что ж это, а? Сперва Тамми, в семнадцать уже забеременела, теперь вот ты.
— Я не такая, как Тамми, — сказала Лоретта. — Она никогда не желала ребенка.
Нэн быстро шепнула: «Т-сс!» — но я слышала. Для меня это не было сюрпризом. Я знаю, моя мама никогда меня не хотела.
Она не хотела даже взять меня на руки, когда я родилась. Она сама мне сказала. Я была вся красная и скользкая, ей даже смотреть на меня было тошно. Акушерка меня выкупала, попудрила тальком, расчесала мне волосы, одела в розовую рубашонку. Я видела фотографию. Не так уж и плохо я выглядела. Один мой глаз немного косил, но вообще я была вполне миленьким ребенком с этим пушком по всей голове, словно одуванчик.
— Да ты хоть взгляни на свою крошку, это маленькое сокровище, — уговаривала ее добрая акушерка. — Разве тебе не хочется обнять свою дорогую доченьку?
— Да я лучше бы сдавила обручем ее голову за те муки, которые из-за нее вытерпела, — простонала мама. — То еще сокровище! Ах ты, моя дарлинг! — сказала она насмешливо.
И с тех пор так и прозвала меня. А потом записала под этим именем. Конечно, мне-то все равно, хотя вовсе она не считала меня ни сокровищем, ни дорогой, ни любимой.
Да нет, конечно, не все равно… Но теперь мама меня любит, теперь все будет хорошо. Она хочет, чтобы я вернулась. Она плакала по телику.
Ну, ты и дура. Эти слезы ничего не значат. Терри тоже плакал.
Лучше бы они показали мою бабушку.
В кухне был телефон. Сперва я набрала «141», чтобы нельзя было проследить, откуда звонок, потом быстро набрала номер Нэн. Ответили сразу же, после первого звонка. Это была не Нэнни.
Это был Терри!
— Алло! — прогудел он мне в ухо. — Алло, алло! Кто это? Послушайте, если вы из этих тупых попрошаек-журналистов, то я вам уже сказал: мы дадим эксклюзив другой газете.
Потом кто-то сказал Терри, чтобы он передал трубку, — может, это был полицейский? И тут я услышала голос Нэн!
— Замолчите все! Это может быть Дарлинг! Дайте мне поговорить с ней! Дарлинг? Это ты, родная моя? С тобой все в порядке? Где ты?
— Я прячусь, Нэнни! — прошептала я и тут же положила трубку, боясь, что там уже схватил трубку кто-то другой.
У меня пересохло в горле. Я налила в стакан воды. Но у меня так тряслись руки, что половина воды расплескалась. Я обошла всю огромную кухню, видя на всех сверкающих предметах маленькую Дарлинг с выпученными глазами. Что бы сказала Нэн о такой кухне! В холодильнике полно было всевозможной, самой фантастической еды, но я не посмела ни к чему прикоснуться. Взяла только пригоршню изюма и лизнула кусочек сахара, а потом принялась за пакет корнфлекса. И тут же закашлялась. Дышать стало трудно. Я приложила руки к стиснутой груди и уговаривала себя — спо-кой-но, спо-кой-но, — но вдруг увидела за пупырчатым стеклом кухонной двери темный силуэт и услышала звук поворачивавшегося в замке ключа!
Меня как ветром сдуло! Я вылетела из кухни, промчалась вверх по двум лестничным пролетам, вскарабкалась по приставной лестнице на чердак и закрыла за собой люк. Я лежала на полу, судорожно пытаясь вдохнуть воздух. Кровь стучала в висках так громко, что я не могла толком ничего слышать… О господи, шаги! На лестничной площадке верхнего этажа шаги. Они все ближе!
— Выходите! — Голос старческий. — Я вас слышала! Сейчас позвоню в полицию!
Я лежала, зажав рукой рот. Было слышно, как заскрипела чердачная лесенка. Они пришли за мной!
Я дотянулась до выключателя, выключила свет и продолжала лежать в темноте. Было ужасно ничего не видеть, но это означало, что и они не смогут увидеть меня, когда их головы появятся из-под крышки люка.
Она уже открывалась! В отчаянии я крепко сжала губы.
— Индия? Ведь это не ты, Индия? — Голос был женский.
Я ждала: вот сейчас она поднимется повыше и включит свет.
— Индия? — повторила она, но уже без уверенности. Потом вздохнула и стала медленно спускаться, приостановившись на минуту, чтобы закрыть за собой крышку. Я слышала, как она идет по лестничной площадке и потом по лестнице вниз, что-то бормоча про себя.
Я все ждала, пока не услышала отдаленный гул пылесоса. Тогда я села, дыша с трудом, и зажгла свет. Все в порядке, твердила я себе, они меня не нашли. Но все равно мне было страшно.
