– Я встречаюсь с психиатром последние две недели. Он зауряден, но у него удивительно завиваются ресницы. Три раза в неделю по пятьдесят минут сижу, глядя на его ресницы. Это завораживает. Я могу увлечься им. С другой стороны, он может надоесть. На черта мне сдались эти ресницы!
– Вы этим всерьез озабочены?
– Я устала, приятель. Выкатывайся.
Не прошло двух месяцев, как ресницы психиатра наскучили Уильме. И она перестала встречаться с ним.
Руперт вернулся к письму:
"...Я могла говорить о Уильме часами, – что неоднократно случалось, – но, кажется, так и не получила ясного представления о ней. Жаль, вся ее энергия и сила не были направлены по созидательным каналам. Было бы куда лучше, если бы ей пришлось самой содержать себя, вместо того чтобы жить на алименты. Кстати, нам не удалось выяснить, где сейчас находится муж Уильмы, Роберт Виат, и сообщить ему о ее смерти. Вряд ли это вызовет его интерес. Разве лишь потому, что сохранит ему деньги.
Вас могла удивить серебряная шкатулка. Она оказалась среди вещей Уильмы, присланных мне из Мехико. Должно быть, ее помяли при пересылке, но все равно это прекрасная вещь. Эрл и я обнаружили вашу монограмму на внутренней стороне крышки и предположили, что Уильма собиралась подарить ее вам. Уильма всегда говорила о вас с большой приязнью, и я знаю, как терпеливо вы и Эми переносили ее "выходки", по выражению Эрла. Пожалуйста, сохраните шкатулку в память о ней.
Передайте Эми наши лучшие пожелания, и спасибо еще раз за красивую гирлянду. Желтые розы всегда были любимыми цветами Уильмы. Как замечательно, что вы вспомнили об этом.
Искренне ваша
Руфь Сюлливан".
Желтые розы.
Однажды Уильма сказала:
– Когда я умру, надеюсь, кто-нибудь пришлет мне желтые розы. Как вы насчет этого, Руперт?
– Заметано. Если я еще буду сам на свете.
– Это обещано?
– Разумеется.
– Обещанное покойнику легко нарушить. Когда я думаю о всех обещаниях, которые я давала моим родителям! Если я выполнила хоть что-то, то по чистой случайности. Словом, забудьте все это... Забудете?
– Думаю, – чопорно вмешалась Эми, – воспитанные люди не должны говорить о собственных похоронах...
Руперт бросил в огонь письмо и конверт. Потом нехотя взял шкатулку, словно опасаясь прикасаться к ней. Она напоминала гроб. Но не гроб Уильмы. Инициалы на крышке принадлежали ему.
Он отправился в гараж, спрятав под пальто шкатулку.
Через полчаса Руперт приблизился к середине Моста Золотых Ворот. Там он швырнул серебряный гробик за перила. Тот погрузился сначала в туман, потом – в море.
Глава 12
Взлетно-посадочные полосы Интернационального аэропорта отпотели под неожиданно выглянувшим солнцем, и приземлившиеся за ночь самолеты отправлялись по всем направлениям, едва открывалось пространство для взлета. Внутри стеклянных стен громкоговоритель, словно невидимый деспот, раздавал приказания своим подданным: "Пан-Американ, полет 509 в Гавайи, идет посадка у ворот семь... Мистер Поль Митчел регистрируйтесь в Соединенных Воздушных Линиях, мистер Поль Митчел... Трансмировая Линия, вылет 703 в Чикаго и Нью-Йорк задерживается на полчаса... Не пытайтесь сесть в самолет, пока не будет объявлен номер вашего полета... Открыта посадка у ворот семь для полета 509 в Гавайи... Миссис Джеймс Шварц, повторяю, миссис Джеймс Шварц, ваш билет в Даллас, Техас, не действителен... Отметьтесь немедленно у кассы Трансмировой Линии... Десятые ворота открыты для пассажиров 314 в Сиэтл..."
За прилавком Вест Эйр Лайнс, розовощекий молодой человек в очках с роговой оправой, занимался какой-то бумажной деятельностью. Именная дощечка гласила, что его зовут Чарлз Э. Смит.
Когда к его окошку подошел Додд, молодой человек спросил, не поднимая глаз.
– Чем могу служить?
– Мне бы билетик на Луну.
– Какого черта... О! Да это Додд. Что, кого-нибудь убили?
– Да, – любезно сообщил Додд, – вся твоя семья, включая двоюродную сестричку Мабель, стерта с лица земли бомбой сумасшедшего.
– Я готов признаться.
– Славный парень.
– Что еще новенького?
– Плачу за информацию, Смитти.
– Слушаю.
– Воскресным вечером четырнадцатого сентября супружеская пара предположительно приземлилась здесь после полета из Мехико-Сити. Мне надо узнать, вдвоем они вышли из самолета, или кто-нибудь из них, или ни один из них?
– С виду вроде бы просто, – заметил Смитти. – А на деле совсем не так.
– Вы сохраняете списки пассажиров, не так ли?
– Разумеется, два года храним списки, где можно найти имя каждого пассажира, севшего в наш самолет.
