Воришку видела сойка, и он пришёлся ей, должно быть, не по душе. Сойка присмотрелась к бурундуку и камнем свалилась вниз, спланировала над травой и громко вскрикнула над самой головой зверька. Бурундук растерялся, встал на задние лапки, в одно мгновение выплюнул весь запас овса и, обидчиво пискнув, скрылся в густой траве.
Хитрой птице только этого и хотелось. Важно усевшись с видом победителя возле кучки брошенного овса, она долго что-то трещала, видно порицая вора на своём птичьем языке, а потом клюнула одно зёрнышко, другое и опасливо отскочила. Через минуту, осме-лев, она бочком опять подвинулась к овсу и, уже не отрываясь, съела все до зёрнышка.
…Мелкий осенний дождик сыплется так густо, словно его просеивают сквозь сито. Тёмные рваные облака несутся низко, обгоняют друг друга и, пролетев над лесом, клубятся тучами на гребнях гор, обильно орошая водой чёрные камни круч. Кажется, нет конца и края этому злому ненастью. С зелёных лиственниц нет-нет да и сорвутся уже пожелтевшие иголочки хвои. Их ещё мало, первых предвестников осени, но для всех ясно, что это начало.. Скоро тронется желтизной тайга, на землю полетят стайки иголочек и оголятся деревья, поредеет и почернеет лес. Ляжет на землю стелющийся кедр, который с первыми холодами становится очень гибким и податливым, а там, глядишь, и нагрянет нежданная, скорая на расправу зима.
По густым лесам бродит под дождём мокрый медведь. Скучно ему в такие дни. Ленивой походкой неслышно проходит он по своим тропам, обнюхивает траву, кусты, редко срывает переспелые, пахнущие вином ягоды и тогда останавливается и лениво чавкает, склонив голову набок. Медведь сыт и потому нерасторопен. Под бурой, свалявшейся шерстью он накопил за лето добрый слой сала, и ему теперь не до охоты. Осенний дождь и холодный ветер загоняют зверя в укромные места, торопят с зимним логовом Около выворота — огромной поваленной лиственницы с поднятыми вверх разлапыми корнями, на которых повисла земля и дёрн, медведь останавливается и внимательно обнюхивает ещё сухую землю, от неё исходят запахи лета Это именно то, что ему надо. Приловчившись, медведь разгребает под корнями песчаную глину, выворачивает камни и, кряхтя, начинает отбрасывать их в сторону. Передними лапами он проворно разгребает землю, углубляясь под выворот. Здесь сухо и тепло…
Темнеет. Дождь не перестаёт. Тогда медведь залезает в своё логово и, повозившись немного, успокаивается. Жёлтые глаза лесного отшельника ещё раз оглядывают темноту и закрываются. Только влажный нос с чуткими, подрагивающими ноздрями контролирует лесные запахи. Но в промозглом воздухе не слышно ничего страшного, все знакомо и привычно. Пахнет мокрой хвоей, прелью земли; ветер донёс острый, скипидарный запах размоченного багульника, грибов, гниющего пня Можно спать спокойно.
Но вот вздрогнули ноздри зверя, зашевелились Порыв ветра вдруг принёс странные, чуждые запахи. Медведь сразу открыл глаза и насторожённо поднял голову. Новый порыв принёс уже тревогу.
Запахло дымом, горящим деревом. С этим запахом всегда связано представление о необычайном. Сон исчез. Медведь поднялся, встал, вытянул морду вверх и шумно засопел. Сомнения нет, где-то в его владениях появилась опасность.
Сквозь чёрные тучи на востоке пробилась светлая полоска зари. Наступило утро. Медведь стал осторожно подниматься вверх по склону сопки. Кончился лес-Зверь пошёл между огромных камней, забираясь все выше и выше. «Скоро он достиг перевала. Отсюда, со склона каменистой сопки, медведь увидел то, что заставило его покинуть нагретое место под выворотом: в километре от него, на берегу речки горел большой костёр. У огня шевелились фигуры. Фыркали лошади, звякало железо, лаяла собака.
Тогда медведь, недовольно отфыркиваясь, пошёл дальше, не оглядываясь, перевалил вершину сопки и покинул приветливую, но опасную теперь долину.
В ней появились люди.
…Шли вдоль Бешеной реки почти целый день и только к вечеру увидели первый крупный приток.
— Здесь? — неуверенно спросил Усков и поглядел на Любимова Проводник не спешил с ответом. Приток был глубокий. Даже в прозрачной воде не было видно дна. Берега крутые, отвесные. Не здесь ли упал Иванов в воду много лет тому назад? И как быть дальше — идти на северо-запад? Или круто свернуть по этому притоку на север?
— Зимние наледи! — в раздумье сказал Любимов — Не на каждой реке они бывают. Больше всего их на мелководье. А тут…
— Тут глубокая вода и к тому же в крутых берегах. Она долго не промерзает. Но уж когда замёрзнет, то прочно. Ты это хочешь сказать, Николай Никанорович? — перебил его Усков.