Мне все еще страшно. Хотя бы вернулась наконец Индия! Мне нужен ингалятор. Я не могу дышать. Мне все хуже.
Шаги. Индия? Но что, если это опять та старуха-уборщица? Лучше выключить свет, быстро!
Я постаралась опять включить свет, но лампочка перегорела! Я опять в темноте. Мне так страшно. Я стараюсь про все это написать, но не вижу, что пишу.
Шаги удалились. С тех пор прошла целая вечность. Где Индия? Должно быть, сейчас очень поздно. Может, уже наступила ночь?
Я хочу к Нэн. Слышала ли она меня? Знает ли, что со мной все в порядке? Но со мной совсем не в порядке. Мне так страшно. Я не могу дышать. Янемогудышатьянемогудышатьянемогудышать…
Глава 16
Индия
Дорогая Китти,
держу пари, что ты умираешь от неизвестности!..
Я громко взвизгнула, когда Дарлинг распалась в моих руках.
— Дарлинг!!
— Я здесь… я… не могу… дышать!
Я ощупью добралась до нее. В руках у меня была тряпичная кукла — она ее сделала, чтобы не оставаться одной! Настоящая Дарлинг скорчилась в углу темного чердака. Она обеими руками ухватилась за меня.
— Ты… принесла… мой…
— Твой ингалятор? Нет, хотя очень старалась. Везде побывала. Но ты успокойся, Дарлинг. Я помогу тебе дышать.
Она с хрипом втянула воздух и сказала что-то очень грубое. По-моему, она ко мне несправедлива. Ведь я так старалась. Но я нашла ее в темноте, крепко взялась за плечи, расправила их, и вскоре она дышала уже не так тяжело. Она стала рассказывать, как спускалась вниз и едва не попалась миссис Уинслоу — а ведь я говорила ей: не выходи никуда! — и что перегорела лампочка, и какая паника охватила ее в темноте, а потом она потеряла сознание. Я подумала, что скорей всего она просто уснула, но не хотела с ней спорить.
Я вложила ей в руки сумку с подарками и сказала, чтобы она угадывала на ощупь, что там, пока я проберусь тихонько вниз и постараюсь найти новую лампочку. Она не хотела отпускать меня, не хотела опять остаться одна в темноте.
— Я обернусь мигом, обещаю, — сказала я.
Но — меня перехватили.
Ванда была в своей комнате, так что я сама нашла в кухне все, что нужно, в том числе и стоваттную лампочку. Уложила все на поднос и стала подыматься по лестнице. Но тут неожиданно в холл стремительно вошел папа, он вернулся с работы на добрый час раньше обычного.
— Ну, как тут моя девчурка? — крикнул он мне вслед. На этот раз он был даже ласков, но с голосом у него было что-то не так; он звучал хрипло, как при простуде.
— Привет, папа, — откликнулась я и заспешила с подносом вверх по лестнице.
— Ну-ка, ну-ка, вернись и поцелуй все-таки своего старого папку!
Я ухитрилась быстро чмокнуть его, держа покачивавшийся поднос перед собой.
— Э, нет, не так! Да обними же меня по-настоящему! — И он вприпрыжку стал подниматься по лестнице вслед за мной с глупым развеселым гиканьем.
Он вовсе не простудился. Он был пьян. Когда он обхватил меня, сомнений уже не осталось: от него ужасно несло перегаром, а глаза были мутные и налитые кровью. Напиться в рабочее время — да что же он делает!
Я, торопясь, чмокнула его в щеку и попыталась ускользнуть от него.
— Да иди же ко мне, Индия. Ты ведь любишь своего старого папку, несмотря ни на что, верно, милая?
— Да, папа, — сказала я, хотя теперь совсем не уверена в этом.
Он хотел обнять меня и задел поднос.
— Пожалуйста, папа, осторожней.
— Но что это значит? — спросил папа, указывая пальцем на поднос, заполненный всякими лакомствами. Потом покачал пальцем перед моим носом. — Ай-я-яй, нехорошая девочка, а я-то думал, что твоя тощая как палка праведница мамочка посадила тебя на диету!
— Мне просто хотелось взять что-нибудь вкусненькое, я собираюсь сесть за домашние задания.
— А ведь лампочка, пожалуй, будет хрустеть на зубах? — И он захохотал во весь голос над собственной довольно жалкой шуткой.
— Ха-ха-ха, папа. А теперь, пожалуйста, пропусти меня… мне пора наконец взяться за уроки, — сказала я.
Он плелся за мной до самой моей комнаты.
— Папа, ты не должен входить сюда, здесь живу только я, — сказала я, совсем теряя голову.