Додд нетерпеливо поощрил:
– Ну...
– Я сказал – севшего. Мы здесь работаем не для поправки здоровья. Мы собираем плату за проезд и пропускаем пассажиров на борт самолета. Где они будут выходить – не наша забота.
– Вы хотите сказать: если, взяв билет до Нью-Йорка, я выйду в Чикаго, никто не заметит этого?
– Это не войдет в списки, – подтвердил Смитти. – Впрочем, кое-кто мог заметить разницу.
– Кто именно?
– Член команды. Одна из стюардесс могла заприметить вас, потому что вы пробовали получить второй обед или выпивали перед обедом три мартини вместо одного. Это может быть радист, или помощник пилота, или пилот – они все прогуливаются по самолету, а иногда останавливаются поболтать с пассажирами.
– А вы сохраняете списки команды каждого полета?
– Специальный клерк сохраняет.
– Что, если посмотреть за четырнадцатое сентября. Хорошо бы заодно проверить и тринадцатое.
Смит снял очки и протер глаза:
– Каким это делом вы занимаетесь, Додд?
– Оно никогда не бывает чистым.
– Это я знаю, но что в нем запутано?
– Любовь, ненависть, деньги, выбирайте, что хотите.
– Я беру деньги, – ласково сказал Смит.
– Не намекаете ли вы на... что не отказались бы от взятки? Это удар для меня, сынок, поистине ужасный уд...
– Подождите в кофейной лавочке. Я кончаю работать через пятнадцать минут.
Кофейня была битком набита. Легко было узнать тех, кто ждал самолета. Они ели беспокойно, один глаз на часах, одно ухо на громкоговорителе. Женщины суетились со своими шляпками и сумочками, мужчины проверяли билеты. У всех был напряженный и раздраженный вид. Додд подумал: куда подевались счастливые путешественники, каких встречаешь на рекламах.
Он протолкался к прилавку, заказал кофе и датское печенье. Невольно подслушал разговор двух пожилых дам, отправляющихся на экскурсию в Даллас:
– Чувствую, что забыла что-то. Прямо уверена...
– Газ. Ты не забыла выключить газ?
– Наверняка забыла! Я думаю, что забыла. О Господи!
– Надеюсь, ты захватила драмамин?
– Вот он. Только от него никакой радости. Меня уже подташнивает.
– Вообразить только наглость, с какой меня заставили взвесить сумочку вместе с багажом, потому что она чуть-чуть больше положенного размера.
– Даже если я не выключила газ, дом от этого не взорвется?
– Прими драмамин. Он успокоит твои нервы.
Когда они ушли, Додд мысленно пожелал им доброго пути и перебросил свое пальто через освободившийся табурет, чтобы занять его для Смитти.
Он допивал вторую чашку кофе, когда вошел Смитти.
– Сделано?
– Сделано, – ответил Смитти. – Суббота, тринадцатого сентября. Пилот Роберт Форбс, проживает в Сан-Карлосе, но сейчас в полете. Помощник пилота Джеймс Биллингс, Саусалито, сейчас свободен. Радист Джо Маццино, Дали-Сити, сейчас в отпуске по болезни. Три стюардессы. Две из них, Анн Маккей и Мария Фернандес – в полете. Третья, Бетти де Уит, оказалась замужней, и на прошлой неделе ее рассчитали. Ее муж, черный пилот, Берт Райнер. Они живут в Моунтейн-Вью дальше по полуострову. Вам нужна миссис Райнер, если вы сумеете чего-нибудь от нее добиться.
– Почему?
– Она была одна из команды в обоих рейсах, тринадцатого и четырнадцатого сентября, замещая заболевшую стюардессу. Беда в том, что Бетти может отказать в помощи. Она чертовски разозлилась, когда узнали о ее замужестве и уволили.
– Что ж, попробую счастья. Спасибо, Смитти. Вы прямо-таки пример работоспособности.
– Не надо аплодисментов, – сказал Смитти. – Просто платите.
Додд протянул ему десять долларов.
– Господи Исусе, ну и скупы же вы, Додд!
– Вы получили информацию за пятнадцать минут. Это сорок долларов в час. Где еще вы заработаете сорок долларов в час? До скорой встречи, Смитти.
Додд вернулся в город. Когда он вошел в контору, его секретарша Лорейн говорила по телефону, и по кислому выражению ее лица он понял, что ей не нравится порученное им задание.
– Ясно... Да, по-видимому, миссис Келлог дала мне ошибочное название собачьего питомника. Извините, что побеспокоила вас.
Повесив трубку, она вычеркнула еще один номер на блокноте. И немедленно набрала новый.
Додд протянул руку и разъединил связь:
– Мы что, с утра не разговариваем друг с другом?
– Мне надо беречь голос для вранья, на какое приходится пускаться.
– До сих пор никакой удачи?
– Нет. И я предвижу приступ ларингита в самом скором времени.
– Пока он не наступил, продолжайте звонить. – Додд не сочувствовал недугам Лорейн, слишком хорошо зная, что их количество и разнообразие способно заполнить учебник медицины. – Была почта?