— Именно. По-моему, здесь наледь образоваться не может. Вот в чем дело.
— Все реки в районе вечной мерзлоты способны давать зимой наледи. Так, по крайней мере, говорят учебники, — вступил в разговор Борис и выжидательно поглядел в лицо Любимову.
— Так, да не совсем так… Если река мелкая и течение спокойное, тогда промерзание воды идёт быстро. Лёд нарастает сверху и смыкается с вечномёрзлой подпочвой. Река промерзает целиком. А где-нибудь выше, от источника, ещё продолжает поступать вода. Она ищет себе проход, течёт вниз, выходит наверх, покрывает лёд и снова замерзает и опять льётся сверху. В результате получается многослойный лёд с тонкими корочками и водой между ними. Это и есть наледи. Очень опасные для путника места. Но если река глубокая, а берега крутые, то полного промерзания, по крайней мере, до середины зимы не будет. Наледей на таком месте нет, или они возникают только в марте, в конце зимы, когда мороз прохватит и глубокие слои воды. Так-то вот… Иванов шёл осенью. Нет, это не та речка…. Могу уверенно сказать: не та.
— Тогда вперёд!.. — скомандовал геолог, и разведчики пошли дальше.
К вечеру второго дня они снова подошли к ручью, бурному и капризному. Он бежал сломя голову откуда-то с гор, словно спешил броситься в спокойные воды большой реки и найти себе долгожданный покой. Ручей растекался по множеству русел, огибал острова, заросшие тальником и тополями, петлял, возвращался назад, создавал по отлогим берегам заводи, озера и заливы, шумел на каменистых перекатах.
Остановились. Проводник тщательно обошёл все устье. Да! Вот здесь зимой, конечно, будет неразбериха и лёд, и вода, и запруды, и озера. Перейти зимой этакую причудливую и весёлую долину нелегко. Она вся окажется в предательских лужах. Русло тут не-сомненно промерзает в первый же месяц зимы, а сверху наступает вода и создаёт огромные наледи.
— Хлопотливая речка, — усмехнулся геолог. — Такая к весне способна наморозить не одну ледяную плотину на своём пути. А потом обязательно разольётся. Я встречал настолько толстые наледи, вот в подобных долинах, что они не могли растаять даже к июлю месяцу. Лето, жара — а в долине лежит толстенный пласт льда. И всё-таки не тает…
— Тут мы повернём, Василий Михайлович, и пойдём на север. — Любимов вытянул руку к горам, близкие контуры которых чётко вырисовывались на вечернем небе.
— Она?
— Она. Именно в этой речке Иванов и мог провалиться.
— Да, это близко к истине. Идём на север. А сейчас привал и ночлег.
Уже в темноте разведчики стали на отдых. Под дождём натянули палатку, отпустили лошадей и зажгли костёр.
Дым от этого костра и спугнул медведя, хозяина долины Шаловливого ручья.
Утром Лука Лукич достал из тюков жёсткие, стоящие колом брезентовые плащи и резиновые сапоги с чёткими рубчиками на толстой подошве.
— А ну, хлопчики, скидайте летнюю форму. Приказом по нашей части с сего числа для рядовых и командного состава вводится зимняя форма одежды. Нехай нам будет хуже. А летние курточки поховаем — сгодятся весной.
В плащах и резиновых сапогах все выглядели неуклюжими. Усков походил на богатыря. А Пете новая форма определённо понравилась. Главное, в ней сухо. А что тяжеловато, так и привыкнуть можно.
Разведчики вышли в путь. Местность заметно повышалась. Облака проносились низко над головами.
Скоро река круто повернула на запад, а потом и на юго-запад. Отряд остановился. Любимов подъехал к Ускову:
— Пора уходить из долины на север. Склон здесь не особенно крутой, можно начать подъем.
Через час отряд стоял на высоком взгорье Перед людьми возвышались совсем близкие теперь скалистые горы. Внизу оставалась долина, леса, сверкающие разводья. Почему-то не хотелось уходить из этих, казалось, обжитых мест.
Чёрные горы впереди навевали непонятную тревогу.
Глава седьмая
из которой видно, что дерево может иногда служить источником важной информации

Проходили дни, партия 14-бис шла вперёд. Плоскогорье… Высоко поднятая, огромная, в несколько десятков квадратных километров, относительно ровная площадь, заваленная камнями и обломками разрушенных скал. Растительности никакой. Ни деревьев, ни травы. Куда ни бросишь взгляд — всюду по краям высокие тёмные горы. Скалистые цепи поднимаются амфитеатром с трех сторон. Отряд идёт строго на север, на сближение с мрачными каменными громадами.
Орочко поглядывал вокруг и сокрушённо покачивал головой.
— Создаётся впечатление, — сказал он, — что первобытный хаос сохранился здесь в полной неприкосно-венности. Обратите внимание — скалы из гранита и базальта едва только тронуты разрушением. Никакого намёка на почву. Да что говорить о почве, когда нет даже мелкозёма. А ведь начальной ступенью к созданию почвы в великой лаборатории природы является образование песка и глины. Так, вероятно, выглядела наша прекрасная планета в первые дни мироздания.