— Я просто вверну лампу, детка. Не могу же я допустить, чтобы мою маленькую дочурку ударило электричеством. — Папа повернул выключатель и тупо уставился на три загоревшиеся лампочки. Он попытался щелкнуть пальцами. — Что за ерунда! Все уже в порядке!
— Нет, папа, лампочка нужна… нужна для школы. Завтра я отнесу ее на урок физики.
Это, слава богу, повернуло его мысли в другую сторону.
— Чертова школа! Они там уже составили себе недурное состояние — нет-нет, огромное состояние — на плате за обучение, а теперь еще хотят, чтобы твой старый отец раскошелился и на лампочки.
И он завел свою бесконечную волынку о моей школе и о том, что у него вообще нет денег. Он даже вынул бумажник и распахнул его, тыча им чуть ли не в лицо мне — показывая, что он пуст.
Папа действительно начинал злиться. Как будто моего настоящего папу похитили злые люди и вместо него прислали этого сумасшедшего, сердитого, всем недовольного отца.
— Папа, ты такой… мне даже страшно.
Он взглянул на меня. Его лицо перекосилось.
— Нет, это мне страшно, — сказал он. — Это я попал в беду, настоящую беду.
— О, папа. Это из-за Ванды, да?
— Из-за Ванды? При чем здесь Ванда? Что она сказала тебе?
— Ничего. И не говори о ней так сердито, папа, прошу тебя.
— Я буду говорить о ней так, как мне угодно, — сказал папа; его голос стал грубым. — Ведь это мой дом, не так ли? — Он запнулся. — Ах, нет, это ложь, дом вовсе не мой. Это дом твоей матери, он записан на ее имя, под ее поручительство. Чем не способ унизить мужчину? Что ж, весьма разумно при данных обстоятельствах.
Я не понимала, о чем он говорит. Голос его слабел, папа явно терял нить. Он помотал головой и потом рыгнул.
— Ты напился, папа.
— И прекрасно! И вообще я намерен стать алкоголиком, — сказал он, круто повернулся и, заплетаясь ногами, начал спускаться вниз.
Я слушала, как он идет, и думала, что он может споткнуться и полететь головой вперед. Мне хотелось, чтобы так и было.
Не знаю, много ли слышала Ванда. Она примчалась в мою комнату сразу же.
— Что это твой папа так рано приехал с работы?
Я пожала плечами.
— Меня не спрашивай. Ему не следовало бы вести машину. Он пьян.
Ванда выглядела совершенно убитой.
— Пожалуй, я зайду к нему.
— На твоем месте я оставила бы его одного. Он в скверном настроении, — сказала я.
Ванда не обратила внимания на мои слова. Она сбежала вниз, а я рискнула быстро-быстро взлететь по чердачной лестнице, балансируя при этом подносом. Дарлинг опять была напряжена, но, когда я ввернула новую лампочку — чертовски трудное занятие в кромешной тьме, — сразу успокоилась. Она с жадностью выпила апельсинового сока, а потом стала ковыряться в моих любимых сандвичах с бананом, плавленым сыром и медом. Кусочки банана она отодвинула в сторону и слизнула мед.
— Ешь как следует, Дарлинг! — сказала я.
Свой сандвич я уплела с удовольствием, а закончила тем, что доела и сандвич Дарлинг, к которому она едва прикоснулась.
— Почему тебя так долго не было, Индия?
— Меня задержал папа. Он напился. Это так противно.
— Ты хочешь сказать, что он был в пабе?
— Я не знаю. Он всегда прячет где-то виски. Одну держит дома, в своем письменном столе. Может быть, другая у него в офисе. Ненавижу его запах, когда он выпьет виски.
— И я терпеть не могу этот запах. И то, какими злыми делает их виски. Терри, как только выпьет виски, сразу начинает цепляться ко мне, — сказала Дарлинг, потирая свой лоб.
— Он и раньше бил тебя?
— Много раз! Однажды он решил, что я из-за чего-то посмеялась над ним, и так схватил меня рукой за горло, что я подумала, сейчас он задушит меня. Он-то сказал потом, что это просто шутка и он хотел только дать мне хороший урок, но на шее у меня остались такие синяки, что маме пришлось несколько дней не пускать меня в школу. Он купил мне дурацкого большого медведя с выпученными глазами и еще маленькое сердечко со словами «Будем дружить» — после всего! Он все крутился вокруг меня, представляясь всамделишным медведем, и глупо рычал. Я сидела молча с каменным лицом, и мама сказала, что я маленькая злючка и неужели я не способна понять, что Терри изо всех сил старается поладить со мной.
— Как это жестоко со стороны твоей мамы.
— Такая уж она и, наверно, другой быть не может. Ему она простила бы все, просто потому, что он ее парень. Он мог бы перерезать мне горло, а она только охала бы:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22