– Пришло письмо, которого вы ждете, от мистера Фоулера из-Мехико-Сити. Спешное. Я положила его на ваше бюро.
Лорейн со знанием дела заложила облатку от кашля за левую щеку и набрала новый номер:
– Я звоню по поводу скотча миссис Келлог...
Додд вскрыл конверт. Письмо было напечатано на машинке в неровном стиле, каким Фоулер пользовался, когда служил сержантом в полиции Лос-Анджелеса, и не имело ни даты, ни обратного адреса, ни обращения.
"Здорово, старый греховодник! Рад снова слышать тебя. К чему спешить и волноваться из-за чего бы то ни было? Здесь вроде бы все в порядке.
Двенадцатого сентября миссис Келлог выпустили из госпиталя. Я разговаривал с молодым врачом, который работал в отделении, где она лежала. Он не поддавался, за целых двадцать пять долларов не поддался, однако подтвердил, что начальство госпиталя не торопилось выписывать миссис Келлог и разрешило это, лишь когда Келлог пообещал нанять сиделку, сопроводившую его жену в поездке домой. Согласно этому врачу, у других врачей имелись разногласия насчет серьезности контузии миссис Келлог. Контузии не измеряются точно даже электро-энцефалограммным анализом, которому миссис Келлог отказалась подвергнуться, когда узнала, что тут вкалывают иголки в череп. Лично я не вижу, каким образом страх миссис Келлог перед иголками может вам пригодиться. Но вы просили сообщить все мельчайшие подробности, так получайте. Диплом того врача еще не успел просохнуть, потому этот парень, естественно, знал все про контузии. Он прочитал мне вслух из книги: чем контузия серьезней, тем больше потеря памяти у больного. Разве это не правда?
Выйдя из клиники, миссис Келлог с мужем вернулась в "Виндзор"-отель. Оттуда он звонил мистеру Джонсону в американское посольство. В этой стране телефонный разговор – не наука, а искусство, и у девушек на коммутаторе нравы оперных звезд. Не так сказанное слово, неверная интонация – и телефонистка прерывает связь. По-видимому, Келлог взял неверную интонацию. Его звонок вызвал массу неприятностей, мне удалось узнать об этом от самой телефонистки. Я отправился в посольство и встретился с Джонсоном. Он оказался тем самым, кто сообщил вести Келлогу и предложил помощь, когда Келлог приехал сюда.
Просьба Келлога была достаточно проста. Он просил назвать адвоката – специалиста по гражданским делам. Джонсон посоветовал ему Рамона Хинеса. Хинес – важный гражданин, активный политикан и в то же время ловкий адвокат. Он отказался дать мне сведения. Но когда выяснил, что сведения у меня уже имеются и надо только их подтвердить или отвергнуть, он признал, что воспользовался правом адвоката, предоставив Келлогу данные о финансовых и других делах его жены. Все было легально и честно. При простом упоминании слова "насилие" он полез на стенку (в приличном и спокойном тоне, разумеется) и попросил меня покинуть его офис. По моему личному мнению, не было там никакого насилия, потому что если бы было, Хинес не притронулся бы к этому делу и десятифутовой палкой. Зачем ему рисковать репутацией ради ореховых скорлупок, которые Келлогу по карману? (Я полагаю, ваши сведения о финансах Келлога точны.)
Теперь о других делах, что вы просили проверить. Не было официального допроса об обстоятельствах смерти миссис Виат, которое напоминало бы наше американское дознание следователя. Но около дюжины очевидцев дали показания полиции. Основных свидетелей, то есть тех, кто проходил по бульвару, нельзя принимать в расчет, так как они противоречат друг дружке. Смесь возбуждения, темноты, предрассудков и религиозного трепета не гарантирует точности наблюдений. Отчет миссис Келлог о трагедии во многом совпадает с показаниями горничной Консуэлы Гонзалес, которая, по известным только ей причинам, ночевала в соседнем чулане для щеток и слышала вопли миссис Келлог. Она помчалась в номер. Миссис Виат уже кинулась с балкона, а миссис Келлог лежала на полу в глубоком обмороке. Я думал встретиться с мисс Гонзалес в отеле, но ее рассчитали за кражу вещей у постояльцев и за оскорбление управляющего. Бармен не был свидетелем смерти миссис Виат, но показал, что она была сильно пьяна и находилась в воинственном настроении. Если вы ищете раздраженные интонации, то здесь они явно присутствуют: воинственные пьяницы затевают драки с посторонними людьми. Но все это достаточно шатко, – воинственность может обернуться депрессией от лишней капли мартини или, как тут, от капли текилы. Во всяком случае, здешняя полиция, – а она вовсе не так беззаботна и неумела, как вам, может быть, внушили, – полностью удовлетворилась тем, что смерть миссис Виат – самоубийство. Тело и вещи переправили в Сан-Диего ее сестре миссис Эрл Сюлливан.
Как уже говорилось в начале рапорта, здесь с виду все в порядке. Есть, правда, одна загадочная вещь, которая может иметь отношение к этому делу, а может опять-таки совсем его не касается. Словом, за что купил, за то и продаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23