— Я пришел за долгом. Я дал тебе времени на два года больше, чем уговаривались, но процентов за них не требую.
— У меня дома нет таких денег! Я отдам все, что у меня здесь есть! — И, исчезнув на миг в комнате, он вернулся с пятьюстами рублями. От волнения он прихватил даже деньги, отложенные на хозяйство, и поэтому вышло на несколько десяток больше.
— Надо было предупредить, я собрал бы деньги, — врал он. — Деньги есть, но я их вложил.
— Недели хватит?
— Я попробую…
— Две. Я спешу, меня ждет такси, До свидания, Козинд.
Первая мысль, которая пришла в голову Козинду, была — продать «Запорожец». Тогда он смог бы отбить нападение Сашко еще недели на две, а то и на месяц. Но потом он задал себе вполне логичный вопрос: что продать еще? Дом? Квартиры-то больше нет. Часть дома? За часть много не дадут, части не в цене. И все равно он будет должен еще несколько тысяч. Тут нельзя было успокоить себя обычным образом: «ну, как-нибудь устроится, может счастье еще улыбнется». И он начал проклинать себя за то, что вообще связался с Сашко. Теперь они определенно жили бы уже в новой квартире, и достаток был бы, как у всех нормальных людей. Если бы ему сейчас предложили вернуться в старую тесную квартиру, он, наверно, согласился бы — так угнетал его дом. Тем, что вернуть его было нельзя.
То, что можно вообще не отдавать долг, Козинд сообразил внезапно. Сашко допустил ошибку. Если бы Сашко предъявил в прокуратуру расписку Козинда, против Козинда, разумеется, возбудили бы дело, дом и машину конфисковали бы, а самого, может, даже посадили бы на какой год. Но что ждало бы в таком случае Сашко? Ого! Нет, с этой бумагой он никуда не пойдет! Он же сам подтвердит, что сумел урвать не только те мелочи, за которые его судили. Одиннадцать тысяч пахнут пулями и порохом.
Нет, никуда Сашко не пойдет! Он умный.
Еще какое-то время Козинда мучили угрызения совести — он же занял деньги и обещал их вернуть.
Даже прожженному мошеннику неприятно нарушать данное слово, если только он в этот день не вышел специально на ловлю дураков. Уже потом Козинд начал искать себе оправдания. Чтобы оправдать себя, надо доказать, что Ромуальд плохо с ним обошелся. А человек, который ищет, может найти даже то, что у него никогда не пропадало. Обвинение, которое Козинд выдвинул против Ромуальда Сашко, было, по правде говоря, довольно сомнительным: сами они там, на заводе, крали, а мне не давали! Вот теперь пусть получает за свою жадность! Справедливость все-таки восторжествовала, и я вернул свою долю!
Счеты с собственной совестью он, вроде бы, свел, теперь надо было свести их с Сашко. В конце концов ои решил, что надо действовать так, как действовали два предводителя банды чикагских гангстеров:
— Ты допустил ошибку, Джо! Я победил!
— К черту, Майк! Я и вправду ошибся! Бармен, два двойных виски!
Я объясню ему коротко, ясно, по-деловому, думал Козинд. И уже сердился на себя за то, что сунул в глотку Сашко эти пятьсот рублей, которые весной нужно было израсходовать на сад.
Сашко больше не пришел. Через несколько лет Козинд услыхал, что Сашко судили за что-то на Кавказе, а еще спустя несколько лет он узнал, что Сашко умер в заключении. Козинд облегченно вздохнул, ему даже стало чуточку жаль Сашко.
…Подул ветер, зашелестел в вишнях над столиком, потом промчался по стеклам парника, как по катку, ухватил открытую дверь гаража и резко ее захлопнул.
Козинд вернул снимок Хуго Лангерманису.
— Так мы когда-то дурачились, — он звонко рассмеялся, — Глупо, да?
— Совсем глупо.
— Почему вы показали мне эту фотографию?
— Мне нужны деньги.
— Вы хотите продать мне эту бумажку?
— Можно сказать и так, — мрачно ответил Хуго, Он смотрел в землю, будто увидел там что-то интересное.
— Пару банок она, может, и стоит, — Козинд принужденно рассмеялся.
— Она стоит больше. Я сын Ромуальда Сашко. Я хочу получить всю сумму, потому что дом сейчас по крайней мере в три раза подорожал.
— Вы попросту дурак! Вы ничего мне не можете… — Козинд осекся.
Он понял, что Хуго сильнее, что все козыри у него в руках, но, в отличие от своего отца, ему нечего бояться суда, и что бояться нужно только ему, Козинду, И, когда в следующий раз они встретились в пустой квартире Хуго, Козинд понял, что Хуго близок к отчаянью и готов все поставить на карту. Надо добыть для него деньги во что бы то ни стало. Иначе он меня разденет догола и упечет за решетку, подумал Козинд и заговорил с Хуго как добрый друг.