— Возможно, возможно!.. — рассеянно откликнулся Усков и, вскинув бинокль, стал всматриваться в какую-то заинтересовавшую его точку. — Возможно, — повторил он ещё раз, подал бинокль агроному и показал рукой вперёд.
Орочко увидел впадину, словно высохшее мелкое озеро среди каменных россыпей. Там что-то темнело. Агроном удивлённо опустил бинокль и, не веря себе, проговорил
— Там что-то зеленое… Представьте себе, кусты. Среди диких камней — и вдруг такая прихотливая растительность!
Подъехали ближе. На плоской равнине, в чуть заметном понижении, росла мелкая полярная берёзка, тут же багульник с плотными, будто кожаными листочками и — о чудо! — смородина! Настоящая смородина!..
— Ягоды! Спелые! — воскликнул Петя и бросился к кусту. — А вкусные какие!..
Он обеими руками стал обрывать ягоды. Борис последовал его примеру. Но что это? Руки у него вдруг стали грязными и липкими.
— Вот это здорово! Смола.. Интересное дело, товарищи! Смолистая смородина! Честное слово! Как лиственница или кедр. Смотрите! Что это, Александр Алексеевич? Гибрид смородины с ёлкой?..
Орочко сорвал лист, потёр, понюхал. Резкий, приятный запах, так напоминающий родные сады Подмосковья. Сомнения нет, это была настоящая чёрная смородина.
— Но почему смола? — Не унимался юноша.
— А потому, что смола — защитное приспособление. Смородина выработала её здесь сама, в течение многих поколений. Зимой в этих местах почва промерзает быстро и полностью, так что корни не могут подать в стебель ни грамма воды. Но некоторые многолетние растения Севера нашли способ обезопасить себя: они запасают воду в клетках в виде смол. Смола — коллоидное вещество, она трудно отдаёт связанную воду и сберегает её до первых дней лета. Как только потеплеет, растение спешно распустит листья и начнётся жизнь, хотя корни ещё некоторое время будут спать в мёрзлой почве. Все многолетние растения на Севере смолисты: кедр, тополь, лиственница, багульник…
Короткие дни. Вереница трудных дней…
Лошади идут длинной цепочкой, одна за другой. Горные кряжи обступают плоскогорье все плотнее и ближе. Тёмные каменные стены словно расходятся перед людьми, пропускают их вперёд в свои таинственные недра и тут же смыкаются.
Вечером в высоком тёмном небе замерцали крупные, чистые звезды. Потянуло холодным ветром. У людей сразу замёрзли уши Проводник с тревогой оглядел товарищей, вздохнул:
— Первый мороз! Зима на разведку вышла. На ночь разбили палатку, на случай ветра укрепили края её камнями и собрались внутри. Тесно, зато тепло. Утром все ахнули: каменная площадка, дальние и близкие горы, вьюки и даже палатка — все побелело.
На землю лёг обильный иней.
— Надо спешить! — угрюмо сказал Усков, увидев эту феерическую картину, и задумался — геологу нужны открытые места, голые сбросы, свежие изломы камней. А теперь что? Отгребай снег, добирайся до почвы. — Поработаем не более трех дней, — объявил начальник партии, — и назад. В этом сезоне мы, должно быть, ничего не добьёмся. Конец сентября. До основной базы всё-таки не меньше двадцати дней пути. Итак, считаем эти три дня решающими… Куда ты сегодня? — обратился он к Любимову. — Мы с Борисом обойдём ещё две вершины к востоку. Там огромное плоскогорье на высоте восьмисот метров, дальше понижение. Осмотрим его.
…Они ушли до света. К полудню Усков и Борис стояли на краю крутого, почти отвесного обрыва. Ниже, метрах в ста, текла быстрая речка, уже прихваченная на краях первым ледком.
Борис наморщил лоб.
— Дайте-ка, Василий Михайлович, тетрадку Иванова. Что-то мне кажется…
Усков живо обернулся и с минуту глядел на юношу широко открытыми глазами.
— Река Иванова? Точно, Боря! Мне тоже кажется, что мы на верном пути.
Они спустились вниз, прошли вдоль берега и оказались у небольшого леска. Усков остановился. Прямо перед ним в окружении молодых тонких лиственниц стоял пень. Что тут удивительного? Мало ли пней в тайге? Но этот был особенный. Дерево уже полусгнило. Но ещё можно было видеть, что оно не упало от старости и не свалено ветром, а срублено. Да, срублено топором, и чисто по-русски: со стороны, куда его хотели свалить, — надруб, а с противоположной — ши-рокая рана от топора.
— Интересно! Крайне интересно всё-таки! — сказал Усков — Ну-ка, узнаем, когда тут были лесорубы.
Он быстро вытащил из-за пояса топор. Ловко, в два удара, срубил молодое деревце у пня и стал рассматривать свежий срез.
— Двадцать шесть колец!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36