— Таких денег у меня нет, но я их достану, Козинд правильно рассчитал, что Хуго согласится обождать, Так по крайней мере у него будет какая-то надежда, а это куда приятнее, чем торчать в пустой квартире, утешая себя тем, что Козинд сидит в тюремной камере и условия у него еще хуже. Денег у Козинда и вправду не было. Тенерь, сад позволял ему жить в достатке, даже более чем в достатке, но свободных денег у него не водилось.
24
Какими ужасающе однообразными и серыми могут быть дни в доме, тде обитают всего двое не слишком близких друг другу людей! Если жизнь Людвига Римши хоть как-то скрашивала работа, то Нелли спасал единственно телевизор. После обеда, часов в пять она включала его и смотрела все без исключения. Жизни не хватало смысла. Нелли знала, что на экране его не отыщешь, но все-таки телевизор хоть как-то помогал убить время.
Вечерами, укладываясь спать, она страдала оттого, что стала на день старше. Минул еще один день жизни, и опять ничего не произошло. Она понимала, что долго так продолжаться не может, что бездетная семья должна распасться, но родить ребенка не могла. Обещания врачей были туманны.
Нелли забеременела, едва перебравшись в Дони, но Людвиг не очень-то настаивал на ребенке. Она поехала в деревню и рассказала обо всем матери. Та начала причитать: «Зачем тебе сразу же взваливать на себя такую обузу? Разве нельзя пожить годик так, как самим нравится?»
Ради Нелли мать мучилась все послевоенные годы и теперь старалась уберечь дочь от этих мук. Нелли легла в больницу и после того ни разу больше не забеременела. В первые годы она была даже довольна, потом возникли опасения, а еще через несколько лет с ней стали случаться истерики.
Она заметила, что Людвиг становится равнодушен к ней. Вернувшись с работы, он исчезал в гараже или в саду. Он понимал, что поступает неправильно, и старался компенсировать это неловкими любезностями. Более того. Он потакал всем ее внезапным капризам.
Денег у них было вдоволь, и он мог позволить ей любые покупки: модные сапоги, платья, норковые воротники. Поездки к портнихе стали для Нелли развлечением. В них была особая прелесть, и ее не могло испортить даже то обстоятельство, что новые платья некуда было надевать: знакомых у них было мало, в гости их приглашали редко, а Людвиг вовсе не замечал ее нарядов.
У себя дома Нелли закатывала шикарные балы; за неделю принималась печь и варить, мариновать и тушить. Но ее гостями бывали обычно скучные, скованные люди, и не помогало даже то, что Людвиг их «накачивал». Когда они наедались до стона, а хмель уже туманил головы, хозяин почти приказывал:
— Ну, теперь споем!
И вдруг в этой непроходимой серости, где каждому о каждом известно все до последней мелочи, где все друг другу давным-давно надоели и приглашения делаются и принимаются только из вежливости, — вдруг появился Хуго. Его привела с собой чета Козиндов. Как хорошего знакомого и дальнего родственника.
Он покорил Нелли одной-единственной фразой, которую сказал, поспешив за ней на кухню, чтобы помочь нарезать хлеба:
— Сегодня вы самая прекрасная!
Хуго умел лгать женщинам, а ложь всегда звучит убедительней правды и ей всегда охотнее верят, потому что она красивее.
Месяц спустя Нелли уже была готова развестись с мужем, и Хуго Лангерманис почти каждое свидание уговаривал ее повременить. Она готова была следовать за ним куда угодно: в пустую квартиру, в комнату на спасательной станции — все равно…, Она решила, что это и есть идеал ее юности. Не каждому выпадает такое счастье — встретить свой идеал, а она наконец-то встретила. Встретила и не желала замечать, что идеал этот порядком пообтрепан.
Когда Нелли сказала, что хочет развестись с мужем, Хуго пошел к юристу. А потом помчался к Козинду: он ошибся. Если бы у него была еще какая-то возможность обзавестись деньгами, он оставил бы от Козинда мокрое место.
— Женись на ней сам! — бушевал Хуго. — При разводе она ничего не получит! Кое-какой хлам да свои тряпки… На книжке у них всего полторы тысячи… За эти семьсот пятьдесят рублей можешь сам на ней жениться…, А мне причитается одиннадцать тысяч!
— Десять!
— На дом рассчитывать нечего, дом подарен Людвигу! Нашел, называется, красотку с приданым! Доставай деньги!
— Видишь ли…
— Ничего я не вижу! Повторяю: доставай деньги! Шут гороховый! Я хочу уехать на другой край света и там начать порядочную жизнь! А эту бабу можешь себе замариновать! Сунуть в бочку и груз сверху!
Вот тут—то Козинд и вспомнил, что Людвиг иногда возит инкассаторов.
Неизвестно почему перед глазами Козинда появилась темная лестничная клетка. Оттуда можно было пройти во двор, а потом на улицу. Было еще вовсе не так поздно, но тогда, через год после войны, наступление темноты для людей было почти то же, что комендантский час. Война породила новый слой людей, стоявших вне общества, — породила отщепенцев, которые стали угрозой другим людям. В провинции плодом войны были бандиты, а в городе — шайки уголовников: в военные годы замки и щеколды мало что значили; но главное — многие разучились работать, привыкли к виду крови и к жизни «на всем готовом». Сырая лестничная клетка насквозь пропахла плесенью. Толику, наверно, было холодно. Он весь дрожал. Толик был длинный и костлявый с неправдоподобными кулаками, похожими на чугунные ядра.
— Пусть только какая появится! Ка-ак врежу — враз согреюсь.
Мужчин они с Толиком не трогали. Мужчины могли их проучить, потому что им было только по пятнадцать лет. К тому же Козинд был хилым, да и Толик никакой не акселерат. А помимо всего они после бегства из приюта почти все время голодали.
Во дворе послышались шаги.
— Идет, — тихо сказал Толик. Они уже научились различать женские и мужские шаги.
Женщина открыла дверь. Козинд прижался к стене, чтобы женщина его не заметила. У нее была хозяйственная сумка. Едва она сделала еще один шаг, как Козинд выскочил из темноты, схватил сумку и сильно дернул вниз. Женщина выпустила ручки. Толик уже был у нее за спиной и тут же ударил. Женщина привалилась к стене, и закричала:
— Лейтенант!
Но Толик ударил еще раз. По лицу.
— Снимай пальто!
— Лейтенант! — опять отчаянно закричала женщина.
Толик ударил опять. Козинда коробило от Толикиной безжалостности, а тот мог спокойно забить до смерти любого, кто не окажет сопротивления. Когда Козинд однажды упрекнул его, Толик ответил:
— Но я же вовсе не человек. И ты тоже. Меня, наверно, какая-нибудь черепаха родила, потому что отца-матери у меня нету. Даже отчества нет. Б/О. Без отчества. И ты тоже. Разве мы с тобой люди? — И, помолчав, добавил: — Все они, стервы, одинаковые! Я их всех разукрашу!
— Лейтенант, на помощь!
Толик срывал пальто с женщины, ухватив его за лацканы.
Но тут открылась дверь чьей-то квартиры, и на лестницу высыпала толпа подвыпивших мужчин.
— Бежим! — воскликнул Козинд.
Их догнали во дворе.
Когда сознание вернулось к Козинду, он услыхал пьяные крики и пение. Осторожно приоткрыл глаза. Оказалось, что он лежит на полу в углу большой комнаты. За круглым столом пировало около десятка мужчин с одутловатыми лицами и три или четыре женщины. Одна прижимала ко лбу мокрое полотенце и ругала Толика, который неподвижно лежал в другом углу комнаты; время от времени она ходила на кухню намочить полотенце, о чем свидетельствовало журчание воды в раковине.
Это была банда, которая хозяйничала в районе от Больших кладбищ до Гризинькална. Подобно Козинду и Толику, она по ночам снимала с прохожих пальто, кольца, часы, воровала из магазинов продукты и водку, а из подвалов домов — картошку. Банда обитала в огромной, запущенной полуподвальной квартире, в которой было множество комнат и коридоров, кладовок и кухонь. Главарем был муж —
чина в пехотной форме без знаков различия, Его называли лейтенантом.
Козинд прожил с ними несколько месяцев и заразился романтикой праздной, хмельной жизни и мечтой о «большом деле». О «большом деле» говорили каждый вечер, потому что «большое дело» было чем-то вроде легенды, которой можно дать жизнь. И Козинд думал: задержка только из-за того, что у парней кишка тонка.
«Большое дело» все не подворачивалось и решено было начать грабить буфеты, которые в то время имелись чуть ли не в каждом третьем доме. Как правило, это были полутемные помещения: в углу кто-нибудь пиликал на скрипке или бренчал на аккордеоне за гонорар натурой — в виде выпивки и закуски; в другом углу распевали другую мелодию, а посередине неутомимая, как автомат, буфетчица, полагаясь только на свой глазомер,, разливала по стаканам водку и бросала рубли в открытый ящичек. Когда ящичек наполнялся, она вытряхивала его содержимое в большой ящик из оструганных досок с красной печатью «Беконэкспорт» на боках.
Грабили просто и эффектно. Входили с автоматами, забирали большой ящик и шлепали домой. Это оказалось так легко, что никому больше не хотелось шататься по кладбищам и раздевать поздних прохожих.
Но однажды поздним вечером в дверь постучали. Козинд в это время был в туалете, который находился рядом с входной дверью. Поэтому он очень хорошо слышал приказ:
— Руки вверх!
Перестрелка началась через каких-то полминуты. Она была короткая, яростная. Бандиты попытались удрать через окно, но оказалось, что дом окружен.
Впервые в жизни Козинд слышал свист пуль и крики раненых, слышал хрип и ругань, которой кто-то пытался вдохновить себя на сопротивление.
В туалете под самым потолком были антресоли для хранения инструментов и всякого хлама, но лестницы не было. Козинд уцепился за водопроводные трубы и полез наверх, потом, опершись на бачок, ввалился в углубление.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28